Если дворянин отправлял к ним на воспитание сына и был при этом богатым и могущественным, то они смотрели на него как на своего покровителя и надеялись на его помощь.
Однако дворяне были в таких делах очень разборчивы. Они не отдавали своих детей на воспитание кому попало и выбирали и взвешивали, с каким крестьянским родом им выгоднее вступить в родство, кто им окажется более полезен и на чью поддержку, если понадобится, можно прочнее опереться.
Вот таким родственником нашей семьи и был дворянин Шардын, сын Алоу, воспитанник моей бабушки. В его роще мы рубили самшит и за это платили ему меньше, чем платили бы другому. А бывало, что и просто посылали подарки.
А Шардын, сын Алоу, считался молочным братом не только в нашей семье, он считался молочным братом всего нашего рода Золак, и все члены нашего рода, если б это понадобилось, должны были встать на его защиту.
Шардын, сын Алоу, как и все наши убыхские дворяне, жил в хорошем, крепком доме, построенном из каштана, из отборного дерева — доска к доске. У него была земля, и леса, и пастбища, и распаханные поля. Жители нашей деревни пасли на его пастбищах и свой, и его скот и сообща пахали, сеяли, а потом убирали урожай с его полей. И виноград тоже собирали для него, выжимали вино не только себе, но и ему.
Помню, как в праздники весь наш род приносил ему подарки: козленка, или барашка, или молодого бычка. Несли ему и орехи, и мед, и вино — кто что мог.
Шардын, сын Алоу, остался в моей памяти воином. Во дворе у него днем и ночью стоял наготове оседланный конь, и оружие тоже было всегда наготове. И я не могу вспомнить, занимался ли он чем-нибудь еще, кроме войны, грабежей и набегов.
Иногда после набегов, если они были удачные, он ехал на берег моря и продавал там рабов купцам, приходившим на турецких кораблях и фелюгах.
Но несколько рабов всегда оставалось у него в доме слугами: раз он их взял в плен, они были его собственностью, он мог их и продать, и убить, и вернуть за выкуп.
Когда у нас бывали распри между соседями или дворянскими родами — они бывали часто, — Шардын, сын Алоу, ездил на общие сходы, где разбирались эти распри, и мужчины из нашего рода всегда сопровождали его туда, чтоб защитить его, если будет опасность, или отомстить, если его убьют.
Сопровождающие менялись: один раз ехал один, другой раз — другой. Мой отец Хамирза, как его молочный брат, ездил вслед за Шардыном, сыном Алоу, всюду, куда бы тот ни поехал. Я слышал, что в старину, во времена абхазского царства, наш край убыхов считался частью Абхазии, но в мое время это было уже не так. Мы не зависели от Абхазии, и своего владетельного князя у нас тоже не было. Среди дворянских родов было несколько самых сильных, и они хотя и спорили между собой из-за власти, все-таки все вместе правили нашей страной убыхов. Но об этом я лучше расскажу тебе потом, когда буду рассказывать о нашем несчастье.
Мой отец Хамирза был добрым и справедливым человеком Когда в деревне возникали споры, к нему нередко обращались, чтобы он спокойно и по справедливости рассудил спорящих. Но на войне и в набегах он был воином смелым и беспощадным и выше всего ценил в людях отвагу.
Меня и брата он еще в детстве учил владеть шашкой, метко стрелять и безбоязненно вскакивать на коня.
Зимой мы ходили в горы на охоту, и стреляли, и ставили капканы, а если выпадал большой снег, то ходили на охоту на лыжах, умели и это.
Море было недалеко, и отец брал нас с собою и туда. Мы умели и плавать, и грести, и ставить паруса.
Убыхи выходили на своих лодках иногда на рыбную ловлю, а иногда и за другой добычей — высаживались для грабежей на берегах Абхазии или грабили фелюги турецких купцов, не успевших уйти в открытое море.
Моя мать Наси после рождения младших сестер-двойняшек часто болела, но все равно, как и в молодости, по-прежнему ничего не боялась и ездила в Цебельду навещать своих родных без провожатых: одна, верхом, вооруженная, взяв с собой только меня, еще мальчика. Я и сейчас, когда закрываю глаза, вижу ее еще молодую Она была высокая и очень стройная, а косы каштанового цвета доходили ей почти до пяток.
Мы жили бедно, в нужде и заботах, и все-таки я вспоминаю то время как счастливое для моей семьи. Хотя, может быть, оно мне кажется таким счастливым еще и оттого, что впереди нас ждала такая страшная судьба.
Сейчас мне кажется, что детство — самая короткая пора на свете: еще вчера мы с братом считались детьми, и вот мы уже не дети, а воины, самые молодые среди других, но уже обязанные идти в поход вместе со всеми.
Три раза я вместе с отцом, братом и другими мужчинами из нашей деревни участвовал в набегах. Первый набег был короткий, мы отправились в него на юг, в Абхазию, а второй и третий были длиннее, на север, далеко через горы. Эти набеги на север уже были в то время, когда русский царь пошел войной на убыхов.
Война шла не год и не два, а гораздо дольше, уже не вспомню сколько, но хорошо помню, как зиму несколько раз сменяло лето, а война все шла и шла, и к концу ее, кроме больных и стариков, в ней участвовали поголовно все мужчины. И особенно тяжело было летом, когда, даже работая в поле, надо было держать при себе и оружие, и запас еды на несколько дней пути, чтобы по первой тревоге, по первому зову явиться готовым на место сбора. Да, дорогой Шарах, это было такое черное время, что, наверное, самая сильная лошадь не смогла бы переплыть ту реку крови, которую мы пролили тогда. Но сколько бы ее ни было пролито, она все равно не принесла убыхам ничего, кроме несчастья, а ведь самая горькая кровь — это та, которая пролита напрасно.
Мы еще не представляли себе тогда ни силы русского царя, ни числа его солдат и еще не понимали истинных намерений турецкого султана, который подстрекал нас на эту войну с самого ее начала. Ах, дад Шарах, когда плакальщицы кричат и до крови раздирают себе лицо и грудь над гробом, от этого становится легче только родственникам. А мертвому это все равно уже не поможет. Не так ли и с моим рассказом?
И отец, и брат, и я взялись за оружие и больше уже не выпускали его из рук до конца.
Надо сказать правду, у нас, в стране убыхов, никогда не было спокойствия: грабежи и набеги, продажа рабов за море, в Турцию, вражда между родами, с соседними племенами, похищение женщин и кровная месть — все это было, и нам казалось, что и не могло быть иначе. Но когда в опасности оказалась вся страна убыхов, мы забыли обо всем, кроме этой опасности.
Убыхи издавна умели защищать себя от всех, кто посягал на их свободу, — были ли это их соседи или пришельцы издалека, греки или римляне, арабы или турки. Об одних войнах сохранились только предания, о других помнили старики, но никто не помнил, с каких времен каждое поколение мужчин воспитывалось как поколение воинов. Мы просто не представляли себе, что могло быть как-нибудь иначе и что кто-нибудь, способный держать в руках оружие, может отказаться от этого. А когда среди нас, убыхов, появлялись такие уроды, то мы их лишали имени и изгоняли из страны.
Всегда, даже летом, в самое горячее время года, каждая семья обязана была по первому сигналу собрать в поход одного воина. Десять мужчин избирали из своей среды десятника, десятники из своей среды сотника, а сотники — тысячника. Когда в поход шло несколько тысяч человек, то выбирали общего предводителя, такого, кто не раз видел блеск шашек, был опытен, терпелив и храбр. После того как он бывал выбран, его приказания становились законом для всех воинов, кто бы они ни были — крестьяне или дворяне. Готовясь к походу, он назначал и срок, и место сбора. Он же назначал, сколько ему нужно пеших и сколько конных воинов. Все без исключения, кроме самого предводителя, должны были нести на себе или везти с собой все необходимые для похода запасы: тесто с медом, копченое мясо и копченый сыр, красную и белую соль. Каждый должен был взять с собой по две пары чувяков из сыромятной кожи, шерстяные ноговицы и бурку. А некоторым назначалось, кроме всего этого, брать с собой еще пилы, топоры, лопаты, веревки на случай, если понадобится перебрасывать через реки мосты и в холодное время рубить шалаши для ночлега.
