Ответом ему был только невнятный хрип - что-то среднее между человеческим голосом и звериным рыком. Наверно так может реветь только черт от ярости, когда под котлом, который он топит, вдруг погаснет огонь.
- Н-да, политика! - продолжал Акли. - Такова политика. О, сколько вообще тайн хранит история. И нет ни одной собаки, которая смогла бы докопаться до них. Да кто бы мог подумать, что принцессу содержать в каком-то пансионе среди девушек среднего класса, а приемная дочь в это время изображает принцессу, все величают ее вашим высочеством и придворные фрейлины носят за ней шлейф... Так что, барон, не делайте больше глупостей!
Тут Сепеши подскочил к нему скрежеща зубами, ухватился за отвороты полушубка и начал с яростью трясти, как дерево, с которого хотят стряхнуть гадких гусениц.
- Человече! - прошипел он сквозь зубы. - Скажи. Что ты солгал!
- Да нет же, я сказал правду, - спокойно возразил Акли. - Я только выполнил свой долг. И теперь моя душа чиста. А вы можете поступать, так как вам заблагорассудится.
И вдруг словно силы покинули Сепеши, руки у него опустились, а сам этот могучий и яростно-неудержимый человек сжался и надломился. Он уже больше не скрежетал зубами, а словно, дрожа от холода и не попадая зубом на зуб, клацал ими: его поразил тот загадочный, свойственный венграм яд, имя которому преданность трону. Этот страшный яд проникает во все поры и в кровь (особенно - в кровь голубую), превращая ее в водицу, пропитывает все мышцы сердца и приказывает ее клапанам: "молчать". А сердце, хотя еще и бьется, стучит, работает и чувствует, но больше не командует.
- Почему же мне не сказали об этом сразу? - с жалобой и упреком в потускневшем голосе вскричал Сепеши. - В тот час, когда я еще мог подавить чувства в зародыше?
Но Акли был не из тех людей, которые не умеют пользоваться создавшейся благоприятной обстановкой. Сейчас он очутился наверху и принялся беспощадно высмеивать стенания Сепеши.
- Не сказали ему! О, конечно, как некрасиво поступил господин император! Не был искренен с вами, не утешил вас! Потому что ваше утешение для его императорского величества должно быть куда важнее, чем судьба всей империи и его собственного дитя. Хотя совершенно точно, что если бы он был по всякому поводу искренен, теперь и воробьи на всех крышах чирикали бы об это тайне за семью печатями. Однако долг обязывает меня сообщить вам сейчас, что, когда вы явились к императору в качестве жениха, его величество немножко испугался вашей бурной страсти и поручал мне определить степень опасности ваших намерений в будущем. И в крайнем случае, - я повторю: только в крайнем случае! - объяснить вам, как камергеру, о действительно положении вещей.
- И почему вы не объяснили? - яростно вспыхнул барон, подобно тому, как вспыхивает последняя капля масла в лампадке.
- Потому что тогда я "крайнего случая" в этом еще не видел. А вот вчера, в Братиславе я заметил опасные признаки, и тогда я понял, что пришел мой час выполнить свои обязанности, и я был вынужден пробраться к вам в отряд любой ценой, даже рискуя жизнью, спасти и себя. И принцессу, и вас.
Сепеши захохотал - через силу, преодолевая горечь.
- Ха, ха, ха, до чего же здорово умеете вы говорить, господин шут! Хочу - верю, не хочу - мимо ушей пропущу.
Акли загадочно поманил его рукой, а затем, взяв за руку, отвел в сторону на несколько шагов, к фонарю, светившемуся на углу улицы Баришгассе. Барон безвольно зашагал за ним, как беспомощный ребенок.
Под фонарем Акли сунул руку в патронташ, достал из него кошелек, а из него - свернутую записку.
- Вот читайте сами!
Бумажка была пожелтевшей, буквы на ней выцвели, но для Сепеши они жили, сверкали, горели будто холодные звезды. Ведь он сразу узнал почерк императора. В записке стояло: "На этот раз правда, все, что скажет Акли. Император Франц". (Это была та самая записка, которую весело настроенный император однажды написал жене садовника Мартинеца по поводу грозди раннего винограда).
Сепеши потупил голову. Более он ни в чем не сомневался.
- Это император написал мне в тот день, когда мы с вами встретились в тюрьме. Но тогда я еще не верил, что так все пойдет дальше.
- Ну хорошо! - глухо и хрипло проговорил Сепеши, круто повернулся и, размахивая руками, пошел назад. Акли - за ним следом.
- Что вы собираетесь теперь делать? - спросил он, еще не уверенный в успехе.
- А это вы увидите! - цинично и резко бросил аристократ. Возле дома 20, где стояла карета с четверкой лошадей, накрытых попонами, он распорядился топтавшемуся рядом лакею:
- Несите за мной букет, Сиротка.
Сиротка достал из кареты букет и понес его вслед за барином - торжественно и почтительно, будто святыню.
Тем временем пробежали пятнадцать минут, и воины Сепеши начали терять терпение, потому что мерзли. Кое-кто уже пустился в пляс, чтобы хоть немножко согреть ноги. Однако мороз чуточку отпустил, мириады звезд вдруг исчезли с небосвода, да и сам небосвод исчез, задернутый грязной пеленой, а между высоким небом и землей подул пронизывающий, ледяной ветер, и, словно кто-то наверху, в неведомых мирах, тряхнул тамошние гигантские цветущие акации, с них посыпались белоснежные цветы.
- Ну? - спросил Сепеши.
- Пока ничего! - отвечал господин Бори. - Наверное, все еще советуются, как быть дальше.
И он принялся пространно объяснять, что сидевшие на стенах вояки заметили, что служанки во дворе все время носят воду из колодца, а это означает, что они готовятся к обороне. Только штурмующих они намерены встретить не кипящим маслом и щелоком, как женщины города Эгера, при капитане Добо, а лить на наших солдат из окон холодную воду. Вот уж будет потеха! Но есть и более опасный признак. Наблюдением замечено движение на чердаке дома. Через окно видно, как молоденькие девочки таскают на чердак мебель. Не знаю, конечно, зачем, ведь бабский ум - он поле деятельности сатаны - мог родить какой-нибудь адский план, например натаскать мебели на чердак да и поджечь ее! А завидев огонь, сюда весь город сбежится. Вот уж чего нам только не хватало! Так что надо нам поскорее действовать...
Правда, Сепеши не расслышал ни слова из того, что ему говорил господин Бори. Его мысли больше занимало завывание ветра, его грустная мелодия была как жалобная песня, посредством которой ветер беседовал с душой барона. Плачь, ветер, плачь, говори, пес проклятый, слушаю я тебя!
Но ополченцы уже проявляли нетерпение. Они все теснее окружали своего предводителя и требовали действий.
- Давайте, сударь, поскорее кончать! Надоело нам. До костей мороз пробирает. Четверть часа уже прошло, дальше ждать не будем. Иначе и до беды недалеко.
- Подождем еще, - мрачно отвечал Сепеши.
- Но тогда я их потороплю! - предложил Дердь Ленти и снова со страшной силой ударил топором по воротам. Едва затих его звук, как с шумом распахнулось окно, выходившее на улицу, и в нем появилась женщина в белом чепце. Это была сама госпожа Сильвши, настоящий вице-губернатор в юбке. Наступила тишина. Все хотели услышать, что она скажет. Так или этак - но вопрос решится.
- Это что еще за божья кара? - сердито спросила мадам звучным голосом с хорошим венгерским произношением. - Что это за банда здесь собралась? Да как вы смеете беспокоить среди ночи честных людей и поднимать такой шум? Не стыдно вам? Позор! Да венгры ли вы? Не верю. Стадо свиней вы! А ну посмотрим, где ваш заводила! Наверное, отпертый негодяй? Хочу на него посмотреть. Если не боится женщины, пусть выйдет сюда, представится.
Таких оскорблений не мог стерпеть Мальнаши.
- Молчи ты, юбка, - рявкнул он, - Какое имеешь ты право судить о мундире!
- Правильно, я - юбка, - взвизгнула мадам. - Но и вы не мундиры для меня, а - лапти! - И несли не уберетесь, сейчас же...
В это мгновение Сепеши отодвинул в сторону господина Мальнаши и сам вышел вперед.
- Я здесь, мадам.
- Ага, вы здесь? Из какого же кабака вы сюда заявились, сударь? Ну, скажу я вам, - хорошенькое дело! Ничего себе венгерский аристократ! Краса отечества и верхней палаты! Ну так чего же вы хотите, сиятельный господин барон Сепеши-Недешский?
