С нашей точки зрения, вопрос об исторической вине той или иной стороны в развязывании II Пунической войны в том вид как его поставили В. Отто и Ж. Каркопино, вообще лишен смысла. Все действия Гамилькара Барки и Гасдрубала показывают, что они готовили в Испании плацдарм для ведения войны против Рима; в свою очередь, Рим не мог не стремиться к тому, чтобы сначала остановить карфагенскую экспансию, а затем сокрушить карфагенское могущество в странах Средиземноморья. После окончания I Пунической войны логика событий неизбежно влекла обоих противников к новому столкновению, и в этом отношении и тот и другой выступали в роли агрессора, а договор, о котором идет речь, был не более чем временной попыткой урегулирования. Само собой разумеется, что лишена всякого основания попытка Ж. Каркопино установить существование еще одного Ибера — южнее Сагунта. Едва ли можно считать доказанной и концепцию, согласно которой текст Тита Ливия представляет собой не более чем фальсификацию, сложившуюся в патриотически настроенной римской историографии. Он, во всяком случае, больше соответствует последующему развитию событий, чем текст Полибия.

Учитывая все имеющиеся в нашем распоряжении сведения, можно предположить, что события развивались следующим образом. Гасдрубал принес по старинному обряду, существовавшему у всех западносемитских народов, в том числе и у финикиян, клятву (берит), обязавшись не пересекать Ибер и не нарушать суверенитета Сагунта и других греческих колоний на Пиренейском полуострове. Только этим можно объяснить тот факт, что именно осада Сагунта послужила несколько лет спустя поводом для войны между Римом и Карфагеном. Очевидно, Полибий избрал недостоверную версию, не соответствующую дальнейшему ходу событий, почерпнув ее из прокарфагенски настроенного источника. Во всяком случае, союзником Рима Сагунт стал, по-видимому, уже в 231 г., за пять лет до договора с Гасдрубалом.^[53] Эта клятва не была утверждена в Карфагене, может быть, потому, что, поскольку речь шла о личных обязательствах Гасдрубала, правительство, с пунийской точки зрения, не должно было вмешиваться в развитие событий. Как бы то ни было, в результате возникла формально юридическая лазейка, которая позволила говорить о полной непричастности карфагенского совета к договору, гарантировавшему неприкосновенность берегов Ибера и безопасность Сагунта.

Итак, в 226 г. было достигнуто временное равновесие, фактически отдававшее в руки Карфагена всю или почти всю испанскую территорию к югу от Ибера. При этом государство карфагенян никакими формальными обязательствами связано не было. Большего Гасдрубалу пока и не требовалось.

В 221 г. Гасдрубал был убит на охоте одним кельтом (источники не называют его имя) — рабом, мстившим карфагенскому стратегу за казнь своего господина [Полибий, 2, 36, 1; Ливий, 21, 2, 6; Апп., Исп., 8; Апп., Ганниб., 2; Диодор, 25, 12; Юстин, 44, 5, 5]. Ливий яркими красками рисует воодушевление убийцы, который вел себя так, как если бы ему удалось избегнуть опасности, и во время пыток, казалось, смеялся в лицо палачам. Видимо, в этой ситуации, уже не понятной римлянину конца Республики и первых лет Империи, нашли свое отражение нормы крайне архаичного общества: раб, включенный в состав рода, обязан осуществить кровную месть даже ценой своей гибели; выполнение этого закона доставляет ему наивысшее моральное удовлетворение; он не должен обнаружить слабость перед врагом.

Враждебная Баркидам политическая группировка в Карфагене — аристократическая партия во главе с Ганноном — попыталась использовать гибель Гасдрубала для того, чтобы свести счеты со своими политическими противниками и лишить их власти [Апп., Исп., 8; ср. у Апп., Ганниб., З]. Однако эти попытки не удались. Сразу же после смерти Гасдрубала воины пунийской армии, находившейся в Испании, провозгласили главнокомандующим Ганнибала; через некоторое время карфагенское народное собрание и совет утвердили этот выбор [Апп., Исп., 8; Апп., Ганниб., 3; ср. у Полибия, 3, 13, 3 — 4; Ливий, 21, 3, I].

Чем объяснить подобное решение? Прежде всего, конечно, происхождением Ганнибала. Сын Гамилькара Барки мог, естественно, рассчитывать на поддержку армии, созданной его отцом и зятем. Наемники, составлявшие ее основу, чувствовали себя связанными не столько с Карфагеном, сколько с династией военачальников, плативших жалованье, водивших в походы, щедро делившихся добычей. Кроме этого, политической позицией Ганнибала. Он был уже, надо полагать, известен как непримиримый враг Рима. По словам Аппиана [Апп., Исп., 9], едва вступив в должность, он уже нашел случай напомнить своим друзьям в Карфагене — и его слова предназначались, конечно, для общего сведения — о своей клятве быть врагом римлян, когда получит власть. Продолжение теперь уже традиционной линии Баркидов обещало солдатам ограбление Италии, а карфагенскому купечеству и ремесленникам — обильные доходы благодаря захвату важнейших рынков и торговых путей, а также перспективу увидеть свое государство властелином обитаемого мира. И наконец, личными качествами Ганнибала. Тит Ливий [21, 4, 1 — 4] пишет, что, когда Ганнибал в 224 г. вернулся в Испанию под командование Гасдрубала, он сумел завоевать авторитет у воинов: «Посланный в Испанию, Ганнибал, едва появившись, привлек к себе все войско; старые воины думали, что к ним вернулся молодой Гамилькар — та же мощь. в лице, сила в глазах, тот же облик и черты». И действительно, судя по портрету Ганнибала на одной из монет, происходящих из Нового Карфагена,^[54] он поразительно напоминал отца; характеристика Ливия очень точно соответствует качествам, которые хотел выявить у своей модели портретист. «Но он быстро сделал так, — продолжает римский историограф, — что его сходство с отцом стало наименьшим из тех качеств, которые располагали к нему. Никогда еще один и тот же человек не был приспособлен к самым различным делам — к повиновению и командованию. Так что нелегко было решить, командующему или войску был он дороже: ни Гасдрубал не назначал охотнее кого-либо другого на дело, где нужно было действовать мужественно и стойко, ни воины с другим командиром не были более уверены в себе и храбры».

Первые же шаги Ганнибала показали, что его сторонники не ошиблись в своих ожиданиях.

II

Ганнибал у власти. Захват Сагунта

Когда Ганнибал пришел к власти, ему было двадцать пять — двадцать шесть лет. Господство карфагенян в Испании было уже в общем прочно установлено благодаря настойчивой и последовательной политике Гамилькара Барки и Гасдрубала, и южная часть Пиренейского полуострова казалась более или менее надежным плацдармом для наступления на Рим. Сам Ганнибал обзавелся уже традиционными для Баркидов прочными связями с иберийским миром: он был женат на иберийке из союзного Карфагену города Кастулона [Ливий, 24, 41, 7]. Со свойственным юности максимализмом новый пунийский главнокомандующий повел себя так, будто война с Римом уже решена и поручена ему, а сферой его деятельности назначен Италия [Ливий, 21, 5, I]. Он, по-видимому, и не скрывал своего намерения напасть на союзный римлянам Сагунт и тем самым вовлечь Рим в прямой конфликт, однако стремился при этом сделать вид, будто атака на Сагунт произойдет сама собой, в результате естественного развития событий. Именно поэтому, заключает Тит Ливий [21, 5, З], он прежде всего направил свой удар против олкадов, живших к югу от Ибера, между реками Таг и Анас, на территории, которая, как считалось, принадлежала карфагенянам.

Однако наряду с этой общеполитической программой у Ганнибала имелись и другие, более близкие цели. В своей характеристике олкадов Тит Ливий [там же] роняет беглое, но тем не менее многозначительное замечание: «За Ибером был этот народ, скорее в области, чем под властью, карфагенян». Очевидно, фактическую власть над ними еще предстояло установить, и именно такую задачу поставил перед собой Ганнибал, когда он стремительно вторгся в страну олкадов, осадил их главный город и взял его штурмом.^[55] Успех карфагенян заставил и другие города олкадов признать власть Карфагена; естественно, что на них была наложена подать [Ливий, 21, 5, 4]. Обобрав побежденных и захватив богатую добычу, Ганнибал вернулся на зимовку в Новый Карфаген; там он щедро поделил награбленное между Воинами и выдал жалованье, чем еще больше усилил расположение к себе — и служивших в войсках карфагенских граждан, и наемников [Ливий, 21, 5, б].