Возвращаясь к обвинительному заключению, мы обнаруживаем, что оно «основано исключительно на преступлениях, совершенных с начала 1999 года». Оно относится к преступлениям, которые «имели место примерно после января 1999 года». К этому прилагается большой список инцидентов, каждый из которых произошел после 24 марта — даты начала натовских бомбардировок. В акте указывается, что «с момента первого нанесения воздушных ударов силы ФРЮ и Сербии еще более ужесточили свою агрессивную кампанию и насильно вытеснили из края сотни тысяч косовских албанцев». Не вмещаются в эти временные рамки лишь кровавая бойня в Рачаке, случившаяся 15 января 1999 года, и «декларация нависшей угрозы войны», прозвучавшая 23 марта, когда НАТО делало последние приготовления к бомбежкам, назначенным на следующий день (встречается здесь и несколько расплывчатая ссылка на «конец марта»).

Итак, обвинительный акт следует той же логике, что и только что рассмотренный нами доклад Госдепартамента, где утверждается, что натовские бомбардировки служили ответом на преступления, начавшиеся почти тремя месяцами ранее, — но, с другой стороны, приходится приводить свидетельства о преступлениях, которые последовали за бомбовыми ударами.

Другие аргументы в пользу бомбардировок не более убедительны, а зачастую и просто нелепы, поскольку охватывают события, которые случились уже после того, как было принято решение о налетах¹². Основным аргументом здесь служит то, что НАТО должно было нанести удары для предотвращения этнических чисток, являвшихся «результатом» этих самых ударов, причем предвиденным; пример подобного толкования мы уже приводили. Обычно сопровождающие его уверения в том, что беженцы, насильственно изгоняемые со своей земли (после бомбежек), взывали к НАТО с просьбой уничтожить своих мучителей, являются поистине сюрпризом. Помимо очевидного отсутствия логики, стоит заметить, что почему-то почти никто не слышал, чтобы подобные просьбы и по тем же основаниям звучали в отношении Анкары, Тель-Авива, Вашингтона и других столиц, или чтобы пресса призывала бомбить американские посольства либо всемирный торговый центр, если уж следовать этой логике.

Ведущий интеллектуальный журнал похвалил Вацлава Гавела за «аргументированное объяснение» того, почему натовские бомбардировки надо поддерживать. «По Гавелу война в Югославии служит своего рода рубежом в международных отношениях: это первый случай, когда права человека и народа — косовских албанцев — недвусмыленно вышли на первый план»¹³.

Сначала Гавел подчеркнул огромное значение и суть интервенции в Косово. Эта интервенция показывала, что мы, возможно, наконец вступаем в эру истинного просвещения, в которой станем свидетелями «отмирания нации-государства», и последнее больше не будет считаться «кульминацией истории всякой национальной общности и ее высшей ценностью на земле», как это было в прошлом. «Просвещенные помыслы многих поколений демократов, страшный опыт двух мировых войн… и развитие цивилизации в конце концов привели человечество к признанию того факта, что человек важнее государства», — вот о чем, по Гавелу, говорит интервенция в Косово.

Затем Гавел представил свое «аргументированное объяснение» того, почему эта интервенция справедлива. Звучит оно следующим образом: «Есть нечто такое, что не может отрицать ни один здравомыслящий человек: это, вероятно, первая война, которая была развязана не во имя „национальных интересов“, а скорее во имя принципов и ценностей… [НАТО] сражается здесь, заботясь о судьбе других. Оно сражается потому, что всякий порядочный человек не может оставаться в стороне и наблюдать, как по указке государства систематически убивают других людей… Альянс действовал так, как велит уважение к правам человека, как диктуют и совесть, и закон. Это прецедент, имеющий большое значение для будущего». «Отныне ясно прозвучало, что просто недопустимо убивать людей, выгонять их из своих домов, издеваться над ними и отнимать у них имущество». Однако внимательное отношение к фактам реального мира требует внести уточнение: когда так велит Вашингтон. Потому что вполне допустимо и даже необходимо не только мириться с подобными действиями, но и в полном масштабе способствовать им, чтобы ярость — например, внутри того же НАТО, — достигла уж и вовсе небывалых высот, и, конечно, если потребуется, даже взять на себя инициативу по их проведению. И вполне допустимо, а то и необходимо, хранить благородное молчание о вещах, «упоминать о которых было бы неприлично». Вот и результаты, достигнутые на Балканах, также уходят в прошлое, не удостоившись комментариев, — поистине мудрое решение!

Гавел дал понять, какие моральные нормы лежат в основе его прозрений и нравственных наставлений еще десять лет тому назад — сразу после зверского убийства его собратьев-диссидентов в Сальвадоре и вторжения США в Панаму, сопровождавшегося убийствами и разрушениями. В ознаменование этих грандиозных событий Гавел полетел в Вашингтон, чтобы выступить на объединенной сессии Конгресса, где ему аплодировали стоя за его дифирамбы «защитнику свободы», который вооружил и обучил убийц интеллектуалов-иезуитов и десятков тысяч других людей: Гавел превозносил Вашингтон за «понимание ответственности, которая вытекает» из силы и власти, и настоятельно просил и далее «ставить мораль впереди политики», что Америка так эффектно делает в своих традиционных владениях, и не только в них одних. Основой наших действий должна быть «ответственность», заявил Гавел: «Ответственность перед чем-то более высоким, чем наша семья, наша страна, наши друзья, наш успех», — ответственность перед народами, страдающими у наших южных границ, в Юго-Восточной и Западной Азии и Африке, и многими другими им подобными, которые могут представить самые прямые доказательства великих трудов «защитника свободы». То есть теми, кто выжил, — в отличие от «гласа вопиющего в пустыне», заглушённого все тем же защитником свободы, ради того, чтобы открыть десятилетие яростного террора, пример которого показался Гавелу столь вдохновляющим, и шести ведущих диссидентов, которых заставили замолчать за несколько недель до того, как Гавел приехал в Вашингтон, чтобы восславить «защитника свободы»¹⁴.

Этот спектакль восторженно приняли интеллектуалы либерального толка; можно представить себе их реакцию, если бы ситуация сложилась противоположным образом. Возвышенная риторика Гавела послужила «ошеломляющим свидетельством» того, что его страна является «основным источником» «европейской интеллектуальной традиции», так как его «голос совести» говорил «убедительно об обязанностях, которые налагают друг на друга большие и малые государства», приучая нас к мысли, что мы живем в «романтическую эпоху» (Энтони Льюис из «Вашингтон Пост» и целый сонм других авторов)¹⁵. С тех пор эти обязанности выполняются таким образом, что дают еще более «ошеломляющие свидетельства» «романтической эпохи», в которой мы жили все последнее десятилетие, и которая теперь, когда на Балканах достигнуты величественные высоты просвещения и цивилизации, выходит на новые величественные рубежи.

«Аргументированное объяснение» бомбардировок, данное Гавелом, вновь было принято на ура, хотя прежней пылкой реакции на его оду тем, кто ответственен за убийства диссидентов-интеллектуалов, не считая других подвигов, здесь не последовало. Обозревая более удаленную область инакомыслия, Энтони Льюис и здесь был движим и очарован тем аргументом, который «красноречиво выразил» Гавел и который устраняет последние сомнения в благородстве дела Вашингтона и «рубеже международных отношений», о котором оно свидетельствует¹⁶. Все прочие сомнения также были преодолены силой этой аргументации.