Он осекся. Рейневана в комнате не было.

Надо было признать, что рыцарь со щитом, косо поделенным на серебряное и черное поля, спасал свою жизнь рассудительно и логично. Во‐первых, приметный щит он отбросил еще на рынке. Когда же оттиснутые от баррикад у Овощного Тарга конники выбрались за церквушку Святого Лингарта, где снова наткнулись на пражан и ввязались в яростный бой, черно-серебряный рыцарь, не раздумывая, развернул коня и умчался в улочки, в галопе сбрасывая с плеч плащ с богатым шитьем. Выехал, распугивая уток и нищих, на небольшую площадь с названием «У лужи». Слыша крики мчащейся с рынка погони, он выругался, соскочил с седла, шлепнул коня по крупу, сам погрузился в тесный и темный проход, ведущий к улице Платнерской. Пражане с криками помчались вслед за стуком копыт коня, бегущего в сторону доминиканского монастыря и Влтавы. Реки, в глубинах которой, как следовало из уже нудно повторяющихся выкриков толпы, вот-вот найдут конец бунтари и предатели.

Отголоски утихали, удалялись. Рыцарь вздохнул, усмехнулся в усы. Он уже был почти уверен, что ему повезет.

И как знать, возможно бы, и повезло, если б не то, что Рейневан прекрасно знал район. Улица Платнерская и отходящие от нее переулки приютили в предреволюционные времена несколько уютных и недорогих борделиков, так что места эти прекрасно знал каждый студент и каждый бакалавр Карлова университета. К тому же Рейневан и Самсон Медок пользовались магией. Телепатическими амулетами. Очень простыми, но вполне достаточными для примитивной телекоммуникации. Для выслеживания и погони.

Серебряно-черный рыцарь немного переждал, использовал время на то, чтобы прикрыть латы лоскутом найденной ткани. Он прижался к стене, слыша цокот подков, но это просто бежал конь без седока, буланый с окровавленным боком. За конем бежала, покачиваясь и мыча, пестрая корова – откуда она здесь взялась, одному Богу известно.

Когда утихло, рыцарь быстро двинулся в сторону Платнерской. Вышел на улицу, немного постоял, осмотрелся, прислушиваясь к угасающим отголоскам боя и резни. Потом вошел в первый попавшийся навес и во двор, здесь принялся снимать латы, которые могли его выдать. Стянул сохнущую на веревке рубаху, сильно изношенную и просторную, явно шитую для беременной либо просто от рождения толстой бабы. Когда натягивал рубаху через голову, несколько мгновений ничего не видел.

Рейневан с Самсоном воспользовались этим.

Рейневан с размаху саданул рыцаря поднятой с земли доской. Самсон схватил саданутого за плечи, тряхнул, поднял, крепко толкнул на стену. О диво, вместо того чтобы бессильно сползти по этой стене, рыцарь оттолкнулся от нее, выхватил из ножен корд и напал. Самсон отскочил. Рейневан замахнулся доской, рыцарь ловко отбил ее, ткнул острием так быстро и профессионально, что, если бы не уроки фехтования, Рейневан распрощался бы с печенью и жизнью. Рыцарь умело повернул корд в руке и быстро резанул, если бы не выученный раньше нырок, лезвие распороло бы Рейневану кадык аж по шейные позвонки. Опасное положение свел на нет Самсон, ударом палки выбивший у рыцаря оружие, а его самого поваливший на землю ударом кулака. Удар был сильный, но рыцарь и на сей раз не пожелал остаться лежать там, куда упал. Он вскочил, обеими руками схватил пустую бочку, поднял, крякнул и, покраснев от натуги, бросил словно снаряд в Самсона Медка. Но и здесь нашла коса на камень. Самсон поймал бочку в полете и откинул словно мячик. Рыцарь рухнул, сбитый с ног, на кучу соломы.

Подняться он уже не сумел. Рейневан и Самсон навалились на него, придавили и схватили за руки. Обмотали голову женской рубахой. Спутали ноги в щиколотках длинной вожжой. И втащили в ближайший дом, волоча за вожжу. Цацкаться с ним они не стали. Не обращали внимание на то, что голова рыцаря ритмично колотится о каменные ступени, а сам он стонет и ругается.

Свалившись на кочаны капусты, рыцарь сел, постанывая и лаясь. Когда Рейневан сорвал у него с головы тряпку, он заморгал. У подвала было оконце, поэтому кое-что увидеть удалось. Рыцарь долго всматривался в Рейневана. Не так долго в Самсона. И сразу понял, что из этих двух только один может быть партнером для переговоров. Он взглянул Рейневану прямо в глаза, откашлялся.

– Разумно. – Он сумел-таки улыбнуться. – Ловко, брат. Зачем делиться с другими, если можно все взять себе одному? Времена теперь тяжелые и неустойчивые, чтобы пренебрегать деньгой. А деньги тебе в мошну попадут, обещаю.

Рейневан украдкой облегченно вздохнул. Стопроцентной уверенности у него до сих пор не было, и он уже на всякий случай озлоблялся, чуя последствия возможной ошибки. Но когда рыцарь заговорил, об ошибке уже не было речи. Этот голос он слышал два года назад, тринадцатого сентября, в Силезии, в цистерцианской грангии. В Дембовце.

– Ты заслужил… – Серебряно-черный рыцарь облизнул губы, глянул на Рейневана. – Ты заслужил награду. Хотя бы уже за прыткость. Прытко ты меня схватил, что уж говорить. Голова у тебя, что уж говорить, есть на плечах…

Он осекся. Сообразил, что говорит впустую, а его слова не производят на слушателя ни малейшего впечатления. Он немедленно сменил тактику. Состроил гордую мину и сменил тон. На господский и повелительный.

– Я Ян Смижицкий из Смижиц. Ты понимаешь, парень? Ян Смижицкий! Выкуп за меня…

– Там, на рынке, – прервал Рейневан, – труп твоего дружка Гинека уже висит на позорном столбе, ободранный донага. Рядом есть еще свободное место.

Рыцарь не опустил глаз. Рейневан понял, с кем имеет дело, но придерживался принятой стратегии. По-прежнему пытался напугать и устрашить.

– Из остальных твоих дружков уцелели только те, которых защитил Рокицана, заслонив собственной грудью от пик толпы. Этих затащили в тюрьму ратуши. Предварительно прогнав заранее придуманной «тропой добродетели» через шпалеру людей с палками и топорами. Не все прошли этот путь живыми. Погоня за остальными продолжается, а толпа все еще ожидает у ратуши. Ты соображаешь, к чему я все это говорю? К тому, что мне жутко хочется оттащить тебя туда, на рынок, выдать пражанам и посмотреть, как ты будешь бежать под палками. И знаешь, откуда у меня такое желание? Может, догадываешься?

Рыцарь прищурился. Потом широко раскрыл глаза.

– Это ты… Теперь узнаю.

– Ты предал моего брата, Ян Смижицкий из Смижиц, послал его на смерть. За это ты заплатишь. Собственно, сейчас я думаю, каким образом. Могу, так сказать, передать тебя в руки пражан. Могу здесь, на месте, собственноручно всадить тебе нож под ребра.

– Нож? – К рыцарю быстро вернулась самонадеянность, он презрительно выпятил губы. – Ты? Под ребро? Ха, ну давай, младший хозяин из Белявы.

– Не провоцируй меня.

– Провоцировать? – Ян Смижицкий фыркнул и сплюнул. – Я не провоцирую. Я издеваюсь! Я разбираюсь в людях, умею через глаза в душу заглянуть. К тебе заглянул и вот что скажу: ты даже курицу не убьешь.

– Я могу, сказал, затащить тебя к ратуше. Там ожидает целая толпа менее сентиментальных людей.

– А еще можешь поцеловать меня в задницу. Именно это я тебе предлагаю. И искренне рекомендую.

– А могу и отпустить.

Смижицкий повернул голову. Не настолько быстро, чтобы Рейневан не уловил вспышку в его глазах.

– Значит, все-таки, – спросил он немного погодя, – выкуп?

– Можно и так сказать. Ответишь мне на несколько вопросов.

Рыцарь взглянул на него. Долго молчал.

– Ты сопляк, – сказал наконец, кривя губы и затягивая слова. – Ты силезская немчура. Ты знахарь. Ты думаешь, с кем имеешь дело? Я Ян Смижицкий из Смижиц, чешский дворянин, пан, посвященный в рыцари, гейтман мелиницкий и рудницкий, мои предки дрались под Леньяно и Миланом, под Аскалоном и Арсуфом. Мой дед покрыл себя славой под Мюльдорфом и Креси. Отвечать на вопросы? Тебе? Да пошел ты, молокосос!

– Ты, благородный пан Смижицкий, словно простой разбойник, готовил предательство против собственных земляков. Тех, которые сделали тебя гейтманом, посадили на Мелинки и Рудницы. В благодарность за это ты вступил против них в заговор с Конрадом из Слесьницы, епископом Вроцлава. Два года назад, в Силезии, в цистерцианской грангии. Прошло целых два года, но ты наверняка помнишь. Потому что я‐то ведь помню. Каждое произнесенное там слово.