Василий Федотович, зачем вы их обманываете? Дед хитро прищурился и тут же возразил:

А кому от этого вред? Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.Однажды после очередной почты мои ребята окружили конопатого Миронова. Подняли неистовый хохот. Оказалось, что Миронов уже давно переписывается с молоденькой ткачихой из Иванова. Девушка попросила у него фотокарточку, а фотографии у солдата не оказалось. Но Миронов-тихоня вышел из положения: за четыре порции махорки из будущего пайка выменял у Пыркова его довоенное фото.Красивый Пырков был снят во всем великолепии блатного шика: в шляпе, манишке, галстуке бабочкой и даже в кожаных перчатках. Эту карточку Миронов и решил послать в Иваново, как свою собственную.- Ну, ребята, это нечестно! – сказала я. – Зачем же бедную девушку вводить в заблуждение?Мне живо возразил пулеметчик Березин: – А ваш брат с нами поступает честно? Целый год я переписывался с одной из Владимира. И фото получил: молоденькая, вроде вас, и лицом красивая. А как встретился после госпиталя – еле ноги унес: лет под сорок да еще рябая...Ну что тут было возразить? Заочная переписка сейчас в моде. Девушки пишут со всех городов. Отсылая на фронт подарки, вкладывают записки в карманы полушубков, в кисеты, в рукавицы и даже в ящики с патронами. Хорошие записки. Трогательные. Как не ответить? Многие отвечают. Так завязывается дружба между тылом и фронтом.Я получаю письма редко. Пишет мне только доктор Вера из моей родной дивизии, да иногда майор Воронин присылает красивые открытки. Но на днях я неожиданно получила письмо от старого доктора Быкова. Письмо Николая Африкановича было короткое и состояло из одних восклицаний: “Коза-дереза! Чудо-юдо пехотное! Куда ж ты залезла, хохотунья-щекотунья?! Это же тебе не ансамбль песни и пляски!..”Папенька ты, папенька! Милый человек. Вот заживет рука, напишу я тебе большое письмо и всё объясню.Через два дня на третий я хожу в санроту на перевязку. Медики уже построили землянку, и возле их маленькой печки я с наслаждением отогреваю насквозь промороженные кости. Врач Нина Васильевна, ощупывая мои ребра, сокрушается:- Боже! Живот прирос к спине. Чем ты держишься, девочка?Она глядит на меня, как мать на больного ребенка, и угрожает упрятать в госпиталь. Ну уж это дудки! В госпиталь меня в случае чего могут только увезти, а на своих ногах никогда не пойду. Не такое время, чтобы отлеживаться в чистой постели. Милая врачиха каждый раз поит меня чаем с глюкозой и, провожая, засовывает в карман шинели какие-то порошки. – Это тебя поддержит.Порошки я отдаю фельдшеру Козлову, а тот, лизнув языком, прячет их в свою сумку с красным крестом. Знала бы это Нина Васильевна!..Однажды после очередной перевязки я не спеша возвращалась домой. Неподалеку от КП нашего батальона незнакомые артиллеристы, беззлобно переругиваясь, вытаскивали пушку, попавшую колесом в старый окоп. Я уже прошла мимо, когда меня окликнули: “Тинка!” Я остановилась как вкопанная. А сердце забилось!.. Его голос... Ведь только один Федоренко знал мое настоящее имя. Слуховая галлюцинация.Но зов повторился, и я резко обернулась. На меня смотрел незнакомый парень в погонах сержанта, высокий, широкоплечий, черноусый. Смотрел и улыбался чуть насмешливо и лукаво. Я мучительно вспоминала, кто бы это мог быть, и никак не могла вспомнить.- Тинка-скотинка! Вот так встреча!Андрей!.. Одноклассник Андрей Радзиевский!- Андрей! Андрюшенька! Даже подумать не могла... Разве тебя узнаешь – настоящий мужчина!.. Андрейка! – Я чуть не плакала от радости, а Андрей, не отпуская моей руки, смеялся.- Конечно, мужчина. Скоро девятнадцать! А ты всё такая же, Тинка! И всё та же челка... И косички. – Он вдруг отпустил мою руку, нахмурился, черные глаза подернулись грустью. – Тина, погиб Мишка Малинин...Что ты говоришь?! Мишка...- Я заплакала.Между прочим, я совсем недавно из родных мест. Да, ведь я твою бабушку видел

– Высокие сосны вдруг покачнулись и поглыли перед моими глазами.- Да живы] Все твои живы! – кричал Андрей, но я никак не могла прийти в себя.Моя бабушка, возвратившись с Шелони домой, как и следовало ожидать, не поверила сторожу деду Зиненко, что я ушла в тыл. Она меня искала среди партизан – все бригады обошла... В конце сорок первого года она вступила в партизанский колхоз, вместе с ребятишками и с козой Муссолини.Последний раз Андрей видел бабушку в начале августа сорок второго года. И это называется недавно!.. Каратели наступали на знаменитый Партизанский край. Восьмого августа начался страшный бой. Фашисты, с танками, самоходной артиллерией, армадами бомбардировщиков, со всех сторон двинулись на партизанские бригады. Силы были неравными. С кровопролитными боями партизаны отходили в глухие леса и болота соседних Псковской и Новгородской областей. Мишка Малинин погиб, до последнего патрона защищая госпиталь. Андрея, раненного в грудь, спасли боевые товарищи. Лечился он на Большой земле...Отступая, партизаны повесили бывшего завхоза МТС Егора Петровича – продался фашистам, хитроглазый...Андрюшка разбередил старую рану. С августа сорок второго года много, ох, много воды утекло... Всё могло случиться. Каратели не щадили никого: ни старого, ни малого...Он шел по нашей главной траншее, ступая широко, пружинисто и твердо. Был он в короткой флотской шинели, в черной барашковой шапке с “капустой”, а на его левом плече в такт шагам раскачивался тощий зеленый вещмешок.Мы провожали его изумленными взглядами,- Не иначе, как заблудился человек, – бросил ему вслед Непочатов.Заблудился?! Интересно... Да от нас до любого моря сотни и сотни километров!Дед Бахвалов пожевал кончик бороды и задумчиво сказал:- Разрази меня гром, это новый ротный. Ну, мазурики, держись, – это вам не покойный старший лейтенант Рогов...Моряк дошел до нашего капонира, остановился и потребовал Ульянова, а Ульянову приказал:- Свистать всех наверх!Но нас не надо было сзывать, ~- мы все были налицо и с любопытством разглядывали “чужака”.Он застегнул свою куцую шинель на все пуговицы и кратко отрекомендовался:- Старший лейтенант Григорий Мамаев, образца тысяча девятьсот четырнадцатого года. Назначен командиром первой роты. Вопросы есть?Вопросы, конечно, были, а один из них так и вертелся у каждого на языке: “Как ты, моряк, попал к нам в пехоту?” Но мы молчали. Внешний вид бравого флотского не располагал к откровенной беседе.У старшего лейтенанта Мамаева богатырские плечи, шея как у годовалого бычка, и медно-красное, обветренное лицо. Он стоял, как на скользкой палубе корабля, широко расставив ноги в обротных яловых сапогах, и глядел на нас довольно сердито. Точно угадав наши мысли, счел нужным пояснить:- Если кто-нибудь из вас думает, что меня, как непутевого краба, помели с флота, то он ошибается. Я, так сказать, вынужденно бросаю якорь. А на флоте мы еще будем. Пре-дуп-реж-даю: порядок потребую, как на военном судне! Ясно?Нам было” ясно – этот потребуетВ первый же день моряк спросил меня:- Знаешь ли ты, что женщина на корабле приносит несчастье?- А мы не на корабле, – ответила я. Вечером опять задал вопрос:Знаешь ли ты, женщина, что такое море?Знаю. Соленая водичка.Моряк постучал согнутыми костяшками пальцев по своему широкому лбу и сказал:Запомни, мы с тобой друг друга не поймем!Ничего, – бодро возразила я,- вместе хватим лиха, споемся.Но Мамаев даже не пожелал со мною умываться из одного умывальника и на сосне, рядом с моим, демонстративно повесил свой.На другой день, выспавшись после ночной вахты, он выбрался из своей землянки в одной тельняшке. Я как раз умывалась ледяной водой.”Новый ротный не поздоровался, только покосился в мою сторону припухшим со сна глазом. Снял тельняшку, бережно повесил ее на сосновый сучок и долго растирал мускулистое тело талым снегом. Я наблюдала за ним почти со страхом. С содроганием подумала: “Озолоти, не разделась бы на таком холоде. Брр!..”Моряк, с наслаждением отфыркиваясь, умылся, надел тельняшку, опять на меня покосился и вдруг запел во весь голос:Напрасно ты, на бога уповая, Мечтала моряка пришвартовать. Ошибку грубую несешь, родная, Нам, морякам, на женщин на-пле-вать!Мне стало смешно. Экий женоненавистник! И чего орет, чудило? Услышат немцы, будут нам аплодисменты.Первым делом новый ротный вырезал себе увесистую дубинку с круглым набалдашником. Любопытному ординарцу Соловью многозначительно сказал:- Пригодится...Опираясь на свою палочку, он ходил по обороне, ворчал и так заковыристо ругался, что видавшие виды солдаты только посмеивались, а я затыкала уши. Однажды не выдержала, сказала:Эй, моряк красивый сам собою, ты бы поменьше сквернословил!А ты бы, женщина, уши не развешивала! – отрезал Мамаев.Ему не понравилась оборона: и место неподходящее, и система огня не та, и работы идут слишком медленно...Но дня через два-три моряк огляделся и закричал, как на корабле в двенадцатибалльный шторм:- Полундра! Ты что же это, краб, демаскируешь? Или тебе неизвестно, что там НП артиллеристов?Каждому провинившемуся он показывал свою дубинку:- А этого ты не едал?Впрочем, не только показывал, а как Петр Первый в первую же неделю отвозил своего ротного старшину. Возмездие, очевидно, было справедливым, тот и жаловаться не пошел. Побив старшину, моряк, сердитый, ввалился ко мне в землянку и прямо с порога:- Солдаты есть хотят!- А я что – начпрод? – зло ответила я.Он упрямо тряхнул рыжеватым чубом:- Не в этом дело. Ты мне скажи: всегда у вас тут такая вакханалия со снабжением?Было хуже. Сейчас налаживается. Мамаев гневно взглянул на меня:- Да-а, по-ря-до-чек у вас в пехоте!Я промолчала, и он ушел.В течение месяца мы “сражались” почти ежедневно, Ротный придирался на каждом шагу, наседал упрямо, напористо, точно задался целью во что бы то ни стало выжить меня со своего пехотного корабля. Чувствуя себя правой, я не уступала и с неменьшей энергией отстаивала свою независимость. Кто ты такой, собственно? Откуда взялся? Пришел на всё готовое и брюзжит: это не так, да то не этак...Мамаеву вдруг не понравились уже готовые пулеметные площадки, и он велел все до одной переделать, передвинуть на новые места. Я категорически запротестовала: зачем? Видимость хоть куда, обстрел хороший, полковой инженер одобрил, – что еще надо?Моряк нагрубил, но отвязался. А потом очередь дошла до моего капонира:- На черта ты соорудила такую гробину?! Что это —овощехранилище или общественный нужник? Видал бы я в гробу эту пекарню!Я охрипла, прежде чем доказала, что громоздкий капонир – не плод моего досужего вымысла, а уставное и вполне инженерное сооружение. Да и чем он, собственно, мешает? В случае артналета или бомбежки надежное убежище для солдат – пять накатов бревен на крыше – это не кот начихал. Нет маневренности? И не надо. В случае чего бой будем вести с открытых площадок, тем более что дело к лету.Генеральная стычка у нас произошла по поводу проволочных заграждений. Пять ночей стрелки тянули перед позициями роты колючую проволоку в три кола. Командовал младший лейтенант Ульянов. Ни перед одной моей точкой проволоку не поставили. Ульянов сказал, что так распорядился ротный. Пошла объясняться к Мамаеву,Моряк собственноручно стирал свою старенькую тельняшку в цинковом ящике из-под патронов и был недоволен, что я его застала за столь неподходящим занятием. Неласково спросил:Женщина, что тебе надо в моем кубрике?Успокойся, мужчина. Не съем. Почему не ставите проволоку перед пулеметами?Мамаев нахально ответил:Своих лбов на баржу не пересажаешь, вот и тяни колючку. Зажирели, лодыри!Это мы-то лодыри? Зажирели? Ну, я пошла звонить комбату.- Звони хоть самому комдиву, а мое слово – железо!Комбат недовольно спросил:Никак власть не поделите? Ох, доберусь я до вас – мигом помирю!Но ведь это же безобразие, товарищ тридцатый! Тянули, тянули, и вдруг нарочно оставили прорехи!И твои не надорвутся, если доделают, – решил тридцатый и дал отбой.Мамаев вышел ко мне навстречу, ехидно улыбаясь. Спросил:Ну, что сказал тебе комбат?Велел кланяться твоей прабабушке,Ха-ха-ха!Вот напортачу с колючкой, посмеешься другим голосом – за оборону-то отвечаешь ты, а не я!Женщина, не испытывай мое терпение, оно не безгранично. Я тебе напортачу!Ты думаешь, я умею тянуть проволоку? Подскажи, если ты такой умный.- А ты что ж, полагаешь, что война – моя специальность? Думаешь, я когда-нибудь тянул колючку? Думать, женщина, надо, мозгой шевелить!Посоветоваться было не с кем. Мой заместитель и правая рука Непочатов тоже никогда не имел дела с колючей проволокой. Ульянов только засмеялся: тянули, как умели. А полкового инженера днем с огнем не поймаешь: все строятся – замотался человек, где уж ему консультировать каждого взводного. Решили делать, как покрасивее, чтобы зигзагов было больше, а когда закончили, то оказалось, что ни один фас не простреливается фланкирующим огнем! Это заметил сам командир полка. Он сделал замечание комбату, комбат отчитал Мамаева, а уж моряк отыгрался на мне: целые сутки “вынал душу”, а закончил так:- И за какие только прегрешения меня столь сурово наказал Нептун?Я не раз вспоминала добрым словом погибшего Евгения Петровича, но, как ни странно, незаметно для себя начала привыкать к Мамаеву, к его воркотне, к постоянной требовательности, и даже к соленому мамаевскому слову. Удивительно, что Мамаев, сам неисправимый сквернослов, терпеть не может непечатной брани в чужих устах. Выкатив глаза, орет: “Тебе что, краб, язык обре-вать?” Если ему возражают: