Другую группу зависимого, хотя формально и свободного, населения составляли в Карфагене боды (или, как любезно указал нам И. М. Дьяконов, возможно буды), также пользовавшиеся «сидонским правом».^[4]

В самом тяжелом положении на землях, принадлежавших Карфагену, были коренные жители Северной Африки — ливийцы. Для того чтобы удерживать их в повиновении, карфагенское правительство разделило свои ливийские владения на территориальные округа и подчинило их стратегам;^[5] оно ликвидировало суверенитет местных общин, их самостоятельность не только в области внешней политики, но и в решении вопросов внутренней жизни.^[6] Ливийцы платили захватчикам непомерно высокие налоги; их сбор сопровождался насилиями, вымогательствами, кровавыми преступлениями. Полибий [1, 72, 1 — 3] следующим образом характеризует поведение пунийских властей на территории Ливии в период I Пунической войны: «Ведь во время предшествующей войны, полагая, что имеют благоприятный предлог, они жестоко властвовали над населением Ливии: от всех прочих плодов они собирали половину, установив городам также и двойные налоги по сравнению с прежним временем, не проявляя пощады к неимущим или снисхождения во всем, что касалось взыскания податей. Они прославляли и почитали не тех военных правителей, которые относились к народу милостиво и человеколюбиво, но тех, кто обеспечивал им наибольшие повинности и запасы, а с населением обращался самым жестоким образом». И далее [1, 72, 5] он говорит о мужчинах — главах семей («мужья и отцы»), которых уводили под арест или в рабство за неуплату налогов и поборов. О жестокости пунийцев в Ливии сообщает и Диодор [20, 55]. Значительные по размерам и лучшие по качеству земельные массивы в долине р. Баграда, а также на средиземноморском побережье карфагеняне отобрали у ливийцев; эти земли захватили пунийские аристократы и создали здесь свои виллы.^[7] Как показывает терминология Тита Ливия [33, 47 — 48], такие хозяйственные организмы назывались «башнями», в чем можно видеть отражение переднеазиатского (аккадского) термина димту, распространенного в Финикии еще в середине II тысячелетия.^[8] Наконец, на территории Ливии карфагеняне проводили регулярные мобилизации рекрутов в свою армию [Диодор, 13, 44, 1; 13, 54, I], лишая ливийцев молодежи, которая проходила воинскую службу далеко от родины, проливала кровь за чужие интересы. Положение в Ливии всегда было крайне напряженным; время от времени здесь вспыхивали бунты, жестоко подавлявшиеся; враги карфагенян, высаживаясь на территории Северной Африки, всегда могли рассчитывать на дружественное отношение и прямую поддержку коренного населения.

Другую группу населения карфагенской державы составляли жители сицилийских городов — греки, сикулы и сиканы. Они сохраняли, хотя и с большими и существенными ограничениями, свой суверенитет, действенный, когда на повестке дня оказывались внутриполитические проблемы. Их зависимость от Карфагена выражалась в необходимости сообразовывать внешнеполитический курс с интересами пунийцев и в выплате поземельного налога, составлявшего десятую долю урожая [Диодор, 13, 59, 3; 13, 114, 1; Циц., II Верр., 3, 6, 13].^[9] Не исключено, что они обязаны были выполнять и другие повинности. Подвластные Карфагену сицилийские города сохраняли, несмотря на стремление Карфагена монополизировать всю торговлю в Западном Средиземноморье, возможность не прибегать к посредничеству пунийских купцов и устанавливать прямые коммерческие связи, в том числе и за пределами карфагенской державы. Так, в первом договоре Карфагена с Римом устанавливалось [Полибий, 3, 22, 10], что римляне пользовались в Сицилии равными с карфагенянами правами. Во втором договоре аналогичная клаузула [там же, 3, 23, 12] изложена следующим образом: «В той части Сицилии, в которой господствуют карфагеняне, и в Карфагене все пусть и делает и продает (римлянин. — И. К.), что и гражданину позволено». Ситуация предполагала, несомненно, и соответствующее правовое положение самих сицилийцев.

Третья группа — граждане финикийских колоний в Западном Средиземноморье, объединившихся вокруг Карфагена. Они формально считались союзниками Карфагена с более или менее ограниченным суверенитетом во внешнеполитической области; их государственно-административное устройство, а также законодательство совпадали с карфагенскими; выходцы из колоний практически во всех сферах гражданской жизни были приравнены к карфагенянам, в том числе, что было особенно существенным, они имели право заключать с карфагенянами браки, признававшиеся законом; такие супружеские союзы не влекли за собой гражданского неполноправия детей [Диодор, 20, 55; Полибий, 7, 9, 5]. Однако они не могли участвовать в политической жизни Карфагена и, следовательно, оказывать прямого воздействия на судьбы государства, частью которого были. И другое немаловажное обстоятельство: карфагеняне старались не допускать, чтобы их союзники торговали за пределами державы. В особенности характерно следующее условие, зафиксированное во втором договоре Карфагена с Римом [Полибий, 3, 11]: «В Сардинии и Ливии никто из римлян пусть не торгует и не основывает города, кроме как с целью приобрести продовольствие на дорогу или построить корабль. Если же непогода занесет, в течение пяти дней пусть он удалится». Здесь, несомненно, запрещается установление контакта не только с коренным населением названных территорий, но и с финикийскими колонистами. Кроме того, деятельность, купцов в финикийских колониях облагалась высокими пошлинами [Ливий, 36, 62].

В самом Карфагене у власти стояла аристократия. Вся административная система, вся структура государственного аппарата, сложившаяся к середине V в., должна была обеспечить ее господство. Высшим, органом власти был совет, пополнявшийся из людей знатных и богатых [Полибий, 6, 51, 1 — 2; Арист., 2, 8, 3; Сервий, 4, 682]; внутри совета выделялся своеобразный «президиум» («первенствующие», «старейшины» — так его члены именуются обычно в наших источниках), состоявший первоначально из десяти [Юстин, 18, 6, 11; 7, 17], а позже, вероятно с V в., из 30 [Ливий, 30, 16, 3] человек. Здесь обсуждались и решались все проблемы городской жизни — предварительно на заседании «президиума», а затем окончательно всем советом. Народное собра.ние формально считалось одним из составных элементов карфагенского государственного устройства, однако фактически не функционировало; к нему обращались как к своего рода арбитру только в тех случаях, когда совет оказывался не в состоянии принять согласованного решения [Арист., 2, 8, 3]. В середине V в. специально для того, чтобы предотвратить возникновение военной диктатуры, был создан совет 104-х, которому стали подотчетны должностные лица [Юстин, 19. 2, 3; Арист., 2, 8, 2; ср. у Диодора, 20, 10, З]. Членов этого совета назначали специальные комиссии из пяти человек — пентархии, которые сами пополнялись путем кооптации [Арист., 2, 8, 4] по признаку принадлежности к аристократическому роду [Арист., 2, 8, 2]. Имелись в Карфагене и другие коллективные органы власти; такова, например, комиссия из десяти человек, ведавшая храмами [CIS, I, 175].

До сих пор плохо известна карфагенская система магистратов, которые осуществляли в городе исполнительную власть. Ее возглавляли двое суффетов {Suputim 'судьи'; по терминологии греческих источников — «цари»), выбиравшиеся сроком на один год [Ливий, 34, 61; Корн. Hen., Ганниб., 7, 4; ср.: CIS, I, 165]. Помимо суффетов для ведения боевых операций часто назначались специальные военачальники, не бывшие одновременно городскими магистратами [ср. у Арист., 2, 8, 5]; пунийские правящие круги, судя по всему, старались не допускать, чтобы военная и гражданская власть концентрировалась в одних руках, хотя время от времени и имело место совмещение должностей суффета и полководца [Юстия, 22, 7, 10; Диодор, 15, 15, 2]. Источники упоминают и городских казначеев [Ливий, 33, 46]. Надо полагать, этим описок должностных лиц в Карфагене не исчерпывался. Так как выполнение обязанностей магистратов не оплачивалось и требовало значительных расходов, государственные должности были доступны только представителям верхних слоев общества, располагавшим значительными денежными средствами. Как и при пополнении коллективных органов власти, при выборах должностных лиц неукоснительно соблюдался принцип — выбирать только богатых я знатных.^[10]