Я лежала спокойно, ощущая на своем лице свет солнца и тяжесть опять прильнувшего ко мне Гарри. Он мог знать все премудрости риторики, но зато я слышала в себе волшебную песнь Вайдекра и легкую власть молодого тела. Мы слегка касались друг друга, и это было как свет молнии перед бурей. Мы терлись друг о друга, как спаривающиеся выдры, лицом к лицу, тело к телу, наслаждаясь каждым мгновением.

– Это грех, и я не стану делать этого, – опять повторил Гарри, и его слова еще больше возбудили нас обоих.

– Не стану, – повторил он опять.

Мы прижались друг к другу, и он скользнул ко мне так же осторожно, как входит выдра в глубокую воду.

– Беатрис, моя любимая, – сказал он. Я открыла глаза и улыбнулась ему.

– О Гарри, моя любовь! Моя единственная любовь. Он застонал и прижался губами к моему рту, и его язык и тело вошли в меня одновременно.

На этот раз мы были более сдержанными, более медлительными. Я скользила и извивалась под ним, чтобы он чувствовал меня как можно больше. Его неловкие движения доводили меня до восторга. Затем мы стали двигаться все быстрее и быстрее, пока взрыв чувств не заставил Гарри, приподнявшись, резко вбивать мои плечи и спину в мягкую землю в экстазе и триумфе.

Затем мы долго-долго лежали неподвижно.

Потом я встала, с успокоившимися чувствами и истерзанным телом, и, одевшись, стала вынимать из околоседельной сумки ветчину, еще теплый хлеб, пиво для Гарри в глиняном кувшине и большую ивовую корзинку спелой вайдекрской клубники. Мы ели, как голодные волки, у меня было такое чувство, как будто я постилась целый год. Гарри принес мне стаканчик воды из ближайшего ручья, и какой же вкусной и свежей она оказалась! Доев клубнику, я легла на спину и замерла, глядя в высокое небо. После недолгого колебания Гарри лег рядом со мною, облокотившись на руку и с любовью разглядывая мое лицо. Когда я улыбнулась, он взял прядь моих волос и стал бездумно наматывать их на палец.

– Это тебе приятно, – утвердительно сказал он.

Это не было вопросом, он видел и чувствовал мой восторг, так что у меня не было нужды лгать.

– Да, – без колебаний ответила я и перекатилась набок.

Теперь мы смотрели прямо друг на друга.

– Тебе не кажется, что мы поступаем плохо?

Моральные сентенции Гарри не имели власти над его телом, но ему всегда нужны были слова. Даже сейчас, опустошенный, он хотел словами выразить то, что носилось в воздухе вокруг нас.

– Мы – Лейси из Вайдекра, – просто сказала я.

Этим утверждением я как бы прикрывала и оправдывала свое поведение. Оно звучало по-прежнему гордо, хотя человек, произнесший эти слова, давно лежал в земле, а его сын, мой брат, находился в моих объятиях.

– Мы же – Лейси из Вайдекра, – настойчиво повторила я.

Гарри не понимал. Ему нужно было много слов и высокопарных объяснений. На меньшее он не соглашался.

– Кто еще мог бы обладать мною? – спросила я. – Кто еще мог бы любить тебя? На нашей земле, на которой мы – хозяева?

Гарри улыбнулся.

– Беатрис, ты раздуваешься от гордости, как маленький павлин. Это всего лишь мелкое поместье. Есть гораздо большие имения и гораздо более древние фамилии.

Теперь я смотрела на него, ничего не понимая. Может быть, Гарри шутит? Но к моему изумлению, он действительно так думал. Мне не верилось, что он мог сравнивать наш Вайдекр с другими поместьями, как будто Лейси могли жить где-нибудь еще, как будто другая земля могла существовать для нас.

– Ты прав, – ответила я, не задумываясь. – Но это ничего не значит. Эта земля принадлежит только одному хозяину и только одной хозяйке. И это всегда будут Лейси из Вайдекра.

Гарри кивнул:

– Хорошо сказано. И никому не должно быть дела до того, что происходит на нашей земле. Я согласен с тобой, наша земля – это наша собственность. Но дома мы должны быть осторожны.

Я широко открыла глаза. Мне казалось, что наша любовь подобна любви бабочки к цветку и не нуждается в том, чтобы ее скрывали от слуг и соседей. Для Гарри же это было нечто совсем другое. Но он прав. Над этим следовало поразмыслить.

– Каким образом мы будем встречаться дома? – спросил он меня. – Моя спальня находится рядом с маминой, и она прислушивается к каждому моему вздоху. А твоя – на втором этаже, где я совсем не бываю. А я хочу видеть тебя, Беатрис.

– А как насчет западного крыла? – предложила я, размышляя вслух. – Мы очень редко пользуемся гостевыми спальнями, и гостиная для завтрака почти всегда стоит закрытая. Почему бы нам не превратить ее в контору, где мы могли бы работать, а свою спальню я переведу в гостевую.

Гарри замер, пытаясь представить будущие перемены.

– Комната для гостей? Какая?

– Которая примыкает к твоей комнате, – сказала я с улыбкой. – Они соединены дверью, – она сейчас загорожена шкафами. Но мы легко можем открыть ее и тогда сможем встречаться в любое время дня и ночи.

Гарри просиял, как ребенок, которому предложили игрушку.

– О Беатрис, как бы это было чудесно!

Но тут лицо его омрачилось.

– Мама, – протянул он задумчиво. – Даже малейшая тень подозрения убьет ее. Я бы никогда не простил себе этого. К тому же существует Селия. И в конце концов, мы должны подумать о твоем будущем.

Я опять почувствовала стену слов, воздвигаемую Гарри между нами, и прикрыла глаза, чтобы мой брат не догадался о том, какие воспоминания о прошлом чудесном лете с Ральфом приходят мне на ум. Тогда мы не обменивались и полудюжиной слов при каждой встрече. Но Гарри был такой умный.

Я шутливо толкнула его в бок, и он упал на спину в мягкую, сочную траву. Он легко улыбнулся мне, но тут же его глаза потемнели от желания, и я прильнула к нему. Все его тело напряглось в ожидании предстоящего чуда, но никакого чуда не произошло… Он оставался спокойным. Я подняла лицо к его шее и вытянула губы, будто собираясь поцеловать его. Но вместо этого я тихонько дунула на его кожу и увидела пробежавшую по его телу чувственную дрожь. И так я скользила вниз по его груди, нигде его не касаясь, но он везде ощущал мое присутствие. Мое дыхание как бы проводило прямую линию от его загорелой шеи вниз, к ямочке его пупка. Когда дуновение, исходившее от моих губ, достигло завитков его волос, я откинулась назад, торжествуя. Мои щеки горели, глаза сверкали сознанием моей всепоглощающей власти над его телом.

– Не беспокойся ни о чем, Гарри, – убеждающе повторяла я. – Думай только о том, что ты хочешь сейчас сделать.

Ему не понадобилось много времени на эти раздумья.

Дома мама все еще была нездорова, но голубые тени уже исчезли с ее лица и дыхание стало легче. Одна из горничных призналась нашему дворецкому Страйду, что, кажется, это она забыла закрыть заднюю дверь. Страйд пригрозил ей увольнением и теперь ждал моих распоряжений на этот счет.

– Конечно, ее следует уволить, – велела я.

Я уже и вправду забыла о моей руке, лежавшей на задвижке маминой двери. Страйд кивнул и распахнул перед нами двери. Гарри сидел на одном конце нашего огромного стола, я – на другом. Мы сияли от счастья в ярком свете свечей, как два ангела, и комната, казалось, светилась нашей любовью.

Мы беседовали о земле. Мы говорили о здоровье мамы, о том, что хорошо бы ее вывезти на несколько дней к морю или показать лондонским докторам. Когда Страйд подал для меня фрукты и миндальное печенье, а для Гарри – сыр и портвейн, он оставил нас, поклонившись и тихо затворив за собой двери. Мы прислушались к звуку его удаляющихся шагов. Вскоре все стихло. Мы остались одни.

Гарри наполнил свой бокал темно-красным густым вином и поднял его в мою честь.

– Беатрис! – сказал он с чувством.

Я церемонно приподняла в ответ свой бокал. Мы молча улыбнулись друг другу.

Было утонченное удовольствие в том, чтобы сидеть здесь так чинно и церемонно после нашей яростной, страстной схватки в лощине. Я с удовольствием смотрела на элегантно одетого Гарри и надеялась, что составляю ему хорошую пару в нарядном платье глубокого фиолетового цвета.