Вера пожала вздрагивающую горячую руку подруги.
— Я так и знала, Лена.
Под вечер они долго стояли на Кикиморской. Где-то далеко внизу, у самой Вятки, горели костры, бросая на воду длинные трепетные отсветы. С Хлыновки доносило пресный запах воды, опьяняюще пахла сухая трава, лежавшая на ближних покосах.
Лена порывисто обняла Веру за плечи.
— Ты знаешь, я буду всегда, во всем тебе помогать, только ты научи меня. Я буду...
Вера растроганно, влажными глазами посмотрела вниз на костры.
— Ты у меня самая лучшая, самая верная.
Возвращаясь домой, Вера заметила, что следом за ней по пустынной улице, держась тени, идет человек. По мягкой походке узнала: «Тот шпик!»
Холодом обдало от мысли, что жандармы сделали обыск и нашли паспорта. «Ведь они лежат у меня в саквояже под книгами... Нет, не может быть. Это случайность».
В такое безлюдное время в Вятке было почти невозможно скрыться. Она зашла к Виктору в надежде, что сможет, как в прошлый раз, уйти от филера через черный ход.
И тут она поняла, что во всем виновата сама, — сама вызвала подозрения у шпика, когда вышла из квартиры через черный ход.
Это же грубейшая ошибка. Шпик понял, что она скрывается.
— Я нашел в железнодорожных мастерских хороших людей, — обрадованно сказал Виктор. — Можем начинать.
Вера отрицательно покачала головой:
— Я должна уехать. Оставаться очень опасно. Жаль, очень жаль, что не удастся...
На другое утро она увидела шпика, прогуливающегося около ее дома. Сомнений быть не могло. Шпик напал на ее след. Опять вспомнила о паспортах. Они должны быть в целости и сохранности, ими рисковать нельзя. Надо ехать.
Пришлось тайком покинуть Вятку.
Не знала Вера, что пасмурным вечером, серой мглой окутавшим город, к двухэтажному зданию жандармского управления решительно прошагал человек в студенческом пальто с поднятым воротником и, взглянув из-за плеча по сторонам, скрылся за дверью.
Жандарм молча преградил дорогу. Человек потребовал:
— Пропустите меня к господину ротмистру. Очень важное сообщение.
Жандарм ощупал его недоверчивым взглядом, доложил. Ротмистр разрешил пропустить.
Человек, прошмыгнув по бесшумному коридору, постучал в дверь кабинета начальника жандармского управления. Войдя, молча протянул исписанный четкими прямыми буквами лист бумаги:
«Ваше Высокоблагородие!
Обращаю ваше внимание на Веру Зубареву, курсистку женского медицинского института гор. Петрограда, в данное время проживающую в городе Вятке, собств. дом, Пупыревская площадь... Она имеет много нелегальных книг и прокламаций, ведет деятельную переписку с арестованными студентами и курсистками, отбывающими наказание за политику.
Она часто собирает общество студентов у себя на квартире, часто собираются у других. В марте она приезжала и привезла весьма много документов из Питера, чтобы они не попались в руки петроградских жандармов. Обращаю на все это Ваше внимание, и Вы должны принять меры. Учредить за ней надзор, сделать скорее обыск, пока не поздно, перехватить переписку. Если не будут сделаны эти шаги, то я буду обязана дать знать по высшему начальству.
Уважающая Вас Ольга Никитина».
— Если не будут сделаны шаги... — повторил жандарм и поднял бледные, как подсиненное белье, глаза. — Постараемся, чтобы до этого не дошло. А кто такая Ольга Никитина?
— Это мой псевдоним, — ответил, выпрямившись, пришедший.
— Понятно, — кивнул начальник управления. — Я вам весьма признателен.
На другой день он вызвал к себе шпика по кличке Старательный.
— Знаешь такую? — и протянул фотографию девушки с большими умными глазами, нежной линией губ.
— Так точно. Известна! — радостно сказал Старательный. — Зубарева, курсистка.
— Последи, — коротко проговорил начальник жандармского управления и сунул фотографию в ящик.
Глава 21
Вера ждала встречи с Сергеем. Перед нею вновь и вновь вставало его лицо с прямым, решительным взглядом, с пушистыми большими ресницами.
«Наверное, мне будет очень трудно разговаривать с ним», — подумала она. А когда встретила его, вдруг проявила непонятную ей самой холодность.
— Ты знаешь, я очень давно тебя не видел, — сказал Бородин, ловя на перчатку снежинку. Падал первый снег. Зима красила дома и улицы слепящими белилами. На Вериной муфте в аспидно-черных ворсинках запутались такие же лучистые снежинки.
— Ты не болела? — спросил Сергей.
— Нет, — ответила она, не замечая его заботливости.
Сергей кашлянул, снял и снова надел перчатку. Потом проговорил суховато, обиженно, что надо сходить в Новую Деревню за прокламациями.
— Только осторожно, — и посмотрел ей в глаза.
— Я сделаю.
Бородин нахмурил брови.
— Сейчас опасно.
— Разве я была неосторожна?
— Нет, — замялся он, — просто сейчас очень опасно, — и отвел взгляд в сторону. Больше не о чем было говорить...
Вера пошла, чувствуя, что Сергей смотрит ей вслед, но не обернулась. «Не надо оборачиваться», — сказала она себе, словно это было проявлением слабости.
На окраине Петрограда в тихом домике с резными наличниками и подзорами произошла неожиданная встреча. Кутаясь в шаль, Вере открыла дверь Софья, та самая, которая год назад ночевала у нее. Волосы ее на этот раз были расчесаны просто, на пробор, и вся она была проще. Выпуклые глаза смотрели из-под высокого лба искристо, и не заметила Вера на ее лице старящих суровых морщинок.
Софья быстро заперла за ней дверь и провела в чистую комнату с громадным обеденным столом. Ничто не говорило о том, что здесь работает типография — набираются и печатаются прокламации, брошюры.
— Какая радость! Так неожиданно! — помогая Вере повесить шубку, говорила Софья. — Я тогда не успела даже поблагодарить. А студентик тот был славный, застенчивый-застенчивый.
— Значит, все хорошо обошлось? — тоже радуясь встрече, спрашивала Вера.
— Все хорошо. Как Ариадна?
— Ариадну сослали в Сибирь, но вестей от нее нет и нет. Я не знаю, что с ней, — огорченно ответила Вера. Она хотела рассказать, что ей даже не удалось увидеть подругу после ареста, но не успела. Из соседней комнаты вышел парень в полупальто, черной мерлушковой шапке. Вере бросился в глаза его женственно тонкий профиль, и она подумала, что для мужчины он чересчур красив. Очевидно, это был наборщик.
Парень остановился у окна, глядя на улицу из-за ситцевой в фиалках занавески.
— Ты иди, Ваня, — сказала, не оборачиваясь, Софья.
Парень тихонько засвистел и, колыхнув занавеску, ответил:
— Я подожду. Ты делай, что надо.
Вера тщательно укладывала прокламации в стопки, Софья перевязывала их бечевкой. Груз предстояло нести на себе.
— Кто это? — спросила Вера.
— Печатник один, — ответила Софья, и Вера заметила, как ее тонкую белую шею облил жаркий румянец.
Заставив Веру покружиться, словно разглядывая ее шубку, Софья удовлетворенно сказала:
— Ничего не заметно, — и, вытянув нижнюю губу, дунула себе на лицо, словно пытаясь согнать невольную краску.
Вера шла мимо завода. Только что кончилась смена. Рабочие, тяжело стуча сапогами по мерзлым тротуарам, спешили домой. «Как хорошо! Я попала в самую толпу», — подумала она. Потом вспомнила смущенное лицо Софьи: вероятно, та застеснялась, вспомнив их ночной разговор об отрешенности революционеров от семьи. А тут этот Ваня. «Конечно, она любит его, — решила Вера. — И у меня, неужели у меня тоже любовь, — подумала она. — Нет-нет, об этом не надо думать... Кто-то верно сказал, что для революционеров любовь — это очень большое, но очень опасное счастье, и лучше обходиться без него, лучше без него... Зачем я думаю об этом? Он, быть может, и не относится ко мне так... Нет, надо относиться к нему ровно, как раньше, и опять вернется тот душевный покой, который так нужен... А нужен ли?» Этого Вера не знала.
Сергей надолго исчез, видимо, уехал на финскую границу за литературой. Вера созналась себе, что беспокоится, ждет его, невольно расспрашивает друзей, не вернулся ли он.
