Пытаясь отвлечься, он начал вспоминать Сандру, ту самую девочку, которая ему нравилась еще год назад и с которой он уже целовался темными вечерами на Патриках, но и Сандра, и сами свидания с поцелуями казались теперь ненужной тратой времени, чем-то дурацким, от чего с легкостью можно отказаться. Ему сейчас нужна была эта рыжая – с ее тайнами (а они обязательно должны были быть), с ее историей, с ее жизнью.

Юра посмотрел на темное окно, за которым ничего не было видно, и чуть не заплакал от бессилия. Казалось, он сейчас стремительно взрослел, вырастая из отношений с матерью, из школьных забав и дружбы, из юношеской доверчивости. Все, чем наполнялись прежние дни, все это теперь тянуло назад, в детство, в прошлое, и все это хотелось бросить – таким теперь это все казалось пресным. Хотелось освободиться и зажить полной новых ощущений жизнью.

Он почувствовал, как стали влажными ладони, как зашумело в ушах. Чувство, которое он испытал, которое полностью его поглотило, было новым и называлось «желанием обладать женщиной». Преградой были возраст и статус. Он – старшеклассник, но все же – школьник. Школяр, ребенок. Юра со злостью захлопнул учебник. Помыкавшись с геометрией, из которой ровным счетом ничего не понял, он решительно встал, умылся и опять появился в гостиной.

– Вот наконец-то хоть один молодой человек появился! – воскликнула Полина Аркадьевна. – А то мы тут уже утомились от воспоминаний, любимого занятия стариков.

– Какая же вы старуха! – неожиданно с чувством произнес Юра. – Я теперь занимаюсь рисунком, нам Борис Иванович рассказывал о пропорциях, так вот я скажу: у вас молодое, удивительно гармоничное лицо.

Варвара Сергеевна с изумлением посмотрела на сына – он был учтивым юношей, но сейчас в его восклицании было чувство, искреннее, живое. Это был не просто светский комплимент.

– Кстати, как твои успехи? Борис Иванович, говорит, что у тебя есть способности, – улыбнулась Полина Аркадьевна.

– Да, есть, немного рисунок хромает, но все остальное выше всяких похвал. Я очень доволен, – включился в разговор Борис Иванович.

– Боря, спасибо тебе. – Варвара Сергеевна встала, приобняла за плечи художника. – Очень важно, чтобы в таком возрасте ребенок понял, к чему душа лежит.

– Какой он ребенок? Это уже жених. Твои сыновья стали совсем большими, а ты, Варя, и не заметила, – рассмеялся Борис Иванович.

– Ну, до женихов они еще не доросли. Учеба вся еще впереди.

– Борис Иванович, а какие у нас еще занятия будут? Кроме рисунка. Мы будем ездить на этюды? – Юра повернулся к художнику.

– Конечно, только позже. Нам еще многое надо освоить..

– И портреты мы будем рисовать? – Юра положил себе кусок торта и теперь ел его, стараясь не смотреть на родителей и гостей. Он решил зайти издалека, чтобы хоть намеком, хоть какой-то маленькой зацепочкой проложить себе путь к дальнейшим действиям.

– Конечно, но, боюсь, тогда ты уже будешь готовиться в институт, и времени на живопись будет мало. Ну а потом, студенческая жизнь, девушки…

– А я, может, в художественный поступать буду.

– Юра, это надо обдумать. – Варвара Сергеевна все, что касалось младшего сына, воспринимала очень серьезно. Даже простой разговор.

– Конечно, – Юра кивнул. – А было бы здорово! У вас бы смог продолжать учебу. Или дополнительно. У нас ведь в группе есть ваши студенты?

– Нет, – рассеянно ответил Борис Иванович.

– А эта, которая приходит уже к самому концу занятий?

Юра специально не закончил фразу, потянулся к чашке и вдруг услышал странную тишину, которая разлилась по гостиной.

– Ах, эта?! Да, но она… Нет, она… Она уже на втором курсе…

Борис Иванович пустился в долгие объяснения, Варвара Сергеевна, порозовев, стала сметать крошки со стола, чего никогда при гостях не делала, Полина Аркадьевна еще улыбалась, но это была улыбка испорченного настроения. Алексей Владимирович пытался перебить художника, а у Юры выпрыгивало сердце. Он уже знал, куда завтра пойдет вместо первого урока.

Нельзя сказать, что поздняя осень подходящее время для подобных мероприятий. Выходя из дома в семь тридцать, в восемь Юра уже был на «Кропоткинской» в переулке Сивцев Вражек, где в старом особняке располагалось художественное училище. Походив вдоль ограды, он потом перебирался ближе к входной двери и, делая вид, что вот-вот пройдет в здание, рассматривал плотный поток студентов. Юра обратил внимание, что среди учеников с мольбертами и папками было много симпатичных девушек, но рыжей не было. Он обычно ждал до десяти часов – многие приезжали ко второй паре, и только потом ехал в школу. В школе теперь держался особняком, после уроков быстро шел домой и мысленно торопил время – быстрей бы наступило утро, и можно было бы опять поехать на Сивцев Вражек. Всем своим поведением он сейчас очень напоминал старшего брата. Кстати, Вадима он однажды встретил на углу Смоленской площади. Тот посмотрел на брата, но не улыбнулся. Юра же от неожиданности быстро и возбужденно заговорил:

– А ты куда? По делам? Когда зайдешь? – Он частил словами, не слушая ответов. Впрочем, ответа бы все равно не последовало. Разойдясь же в разные стороны, каждый осудил другого. «Шалопай!» – почти равнодушно подумал Вадим. «Зануда и медведь. Мама права, не умеет ни говорить, ни вести себя». Юру задело равнодушие брата. Было бы приятно, если бы он заговорщицки спросил, что тот тут делает. Можно было намекнуть на тайну или даже поделиться ею по-мужски, совсем по-взрослому. Впрочем, в равнодушии было одно преимущество – Вадим ничего никогда не скажет родителям. «А я бы проболтался. Это точно!» – вдруг самокритично подумал Юра.

На занятия к Борису Ивановичу он тоже перестал ходить: «Ничего страшного, мама меня не убьет, что-нибудь придумаю. Не надо, чтобы эта рыжая меня заметила там, в студии. Лучше всего познакомиться где-нибудь в нейтральном месте. А там я словно под колпаком, маменькин сынок».

Ее он увидел рано утром, на пятый день. Приехав раньше обыкновенного, Юра решил было пройтись до угла переулка. В домах еще горели электрическим светом окна – осеннее утро было пасмурным. Юра поднял воротник куртки, сунул руки в карманы и пошел по переулку. Наверное, только он один в этот утренний час никуда не торопился. Он дошел до угла, прочитал текст на мемориальной доске, которая выступала с фасада крайнего дома, развернулся и пошел назад. И в это время его обогнала она. В своем плаще, черных мягких сапожках, с закрученными волосами, которые казались мокрыми. Она шла быстрым шагом, а он, растерявшийся, не знал, что делать. Вот сейчас она скроется в дверях училища, и придется ему целый день караулить ее. Он перебросил с плеча на плечо рюкзак с книгами, ускорил шаг, а у самых ворот закричал:

– Девушка, скажите, вы не здесь учитесь?

Она обернулась, и Юра увидел, какие у нее глаза. Они были карими с рыжим отливом. Лицо круглое, немного широкое в скулах, немного смуглое. Вблизи, в утреннем свете, девушка не была красавицей, но Юра этого даже не понял. Он только почувствовал глухие удары где-то в области селезенки.

– Да, учусь, – ответила она и продолжала спокойно смотреть на него.

– А вы не подскажете, где деканат? В этом же здании? Я специально пораньше приехал, но все закрыто…

Они тем временем дошли до двери, девушка потянула за отполированную руками ручку и произнесла:

– Уже открылись. Пойдемте покажу, мне тоже туда надо. А ловить их надо только с утра. Это вы правильно сделали, что приехали рано.

Они вошли в вестибюль. Вахтер, глядя сквозь них, спросил, куда они, и, не дожидаясь ответа, отвернулся к свежей газете.

– Нам на второй этаж. Сейчас, секундочку, волосы поправлю, а то высушить не успела, – произнесла девушка и остановилась у большого зеркала. Юра последовал за ней и тоже остановился. Стараясь не смотреть, как она расчесывает волосы, он перевел взгляд на свое отражение, и сердце его упало: рядом с девушкой стоял совсем мальчишка, в форменном пиджаке с эмблемой школы, рюкзак с учебниками за плечами. Выражение лица у него было совсем детским – растерянность, утренний недосып и смущение.