Он мрачно, брезгливо и презрительно посмотрел на Недобыла, а потом устремил взгляд поверх голов собравшихся гостей куда-то в пространство, на противоположную стену.

Бетуша перехватила этот мрачный взгляд. «Ну вот, теперь-то все и начнется, — в страхе, граничившем с гневом, подумала она. — Сейчас произойдет самое ужасное».

Присмиревшая Гана уже отказалась от попыток спасти испорченный вечер.

— Вам крепкого чаю или слабого, пан Недобыл? — спросила она, отходя к самовару. — Со сливками или с ромом?

— С ромом, пожалуйста, и покрепче, — ответил Недобыл. «Что я ему сделал? — несколько растерянно думал он. — Неужели я — единственный предприниматель, восстанавливающий рабочих против себя?»

— Я знал этого несчастного человека, — начал Гафнер, — лучше, чем его мог узнать пан Борн, со мной он не молчал, не таращил на меня глаза, а рассказывал о своих заботах. Заботы у него были, можно сказать, самые обычные, какие в эти тяжелые времена угнетают тысячи людей, что нисколько не облегчает их ужасной тяжести, — заботы о судьбе семьи, которая состояла из жены, старушки-матери и четырех детей. Так вот, Пецольда мучил вполне обоснованный страх, что, если принципал, или, как теперь говорят, шеф, уволит его, семья потеряет не только заработок, но и кров, потому что Пецольды жили в доме, принадлежавшем их хозяину, в каком-то имении или усадьбе за Новыми воротами.

«Верно, верно, за Новыми воротами, в «Комотовке», — думал Недобыл с каким-то злобным удивлением. — Значит, речь идет действительно о моем Пецольде, о моих Пецольдах. Зачем он говорит о них в моем присутствии? Видно, знает, как мне это больно!» Первый приход Валентины в «Комотовку» вспомнился ему с невыносимой четкостью. Он снова ясно видел, как она, незабываемая, незаменимая, весело, почти пританцовывая, шла в халупку старухи Пецольдовой, вся в лиловом, с лиловым бантом на поясе, с длинным белым пером, спускавшимся с лиловой шляпы, видел смеющийся взгляд, который она бросила ему через плечо, входя в дверь, и так же четко видел, как через некоторое время она вновь появилась во дворе, изменившаяся до неузнаваемости — в бумазейной юбке старухиной снохи, в сером переднике и в старых разбитых ботинках Пецольда.

— Не пяльте глаза, Недобылочка, — сказала она, забавляясь его удивлением. — Если уж я сюда попала, то хочу все осмотреть. Не лазить же мне в кринолине по вашим горушкам, я ведь не серна.

Откуда-то снизу, из груди к горлу Недобыла подкатил комок. «Не вырвать мне ее из памяти, — думал он, — не вырвать, не забыть».

— В таком положении был Пецольд, когда я с ним познакомился, — рассказывал Гафнер. — Но тут случайно выяснилось, что один из заключенных в нашем коридоре, офицер в отставке, прекрасно знаком с его шефом. Этому офицеру было очень жаль Пецольда, и он обещал похлопотать за него и его семью. Офицер был убежден, что шеф Пецольда выполнит его просьбу, если не по доброте сердечной, то просто из благодарности за то, что он много лет назад спас ему жизнь.

— Кто кому спас жизнь, офицер шефу или шеф офицеру? — спросила Гана. «Слава богу, Говорят уже не о социализме, а о чем-то другом, про какую-то печальную историю».

— Офицер шефу, — ответил Гафнер.

— А кто этот шеф? Известный человек? — заинтересовалась, внимательно разглядывая Гафнера в лорнет, аристократически хрупкая и стройная дама, супруга тайного советника Страки, опекавшая здесь Лауру Шенфельд и ее сестренку.

Всем известный. Однако поскольку это история позорная я не скажу вам его имени, буду называть хотя бы Новотным. Так вот, много лет назад, когда этот Новотный, будущий шеф Пецольда, отбывал воинскую повинность в Вене, за какой-то проступок его присудили к ужасному наказанию — прогнать десять раз сквозь строй, а это, как правило, кончается смертью. Наш товарищ по заключению, бывший тогда офицером действительной службы, случайно получил аудиенцию у императора и воспользовался ею, чтобы попросить о помиловании Новотного. Император его просьбу удовлетворил, но, по-видимому, за нарушение правила об обращении по инстанции, уволил офицера в отставку.

«Позорный случай! — изумленно думал Недобыл. — Что я совершил позорного, я, первый чешский экспедитор? И почему он рассказывает обо мне под вымышленным именем?»

«Хоть бы вспыхнул пожар, — мечтала Бетушка, — хоть бы началось землетрясение, и Гафнер не смог бы продолжать!»

«Что общего между этой скучной историей и нашим спором?» — думал Борн. Великие идеи братского содружества всех слоев народа, легенды о лозе Сватоплука, о драконе, который погиб, потому что его голова поссорилась с собственным хвостом, теснились в его изобретательном, утонченном уме, и ему не терпелось их высказать.

— Потом Новотный вернулся с военной службы домой, отставной офицер потерял его из виду и лишь спустя девять лет узнал, что он разбогател, стал крупным и всеми уважаемым предпринимателем и, между прочим, как уже было сказано, шефом нашего несчастного Пецольда.

«Кто этот крупный предприниматель Новотный, кого имеет в виду Гафнер? — думала Гана. — Господи, а вдруг это кто-нибудь из присутствующих? Этот Гафнер настолько невоспитан и бестактен, что с него станется рассказать некрасивую историю об одном из моих гостей и вызвать в моем салоне скандал!»

— Ты не знаешь, о ком говорит Гафнер? — шепотом спросила она Борна, прикоснувшись к его рукаву.

— Я занят своими мыслями и не слушал, — ответил он.

— Наивно полагая, что Новотный обрадуется случаю отблагодарить офицера за оказанную когда-то услугу, — продолжал Гафнер, — наш бывший офицер написал ему письмо, в котором убедительно просил не выселять из своего дома и поддержать семью несчастного Пецольда до его освобождения, а затем снова принять его на службу. К сожалению, Новотный, совершенно забыв о страхе, пережитом в ожидании смерти под шпицрутенами, забыв, что, если бы не этот офицер, его уже девять лет не было бы в живых, не обратил внимания на просьбу и тотчас безжалостно выгнал семью Пецольда на улицу, ничуть не беспокоясь об их судьбе.

«Так вот в чем мой позорный поступок! — подумал Недобыл, и это так поразило, даже обрадовало его, что он едва не расхохотался. — Все дело в том, что я на законном основании выселил кого-то из своего дома? Что не обратил внимания на его письмо? Да знаешь ли ты, дурень, сколько писем с просьбами, предложениями и требованиями я получаю ежедневно? Ты, конечно, таких писем не получаешь, потому что ты никто, нуль, а когда человек становится кем-то, добивается богатства и положения, к нему без конца пристают с просьбами. До чего бы я дошел, если бы выполнял все просьбы?»

— Разрешите, сударыня, еще чашечку чаю с ромом? — обратился он к Гане.

— С удовольствием, — ответила Гана, и в самом деле была довольна. Она было заподозрила, что этот загадочный Новотный не кто иной, как Недобыл, но легкомысленное выражение его лица и просьба дать чашку чаю с ромом рассеяли это подозрение.

«А больше ни к кому из присутствующих это относиться не может, — подумала Гана, наливая кипяток из самовара. — Ну и прекрасно».

— И кусочек торта с заварным кремом, пожалуйста, — попросил Недобыл.

— С удовольствием.

— Даже лучше два.

— С удовольствием, право же, с удовольствием, — сказала Гана.

А что было с Пецольдами после того, как этот злой пан Новотный выбросил их на улицу? — спросила Мария Шенфельд, — Не переехали ли они случайно к нам… как это говорится… на «Brezelverkäuferin»?

Да, усадьба, где Пецольды нашли приют, называется «Крендельщицей», — подтвердил Гафнер.

Не беда, вот салфетка, вытрите досуха, — сказала Гана Недобылу, который нечаянно пролил немного чая на лацкан пиджака.

— Ну, значит, это они, — с удовлетворением произнесла Мария. — «Kteine und Grosse Brezetverkäuferin» — моя усадьба, понимаете? Она принадлежит мне пополам с Лаурой.

«Как бы не так, принадлежит она тебе пополам с твоей Лаурой, как бы не так, — раздраженно думал Недобыл. — Проклятые Пецольды, вечно они стоят на моем пути».