Сейчас наш Эрик скажет: “Гитлер капут”тут и комедии конец.Но Эрик не сказал “Гитлер капут”, он попросил... расстрелять его!

Тут что-то не так, – усомнился комиссар. – Я еще не встречал ни одного немца, который бы пожелал добровольно умереть. Что ты, Чижик, путаешь? Спроси еще раз. Он фашист?Эрик понял вопрос без перевода и энергично затряс головой.Нет, он не нацист, и даже никогда не сочувствовал партии фюрера.Запуталась переводчица, – съязвил Мишка.А ты, умник, переводи сам, – осадил его комиссар, – ведь у вас одинаковое образование.Я спросила у Эрика еще раз: да, он желает быть расстрелянным.Видя наше замешательство, пленный даже плакать перестал и глядел на нас вопросительно и тревожно.Выручил начальник штаба, он только что возвратился из дивизии и тоже пришел на допрос. Капитан Казаков чуть-чуть получше меня владел немецким, но всё-таки разобрался, в чем тут дело. Да, Эрик просит его расстрелять, так как доктор Геббельс заверял по радио, что пленных русские вешают вверх ногами. Эрик не хочет висеть вверх ногами: он не убил ни одного русского и рассчитывает на снисхождение.Все засмеялись. Мишка Чурсин присвистнул:- Во брешет, хромой кобель! Я бы этого доктора...Комиссар сказал:- И это грамотный человек: философию преподавал! Можно себе представить, как засорены мозги у рядового немца! – Он упрекнул меня, как это я не могла разобрать знакомую фамилию Геббельса.Я взмолилась:- Александр Васильевич! Да что я, настоящий переводчик, что ли! Вы послушайте только, как этот Эрик произносит фамилию Геббельса – ни за что не догадаетесь!А что ты, Чижик, фамильярничаешь? Какой я тебе Александр Васильевич?А что ж, я виновата, что у вас такой длинный чин? Старший, да еще и батальонный комиссар. И при чем здесь батальон, когда вы комиссар полка? Несклепица какая-то.Все засмеялись.Эрик заметно приободрился, наверняка усомнился в правдивости геббельсовского заявления: могут ли такие веселые люди повесить безоружного пленного, да еще и за ноги!Ладно, – сказал комиссар, – за хороший перевод разрешаю: так и быть, называй по имени-отчеству. Надо бы тебя за дерзость заставить величать меня по-узбекски, да боюсь, язык вывихнешь – кто тогда будет пленных допрашивать?И вас можно звать Антоном Петровичем? – обратилась я к командиру полка.Он улыбнулся:На здоровье!Но смотри, при посторонних субординации не нарушай! – предупредил комиссар.А то я не понимаю...Когда пленного отправили в штаб дивизии, командир полка задумчиво сказал:Даже не верится, что вот такой смирный и немолодой Эрик может расстрелять женщину, избить ребенка... А ведь звери, настоящие звери! Варвары...Тельман ведь тоже немец, – возразил комиссар.- И ты об этом никогда не забывай! – повернулся он к Мишке. – Передали мне, как ты своим подчиненным уроки вандализма преподаешь: “Придем в Германию, всех передушим, перебьем!” Ты это оставь! Тоже мне Джек-потрошитель... Немец и фашист – большая разница. Впрочем, до Берлина еще далеко, и у меня будет время доказать таким, как ты, что Гитлер и мать Эрика не одно и то же...Мишка недовольно засопел: обиделся герой! Еще бы, вместо награды – отповедь...Впрочем, комиссар – человек справедливый. Вечером он распорядился выдать Мишкиным орлам по триста граммов водки на брата, и разведчики загуляли. Лопоухий Ванечка Скуратов, сидя на перевернутом ведре, играл на гармошке “русскую”, а плясал Серега Васин – самый маленький среди рослых товарищей. Серега ловко выколачивал дробь ногами в блестящих сапожках, а от его частушек зрители держались за животы:Плясать пойду – Рукава спущу, Холостого из разведки Ночевать пущу.Вот озорники!В тот же вечер я обратилась к комиссару по личному вопросу.- А кто у тебя в соседнем полку? – спросил Александр Васильевич. – Что ж ты молчишь? Отец, брат, сват?- Там капитан Федоренко...-ответила я едва слышно. Комиссар поглядел на меня насмешливо:Ни больше ни меньше, как сам Федоренко? Интервью хочешь взять? Ты военкор?Нет, я просто так... (Ох, легче провалиться!)Ага!.. На свидание, значит?

догадался комиссар.

Любовь? Не пойдешь!Я так и знала, что вы не отпустите. Все комиссары против любви...Не знаю, как другие комиссары, но я любовь не отрицаю. Настоящую, разумеется. Где молодость – там и любовь. Соловьи и на фронте поют. Выйди-ка на рассвете к хозроте да послушай. Что выделывают, шельмецы! Даже сердце замирает...Очень-то нужны мне ваши соловьи... – голос мой предательски дрогнул.Отпусти ты ее, Александр Васильевич, – вступился за меня командир полка.Молода слишком на свидания бегать. Ведь ей, Антон Петрович, только шестнадцать лет.Всё и будет шестнадцать! Мне уже семнадцать с гаком...Ну иди, раз уж семнадцать, да еще с гаком, – усмехнулся комиссар, – но чтобы это было в первый и последний раз!Как бы не так! – засмеялся командир полка.Ах ты, сукин сын, толстяк начсандив! – захохотал и комиссар. – Нечего сказать, скромную девушку мне подсунул! Уж куда скромней...Не помня себя от радости, я выскочила из землянки и стала лихорадочно собираться. Еле-еле выпросила у Петьки утюг юбку погладить. Во жмот! Утюг, видите ли, комиссаров. Понеслась на кухню.Старый повар долго на меня сердился, но меня это мало беспокоило. На кухне поддерживался порядок, а больше мне от упрямого деда ничего и не требовалось. Качество пищи – это уж сфера деятельности Володи.Но однажды, когда я принесла свежую спецовку, а старую забрала постирать, Василий Иванович впервые мне дружески улыбнулся. И с тех пор отношения у нас наладились.Я нагрела утюг и на пустом ящике из-под консервов разгладила юбку. Попросила горячей воды,Зачем тебе? – поинтересовался старый повар.Голову хочу помыть.Он подал мне ведро с горячей водой и предупредил:- Не вздумай прямо в ведре, оно питьевое.Ну, а таз и просить нечего: в нем Василий Иванович тесто месит... Ну что ж, сама научила... Придется идти с немытой головой.Грибов хочешь? – спросил меня повар.Грибов? Какие сейчас грибы?Натуральные. Колосовики-обабки...Дело испортил Петька. Он кипятил на костре чайник для комиссара и, услышав предложение деда, заворчал:- Грибы там! Одни черви... Старший батальонный комиссар даже есть не стали...Разобиженный Василий Иванович напустился на моего приятеля:- И комиссар покушал бы грибков в свое удовольствие, кабы не ты, болтун! Черви! Какие там черви? Не тот червяк...Я очень любила грибы, но отнюдь не червивые. Отказаться было немыслимо, и я схитрила:- Как жаль, что у меня сегодня что-то с желудком... Василий Иванович согласился:- Оно, конечно, грибы пища для желудка тяжелая. Вот я ужо тебе конского щавелю заварю. Очень пользительно от поноса.Еще не легче! Когда мы отошли на порядочное расстояние от кухни, Петька сказал:А ты, Чижик, врешь, как сивый мерин, и даже не краснеешь!Дурачок, да разве это вранье? Это же солдатская смекалка!Мы похохотали всласть.Я не спала почти всю ночь, а утром с досадой обнаружила, что юбка моя коротка до неприличия. И выпустить нечего – подол подшит другим. Но не идти же на свидание в галифе! А, была не была – пойду в юбке! Подумаешь, коленки видны... Что мне – сорок лет, что ли?Выбираясь из оврага, на узенькой тропинке я столкнулась с Мишкой Чурсиным. Мишка возвращался с обороны с целой охапкой белой сирени.Куда так вырядилась? – спросил он и поглядел на мои колени.Ой, не спрашивай, пропусти!Уж не на свидание ли?Попал пальцем в небо. Я иду в соседний полк к друзьям. Дай одну веточку.Чужим девушкам цветов не дарю, – буркнул Мишка. – И кому ты врешь? Разведчику? – Он размахнулся здоровой рукой и бросил всю охапку в речку. Поглядел на меня хмуро: – Тебе что, в нашем полку парней мало?Мишенька, самый лучший парень в нашем полку – это ты!Посмеешься над кем-нибудь другим... – Мишка сошел с тропинки.Федоренко дома не оказалось – он еще не возвращался после ночи с обороны. В знакомой землянке находился один комиссар Белоусов. Он обгорел на солнце, что твой медный котелок, кожа на широком носу лупилась, как луковая шелуха.Увидев меня, комиссар заморгал белыми ресницами и зловеще сказал:Ага, явилась!.Да вот, пришла вас навестить...Кого это нас? – Не отпуская моей руки, комиссар поглядел мне прямо в глаза: – Не ври, ведьма курносая! Не люблю. Ну что вы, дурачье, вздумали? Не было бабе забот, так купила порося. Так и вы. Не жилось спокойно – любовь понадобилась. А если убьют его, тогда как? А?Да что вы все как сговорились?! Не могут его убить!А ведь вас, пожалуй, пара, – задумчиво сказал комиссар. – Тот тоже будто одержимый: “Не могут меня убить – и всё тут!” Жалко мне вас, ненормальных. Своя молодость вспоминается: в боях да походах, да и потом не легче... Ни любить, ни пожить как следует так и не пришлось...Комиссар стал звонить в роты, спрашивал:- Не у вас двадцать пятый?Но Федоренко уже стоял на пороге. И никакой он не двадцать пятый, а единственный на всем белом свете! Его глаза светились такой радостью, что у меня защемило сердце.Из-за спины Федоренко высунулась Лешкина лисья физиономия.- Скажи на милость! – удивился он. – Чи-жик! Недаром мне вчера чертенята всю ночь снились....Он привел меня на полянку, ярко-зеленую, солнечную, с ромашками и колокольчиками, с двумя белоногими березками. Щедро повел рукой вокруг:- Это всё твое. Здесь никто не ходит. И еще ни один снаряд не упал. Полянка заколдованная...А потом Федоренко рассказывал свой сон:- Речка тихая, тихая... Берега крутые, березка к воде свесилась. А на скамейке на самом берегу девушка в белом платье. Лица не вижу, но знаю, что это ты. А рядом незнакомый парень. Я бегу, а ноги, как деревянные, кричу – голоса нет. И так мне больно, обидно... Проснулся – всё лицо мокрое...Я глядела на него во все глаза, едва сдерживая слезы. Подумала: “А вдруг ничего этого не будет? Ни тишины, ни березки, ни белого платья...” – и заплакала.Он всполошился:- Ну что ты, малышка? Мало ли что может присниться. Улыбнись! Что ж так невесело? А это уже лучше.”Счастливые часов не наблюдают”. А он то и дело поглядывал на свои старенькие швейцарцы, а стрелки-предательницы так и прыгали, так и прыгали...Вот уже и всё.Мы нарвали ромашек и двинулись к дому.Лешка Карпов ехидно ухмыльнулся:Я так и знал: ну, конечно же, они цветочки собирали! Нашли на что время тратить!Никак у тебя глаза на мокром месте? – спросил меня комиссар. – Уж не Михаил ли поддал? – Он засмеялся своей шутке, а Лешка захихикал, как от щекотки. Но нам было не до смеха.Михаил бережно поставил цветы в котелок с водой и спросил:Завтракали?А то нет! – усмехнулся Лешка. – Вы-то любовью сыты, а нам с комиссаром чего ради поститься? Вам оставили. Вон в фуфайке завернуто.Есть не хотелось. Федоренко меня уговаривал и кормил со своей ложки. Лешка выходил из себя:Ты смотри, комиссар, что он делает! Он ее с ложечки кормит! Корми, корми на свою голову! Она тебя отблагодарит... Знаю я ихнего брата...Налей-ка влюбленным по чарке из нашего НЗ, – сказал ему комиссар, – а то у них аппетита нет.Не надо, – отказался Федоренко и отправился меня провожать.Через неделю я снова просилась на свидание. Комиссар возмутился:- Повадился кувшин по воду! Ох, девчонка, испортит тебе твой капитан жизнь! Как пить дать, испортит. Надеюсь, он не женат?Я даже отшатнулась:Как можно!Ты в штабе узнавала или он сам тебе сказал?Ничего я не узнавала, даже и не спрашивала об этом!Так откуда же ты знаешь?Да ведь он любит меня! И ему только двадцать четыре года, когда же он успел жениться?Святая простота! – покачал комиссар головой.- Будто женатый не может влюбиться! Да еще как вкрутит-то! А в двадцать четыре года можно уже кучу детей иметь. Как ты думаешь, мой Петр женат?Петька-то? Конечно нет.Вот и ошибаешься. Женат, и сына годовалого дома оставил, а ведь Петру только двадцать лет! Ну да ладно, я сам справлюсь об этом.Заодно проверь, батюшка-тесть, каково имение у жениха и нет ли закладных в банке? – подал голос командир полка.Я невольно улыбнулась:- А у него и в самом деле есть имение... Он мне поляну с цветами подарил...Антон Петрович засмеялся:Ну уж если поляну подарил, да еще с цветами, то определенно не женат! И не сомневайся, Александр Васильевич.Да, женатый до этого, пожалуй, не додумается, – согласился комиссар. – Золотые горы посулит, но чтобы поляну... Тут нужна романтика. Если бы мне вдруг взбрело в голову за кем-нибудь поухаживать, то уж поляны дарить не стал бы, нет...- “Поухаживать”, – передразнила я. – Да ведь вы старый!Комиссар рассмеялся:- Это я-то старый! Слышишь, Антон Петрович, что говорит эта нахальная девчонка? Мы с тобою старики!Мы еще живы, и мы еще молоды! И мы еще вернемся, любимая моя!Кто это написал? Не знаешь? Ну и я не знаю. Знал, да забыл – вот и вся романтика......Свидание не состоялось. Я пришла, а он уходил в штаб полка на партийное собрание.Может быть, подождешь? Мы скоро вернемся... – попросил он.Часа через четыре, не раньше, – сказал комиссар Белоусов. – Повестка дня большая.Нет, я никак не могу ждать. Меня и так комиссар еле-еле отпустил...Да что ему жалко, что ли! – нахмурил Федоренко брови.- Он думает, что ты мне испортишь жизнь...Федоренко покачал головой:- Ошибается твой комиссар. Вот и всё свидание.- Чтобы ты поменьше думала о любви, я тебе дам нагрузку, – сказал мне как-то комиссар.-У нас в полку есть узбеки. Их немного: по два-три человека на взвод. Некоторые из них не говорят по-русски. Переводчиков у нас, к сожалению, почти нет. Агитаторы занимаются с основной массой и на моих узбеков мало обращают внимания. Надо им хотя бы регулярно читать газету “Кызыл Узбекистан”. Черт! И всего-то три экземпляра – как хочешь, так и дели на всех... Поручить кому-либо из бойцов – на раскур пустят...Я возразила не без ехидства:Вы полагаете, что я и узбекский знаю, как немецкий? Ошибаетесь, Александр Васильевич.А зачем тебе знать узбекский? Ты взгляни на газеты. Только слова узбекские, а буквы-то русские. Шпарь себе от доски до доски. Закрепляю за тобой первый батальон. Там больше всего узбеков.Так я стала агитатором. Комиссар не велел мне одной ходить на передовую, он сказал:- Как кто-нибудь будет идти в первый батальон, ты и пристраивайся в затылок.Но я и одна ходила к своим однополчанам. До обороны рукой подать. Открытое место можно перемахнуть одним духом, а там уж и траншея – мне и нагибаться не надо: бруствер выше моей головы.Командиру первой роты я сказала:Буду ваших узбеков просвещать.Он махнул рукой:Валяй на здоровье.Узбеки пожилые и очень серьезные. Слушают меня внимательно, степенно качают головами: “Яман! Яман!” Это они о сводке с Южного фронта. После каждого разрыва мины цокают языком, поднимают палец вверх и опять: “Яман! Яман! Миньмет. Аллах акбар!”[ Плохо. Велик аллах (узб)]А в третьей роте меня вдруг окружили настоящие дети солнца: круглоголовые, ясноглазые, смешливые. Улыбаются: “Хой, синглим!”[ Эй, сестренка! (узб.)] Парнишки не кивали головами, не цокали языками, не поминали великого аллаха – они после чтения концерт устроили. Вдруг лукаво переглянулись и запели что-то очень веселое. Командир отделения Зия Зияев, самый бойкий из них, ударял деревянной ложкой по пустому термосу и после каждого куплета выкрикивал: “Яр! Яр!”Все девять человек проводили меня до землянки командира роты, на прощанье махали руками и кричали: “Хой, синглим! Рахмат!” [Спасибо (узб.)]- Золотые ребята,