Почувствовав себя в прежней стихии, Акли тотчас же обрел и прежний тон.

- А следовало бы знать, ваше величество. Все-таки как-никак, вы - король Иерусалима!³⁸

Император от души посмеялся, а потом вдруг посерьезнел, осмотрев с головы до ног своего давнего фаворита.

- Мой бедный Акличка, как же вы похудели! И все это учинил злой император за какое-то единственное стихотворение. Правда ведь, много вам пришлось пострадать? И не отпирайся, вижу по вашему лицу. Но отныне снова все будет в порядке, все будет по-прежнему. Вы останетесь, как прежде, служить при моем дворе. Видите, император тоже может ошибаться. Но теперь вы сами убедились, что он и к самому себе строг и справедлив. Недаром он чеканит на деньгах: Iustitia regnorum fundamentum³⁹.

У императора было ласковое и доброе сердце, и это ласковое сердце подсказало ему ласковые слова, которыми он мог, так сказать, гладить человека, к кому он их обращал.

- Выходит, что я был осужден за стихотворение "К Наполеону"? - пробормотал Акли непроизвольно и скорее самому себе. - Ну над этим я долго ломал бы голову, пока догадался бы. Хоть до второго пришествия.

- ...А потому я хочу, - продолжал император, в развитие своей предыдущей хорошей мысли, - чтобы и по отношению к моим слугам и верным людям я был тоже справедлив. И для компенсации перенесенных вами обид и страданий можете попросить у меня, чего захотите.

Император был даже красив, когда вымолвил эти слова: какой-то величественный ореол сиял вокруг его чела (словно на голову его была надета блестящая корона, хотя никакой короны на ней не было). Земных богов - императоров и королей - такие мгновения щедрости возносят на уровень истинных богов, поскольку истинные боги одаривают смертных только опосредствованно, через кого-то. Но с дарами нужно обращаться аккуратно, потому что это очень дорогое развлечение (и у королей тоже редко когда бывают деньги) - давать кому-то "карт-бланш", то есть чтобы тот написал на чистом листе все, что пожелается его сердцу, душе, глазам, или устам.

Акли буквально покачнулся под бременем этой великой королевской милости. В голове у него зашумело, лицо пошло красными пятнами. Дважды он пытался произнести какие-то благодарственные слова, но язык отказывался ему служить. И не сумев найти выражения своим чувствам в звуках, он излил их глазами, в виде слез. Император оценил это (ему это даже понравилось), и он поспешил прийти на помощь Миклошу.

- Хорошо, хорошо, нам это знакомо. В таких случаях очень трудно принять решение. Не отвечайте мне сейчас. Успеется. Даю вам время на обдумывание. Отправляйтесь к себе в комнату и спокойно подумайте, что я мог бы для вас сделать. Только не придумывайте какую-нибудь чепуху, милый Акли!

Совсем одуревшим от радости и едва держась на ногах вышел он из императорского кабинета. Удивлению же его вообще не было предела, когда в своих комнатах он нашел все в прежнем виде, как оставил: одежду, книги, безделушки. Только рукописи были перерыты.

После полудня он готовился поехать в пансион на Унгаргассе, и душа его сладостно замирала, когда воображение расписывало яркими красками их первую встречу. Что он скажет Незабудке, увидев ее? Узнает ли она когда-нибудь, к какой великой хитрости он прибегнул, чтобы спасти ее из когтей барона Сепеши? А что если император прознает про его уловку, о том, как он воспользовался его запиской? (На лицо Миклоша набежала тень озабоченности - но только на одно мгновение). Ах, простит он! Что значит столь незначительная ложь, помешавшая большому преступлению?! А что если Сепеши узнает об обмане? (Тут по спине Акли пробежал холодок. ) Да, да, если узнает Сепеши? Он этого не простит, этот грубый и отчаянный человек. Это уже опасно! Убьет он меня, тут сомнений нет. И именно сейчас жизнь показалась ему такой дорогой, такой красивой! Мрачные предчувствия и солнечные надежды замелькали в его голове, помчались наперегонки. Он лежал на кушетке, устремив взор в потолок и тешил душу раздумьями о посуле императора, и перед его глазами проплывало все, что есть дорогого и ценного на свете - великая галерея земного счастья и богатства. Что же ему выбрать из всего этого?

Но время бежало. Бежало быстро. Наступил полдень, обед, и его пригласили к столу для придворных. А после этого, когда он уже собирался отправиться в пансион, за ним прислали. Его величество велел сказать, что он хочет поиграть с Акли в шахматы. Возвращение Акли напомнило императору об его страсти, которую он уже забросил, поскольку придворные играли с ним всегда так, что только он выигрывал. Единственный Акли решался ставить маты императору. Из-за этого его величество всегда сердился на Акли и все же любил играть именно с ним.

Император, надо сказать, был в плохом расположении духа, или по крайней мере скучал, и Акли не хотелось бы, чтобы разговор сейчас зашел о том, на чем они кончили утром. Но и император не сказал ничего. Хотя может быть лучше, если бы сказал что-нибудь, потому что позже настроение у него совсем испортилось после нескольких ошибочных ходов. Видя, что партия проиграна, он недовольно смахнул фигуры с доски.

- Сдаюсь, лень думать, - сказал и встал от стола.

Акли тоже встал, радуясь втайне, что партия быстро окончилась, и он может отправиться на Унгаргассе, и поклонился, намереваясь уйти. Однако император вдруг позвал его от двери назад.

- Ну как, обдумали, что я могу для вас сделать?

Сердце Акли громко забилось.

- Да, ваше величество, - дрожащим голосом сказал он.

- Ну и?

- Боюсь, ваше величество, что может быть переступил границы положенной в таких случаях скромности и...

- Смелее, мой дружочек, - ласково приободрил его император, но уже без прежней, как утром, теплоты.

Его величество за это время уже остыл, обрел душевное равновесие, и карт-бланш теперь уже не был проявлением порыва великодушия, как в самом начале, а просто обыденным делом, ожидающим своего решения, одним из тех, которые императору во множестве надлежит решать в течение его рабочего дня.

Акли собрался с силами, подавил насколько мог смущение и произнес глухо, робко:

- Пожалуйте мне, ваше величество, дворянство и подарите деревню Акли.

Император ответил не сразу, не выказав однако ни удивления, но и не дав согласия. На лбу же у него собрались три пресловутые складки, и о своему обыкновению он прошелся взад и вперед по кабинету, пощелкал пальцами, пока наконец не остановился перед Акли.

- Н-да, н-да, дело это не такое простое, как вы думаете... Я, конечно, пообещал, но я думал... какую-нибудь должность, ...место. А вы, как я понимаю, хотите пожалование и имение...

Акли не ответил ни слова, будто ударом молнии сраженный поведением императора. Он смотрел. Всматривался в суровую действительность. Смотрел на государя, повелителя государств и миллионов людей, наблюдая, как на его глазах в одном человеке обреется скряга с королем.

- Извините, ваше величество, но может быть...

- Нет, ничего, ничего. Я ни в чем не упрекаю вас. И, поверьте, не сержусь на вас. В конце-концов вы добрый человек и я добрый человек, так что договоримся. Я все это не потому говорю, но поверьте: мир плох, мир жалок. И в наши времена не принято дарить имения. Вышло это уже из моды. А вы вот хотите воскресить этот обычай. Ну, конечно. Н-да, только это сопряжено с трудностями. Потому что где взять его? Ныне и императору приходится быть осмотрительным, если он хочет жить. Ведь все не так, как было прежде. (Император глубоко вздохнул, на какое-то время погрузился в размышления, потом принялся рассуждать вслух.) Нынче и соль на так солона, как прежде. Все стало хуже, все сморщилось. Моим предкам легко было дарить имения, хотя и жалко. А теперь уже и революции ничего не стоят. Одно не приносящее никакой пользы беспокойство- эти революции. Вы меня понимаете, дорогой? (Император засмеялся, словно собираясь сказать веселую шутку). Не приносят они, эти революции, королям никаких выгод. Раньше, по окончании революции Ракоци сколько имений осталось? Леопольду просто было за счет одних доставлять радость другим. А нынче, ну что это за революции! ( Он пренебрежительно махнул рукой). Нет больше жирный кусков. Голь перекатная. Вы понимаете, кого я имею в виду? Мартиновичей⁴⁰. Потому что ныне именно такая бедная шушера скалит зубы на трон. А что у них можно отобрать? Только голову - ничего другого! Так что, друг мой, пожаловать вам дворянство? Пожалуйста. Тут никаких трудностей. А вот подарить деревню!.. Какую деревню вы назвали?