Томас, который тоже присутствовал на переговорах и наблюдал за своим отчимом, отдал должное тому, как Геринг вел диалог.

«Он все время сохранял спокойный, немного веселый тон и никогда не раздражался, о чем бы ни говорил, — вспоминал он впоследствии. — Я не думаю, что он очень хорошо себя чувствовал в это время, — сильно потел и выглядел совершенно подавленным, когда мы оставались вдвоем. Но он старался сделать доброе дело для Германии, и думаю, что на британцев он тоже произвел впечатление, особенно тем, что выслушивал все, что они говорили, не пытаясь прерывать или посадить их в калошу».

Результатом этой встречи стала договоренность о дальнейших переговорах, которые продолжались весь август и сентябрь. Далерус приезжал вместе с Герингом к Гитлеру, а затем отправлялся в Лондон, чтобы встретиться с Чемберленом и лордом Галифаксом, министром иностранных дел. В некоторых из этих поездок его сопровождал Томас фон Кантцов.

«Думаю, что я был своего рода удостоверением подлинности миссии Далеруса, — говорил позднее Томас. — Всякий раз, когда у британцев появлялись сомнения относительно того, что предлагал Далерус, я ловил на себе их взгляды, которые словно говорили: „Да, должно быть, все так и есть, как он говорит; чтобы это подтвердить, он привез с собой пасынка Геринга“. Приезжая в Лондон, я останавливался в гостинице „Стрэнд-пэлейс“ и в свободное время отправлялся гулять по Трафальгар-сквер и кормить голубей. Когда я возвращался и рассказывал Эмме о Лондоне — я имею в виду жизнь и людей, не политику, — я чувствовал, что Герман завидует. Я хорошо знал, как бы ему хотелось поехать в Лондон самому».

На самом деле как раз это Геринг и планировал сделать. Переговоры Далеруса не давали того эффекта, который он ожидал от Чемберлена и британского правительства. Британский кабинет (хотя и не сам Чемберлен) больше не желал верить ни одному из германских представителей, приезжавших с «разумными» предложениями о разрешении сложившейся ситуации. Разочарования, вызванные Мюнхенским пактом и его последствием, оккупацией Чехословакии, убедили британцев, что война неизбежна и что Геринг — просто сладкоречивая сирена, пытающаяся ослабить их решимость.

Но Геринг действовал искренне. Он не желал войны. Он считал, что поляки дерзкие и безрассудные и что полученные ими англо-французские гарантии сделали их самоуверенными и они стремятся к войне с Германией, которую надеются выиграть. И наоборот, он был уверен (и, как оказалось, резонно), что если бы британцы постарались склонить поляков к переговорам, вместо того чтобы аплодировать им, когда они бьют себя в грудь, конфликта удалось бы избежать. Когда стало ясно, что Далерусу не удастся договориться с британцами, он решил попытаться это сделать сам.

Примерно 19 августа 1939 года Геринг увиделся с Гитлером и получил у него разрешение полететь в Лондон при условии согласия на это Чемберлена, чтобы переговорить с премьер-министром и другими членами кабинета. Утром 21 августа он позвонил Далерусу в Стокгольм и сказал ему:

— Я собираюсь попробовать нечто совершенно другое. Думаю, это единственный способ пробить глухую стену.

Не став ничего объяснять, он закончил разговор, а примерно в это же время британский посол в Берлине, Невил Гендерсон (который всегда считал, что Геринг — единственный «разумный» человек в нацистской партии), благополучно отправил в Лондон шифрованную телеграмму, в которой сообщалось, что Геринг готовится вылететь в Британию 23 августа для переговоров с премьер-министром Невиллом Чемберленом.

Его визит следовало хранить в глубочайшей тайне, поэтому Геринг не мог лететь прямо в Лондон. Вместо этого со стороны королевских военно-воздушных сил поступило предложение, чтобы он приземлился на небольшом аэродроме у Бовингдона, в графстве Херефордшир, откуда его доставили бы прямо в Чекере, официальную загородную резиденцию премьер-министра в графстве Бэкингемшир. Основной штат сотрудников Чемберлена предполагалось на время переговоров отпустить, а функции по обслуживанию встречи поручить службе контрразведки.

«Все телефоны предполагалось отключить, — вспоминает лорд Галифакс. — Возникало ощущение приближающейся драматической интерлюдии, и, сделав все приготовления, мы стали ждать подтверждения встречи из Германии».

Но они его так и не получили. Вместо этого вечером 21 августа 1939 года центральное германское радио остановило трансляцию музыки и объявило:

«Правительство великого германского рейха и правительство Союза Советских Социалистических Республик пришли к соглашению о заключении взаимного пакта о ненападении. Министр иностранных дел рейха фон Риббентроп в среду 23 августа прибыл в Москву для завершения переговоров».

Это был час триумфа Риббентропа, и он не скрывал своего торжества. Он слышал о шведском посреднике Геринга (имеются серьезные основания полагать, что в какой-то момент он планировал устроить крушение самолета, доставлявшего шведа в Англию) и его плане лично отправиться в Англию. Теперь он показал фюреру, что в этом нет необходимости. К чему было беспокоиться об «убеждении» британцев? Теперь они должны будут отступить. Но Геринг в это не верил, у него не было сомнений в том, что англичане останутся верными своим гарантиям Польше, если только он не сумеет найти пути их обхода. А это можно было попытаться сделать только в ходе личных переговоров.

Но Гитлера это, похоже, больше не интересовало. Как и Риббентроп, он склонялся в сторону войны и был уверен, что она скоро закончится.

Вскоре после объявления о заключении советско-германского пакта Гитлер вызвал к себе в рейхсканцелярию Геринга. Явившись туда, он застал фюрера бледным, нервно вышагивающим по просторному кабинету, размахивающим руками.

— Ваш добрый друг Тиссен — вы знаете, что он сделал? — закричал он. — Он убежал от нас. Покинул Германию. И осмелился оставить вот это!

Он швырнул Герингу лист бумаги, и тот прочел его с возрастающим смятением. Это было послание Тиссена Гитлеру, написанное им для публикации в немецкой прессе, в котором объяснялись причины его отъезда из Германии. Оно ясно показывало разочарованность Тиссена в национал-социализме и было полно горьких упреков Гитлеру за его политику террора, за гонения на священников и евреев, за подталкивание страны к войне и за договор с коммунистами, которым они столько лет совместно противостояли, переполнивший его чашу терпения. Он призывал его одуматься и заканчивал словами: «Продолжение вашей политики будет означать конец Германии».

Геринг положил бумагу и сказал:

— Фриц переутомился. Должно быть, у него временное помрачение рассудка. Предоставьте это мне, я его верну.

Он поручил Боденшатцу и Пилли Кернеру выяснить маршрут бегства Тиссена, но местопребывание промышленника удалось установить лишь благодаря его «телефонистам»-подслушивателям. Он находился в Париже, и они дали ему его телефонный номер.

Геринг немедленно позвонил ему, но Тиссен отказался говорить со своим старым товарищем. Вместо этого он прислал 31 августа телеграмму, в которой просил Геринга устроить публикацию его манифеста в германских газетах. Рейхсминистр отправил ему ответ с просьбой немедленно вернуться, обещая, что, если он одумается, Гитлер его простит.

«Предпочитаю дождаться конца национал-социализма здесь», — ответил телеграммой Тиссен. (Конца национал-социализма Фрицу Тиссену пришлось дожидаться в концлагере, куда он попал вместе с женой после оккупации Франции немцами и откуда был освобожден в 1945 году.)

К этому времени германские войска уже пересекли польскую границу, и вторая мировая война началась.

В следующем году Геринг достиг апогея своей карьеры. В последние, предшествовавшие нападению на Польшу дни в его с фюрером отношениях возник холодок, и хотя Гитлер публично (в своей речи в рейхстаге) назвал его своим преемником в случае собственной смерти, у Геринга возникла мрачная уверенность, что это просто подачка, брошенная ради удовлетворения тщеславия люфтваффе, а новые политические планы будут и дальше строиться у него за спиной.