Литмир - Электронная Библиотека

В. П. Лебедев

За святую обитель

© ЗАО «Мир Книги Ритейл», 2012

© ООО «РИЦ Литература», 2012

* * *

В селе Молокове

Много беды терпела Русь православная в правление царя Василия Иоанновича Шуйского. И опытен был в делах государских надежа-царь, и разумом его Господь не обидел, а знать уж выдался он такой незадачливый: все грознее и грознее надвигалось на Русь-матушку горе-злосчастие. Под самой Москвой гнездился в селе Тушине вор-самозванец и грозил престольной столице несметными разбойничьими скопищами; рыскали спесивые ляхи[1] хищными конными полками по русской земле, жгли, грабили и похвалялись полонить[2] нашу Отчизну на веки вечные. Греховные соблазны одолевали бояр, князей, воевод, людей думных и ратных, торговых и деревенских… Корысть, разбой, измена и безначалие царили повсюду.

Близ святой обители преподобного Сергия Чудотворца лежало в те давние времена село Молоково.

Было оно сначала богатое и людное, а когда наступила злая година, зарыскали разбойничьи толпы – село опустело и обеднело.

Чернели пожарища, стояли пустые, разрушенные избы. Хлеб на нивах гнил на корню; не трогал его испуганный, обездоленный крестьянин, хоть уже давно осень наступила, хоть и зима уже близилась.

Печально глядело на хмурое село осеннее солнышко, словно думая: к чему взошло я на зорьке ясной, коли мне и полюбоваться не на что?.. Вот скользнули робкие лучи за крайнюю избу, осветили у ворот ее на завалинке трех рослых молодцов. Была та изба лучше да краше всех других на селе; крепкий тын[3] хранил постройку от злых людей. Молодцы, что на завалинке зарю встретили, были хозяева-домочадцы той избы. Трех братцев Селевиных по всему селу уважали за домовитость и оборотистость. Старшего звали Ананием, силы он был богатырской, нрава прямого, доброго. Второй брат, Данила, послабее был, зато сметливее и расторопнее. Третий, Осип, тоже был собой молодец хоть куда – из десятка не выкинешь – да ходила о нем молва худая: корыстолюбив был парень, завистлив.

– О господи! – молвил со вздохом Ананий Селевин, поглядывая на нивы. – Ну и времечко настало!

– Одно слово – беда! – подхватил Данила.

Младший брат усмехнулся лукаво и вставил:

– Что ж, ребятушки, зато хошь рук не натрудим…

– Пустое говоришь! – перебил его старший. – Труд-то Господу Богу угоден, особливо наш – крестьянский.

– Иди потрудись, – опять усмехаясь, кивнул ему Осип головой на легшую вповалку рожь.

– Стану я для нехристей-ляхов работать. Нагрянут да отнимут… Сам знаешь, почему мы сиднем сидим.

Опять замолчали братья. Солнышко все выше да выше всходило, даже припекать стало, даром что сентябрь на дворе стоял.

– Гляньте-ка, и Тимоха на свет божий выглянул, – сказал быстроглазый, заметливый Данила.

Сосед Селевиных, Тимофей, парень не слабее самого Анания, носил по селу прозвище смешливое – Суета. Был он тучен, высок, широк и мешковат, а нрава бойкого, любопытного: везде и всюду за другими спешил – и частенько его сельские зубоскалы на смех подымали.

– Мир честной беседе, – молвил он, подходя. – Где бы тут присесть с вами?..

Но на завалинке для такого парня-великана места не нашлось, трое Селевиных ее всю заняли. Огляделся Суета, шагнул к недалекой полусгоревшей избе и мигом выломал из сруба пенек не тоньше себя. У избы рухнул угол, пылью и золой понесло на братьев.

– Ишь медведь! – крикнул Осип. – Чего избу рушишь?!

Принес Суета свой пенек, уселся и ответил:

– Не велика беда – избу порушить, а вот, братцы, ежели Тушинский вор Москву-матушку порушит – тогда будет беда злая, горе-горькое…

Вздохнули все. Помолчал Осип и пробормотал тихо:

– А слышь, весело живут в Тушине: пьют-гуляют…

– Небось и тебя туда тянет? – поймал его на слове Суета.

– Кабы он помыслить только такое успел, я бы его своими руками удушил! Замест отца я теперь ему… За младших братьев старший перед Богом и царем в ответе. Слышь, Оська? – прибавил Ананий.

Смешался, зарделся тот, испугался:

– Да чего вы, братцы! Так слово сказалось, а они почли уж меня за вора-переметчика… Чай, я не лях…

– Не одни ляхи теперь кровь православную льют, – вмешался Данила Селевин. – Свои-то перебежчики хуже…

– А что, братцы, силен-силен вражий лях, а все на нашу святую обитель не дерзает, – заговорил Суета.

– Чай, ее сам преподобный Сергий хранит. Не попустит Господь такой беды! – И Ананий перекрестился.

– Да и прихожане – народ православный, за обитель-матушку вступятся.

– Голову за нее сложим! – подхватил Суета.

У всех четверых лица нахмурились, глаза сверкнули. Денек теплел да теплел; в ближайшей роще зачирикали птицы, зашелестела кругом осенняя желтая трава. Задумались молодцы молоковские, глядя на далекое поле, по которому вилась дорога Сергиевская.

– Идет кто-то, – молвил Данила.

Всмотрелись – видят: две богомолки по дороге шагают, торопятся; все ближе и ближе путницы: одна – седая старуха, сгорбленная, другая – совсем еще девочка. Укутаны обе в разное тряпье.

Поклонилась старуха молодцам и спросила:

– Не пустите ль нас отдохнуть малость, люди добрые? Притомились мы с дочкой, от обители-то идучи.

– Милости просим, бабушка, – сказал, вставая, Ананий.

Ввел он богомолок в избу, воды им в деревянной чашке принес.

– А насчет еды – не обессудьте, голубушки. Один черствый хлебушко, да и то летошнего помолу.

– Спаси тебя Господь, кормилец, – в голос молвили странницы, раздеваясь и усаживаясь.

Напились они водицы, сухих корок погрызли. Тем временем в избу вошли остальные молодцы и сели.

– Ляхи, что ль, пожгли у вас село? – спросила старуха.

– И ляхи, и свои, бабушка. Такая уж пора злая…

– Верно, кормилец, правда твоя… Хуже этой поры и не бывало на Руси… Вот и наше село Здвиженское – чай, слышали, молодцы, – тоже с двух концов ляхи да перелеты запалили. И сгорело оно, как свечечка, словно все избы косой срезало… Ох, горе-горькое!..

Заплакала старуха, закручинилась и дочь: из голубых глаз покатились крупные слезы.

– Батюшка! Родненький!.. – простонала она сквозь слезы.

– И убили моего старика-хозяина! – повела опять речь старуха. – И остались мы с Грунюшкой сиротинками! Негде голову преклонить, опричь[4] храмов Божиих, да и те, почитай все, поруганы нехристями. Одно было прибежище бедным сиротам, нищей братии – обитель-матушка; да и ту хотят теперь злодеи боем взять…

Вскочили молодцы со скамеек все как один.

– Не бывать тому! Костьми ляжем за обитель!

– Да полно, бабушка, может, ты ослышалась? – недоверчиво спросил хитрый Оська.

– Какой, родимые! Правда правдинская… Все богомольцы про то толковали, плач и стон стоял в обители. Поплелась я, грешная, к святому старцу Корнилию – духовный отец он мой – пала ему в ноги. Мудрый он старец и милостив к бедным.

– Еще бы! Кто старца Корнилия не знает? Святой человек, – вымолвил Ананий.

– Благословил меня старец и поведал мне: истинно идут на обитель ляхи, и царю то уже ведомо, и посылает он, царь-батюшка, на подмогу бойцам обительским воевод своих с силою ратною и нарядом… Заплакала я, кормильцы мои, как услышала эту злую весточку, побежала спешно к Грунюшке; собрались мы и пошли куда глаза глядят.

Помолчали все недолгое время в думах тяжелых.

– А еще толковали в обители бывалые люди, – опять зачастила старуха, – что поднялся на русскую землю сам Жигимонт со всей силою ляшскою. И больно тот Жигимонт обличьем страшен: власы у него красные, огненные, очи полымем пышут, сидит он, Жигимонт, на крылатом коне, ведет за собой тьмы-тем басурманов; как увидит село али город, дохнет полымем, и только пепел остается…

вернуться

1

Лях – принятое на Руси название поляков. Некогда общеупотребительное, в позднейшие времена оно приобрело отчасти уничижительный оттенок (сами поляки его избегали).

вернуться

2

Полонить – взять в плен (полон).

вернуться

3

Тын – вообще стена и в частности крепостная, а иногда сплошной высокий и прочный забор.

вернуться

4

Опричь – кроме, помимо чего-либо (старорус. и церк.-слав.).

1
{"b":"234839","o":1}