Давыд несколько смутился.

— Это уж как вашей милости угодно.

Он посадил гостя за стол и поставил перед ним тарелку с блинами.

— А кто у вас в другой половине жительствует? — полюбопытствовал приезжий.

— Знакомцы деревенские, земляки.

— Что же ты их не пригласишь к столу?

— Чего их приглашать: не чужие, сами придут. А вы, господин, чьи сами-то будете?

— Красноуфимский я. По письменной части маюсь.

Глаза «красноуфимского» воровато шарили по избе.

— Нехудо живете, худо, что в тайности себя содержите.

Поев, он оделся и будто по ошибке зашел на другую половину. По случаю праздника друзья играли в карты.

— Мир честной компании! — сладким голосом заговорил приезжий. — Дозвольте присесть?

— Садитесь, — ответил Андрей. — Какое у вас к нам дело?

— Дела, можно сказать, никакого… Просто заехал познакомиться… Узнать хотелось, кто в такой глухомани поселился.

Андрей нахмурился.

— На что же это понадобилось?

— Да больше из любопытства.

Мясников внимательно разглядывал неожиданного посетителя. Тот невольно съежился под его немигающим тяжелым взглядом.

— Что ты, мил-человек, так смотришь на меня? Или признаешь знакомого?

— Признаю, — глухо сказал Мясников.

Гость принужденно засмеялся.

— Истинно сказано: гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдется… Уж вы меня простите. Я поеду.

— Скатертью дорожка, — буркнул Никифор.

Приезжий откланялся, следом за ним вышел и Мясников.

Вскоре есаул вернулся и спокойно сказал:

— Помогите-ка мне, ребята, зарыть эту падаль.

— Убил?

— А как вы думали? Он нас вынюхивал. За тем и ехал в такую глушь. Он мне уж попадался раз, да я, дурак, отпустил его в ту пору… Старый ярыжка!

Через несколько дней поздно вечером раздался стук в ворота. Андрей вышел отворить, думая, что это один из давыдовичей. Перед ним стоял среднего роста худощавый пожилой человек.

— Пусти переночевать, — попросил он, — да скажи, коня куда завести.

— Ступай в избу, а коня заведи под навес.

Незнакомец сильно прихрамывал.

Андрей провел его в свою половину, где по стенам рядом с хомутами, седлами, уздечками висели лосиные рога, волчья шкура и несколько соболиных шкурок.

Мясников и Никифор храпели на полатях.

Проезжий окинул жилье острым взглядом, снял овчинный полушубок и остался в поношенном военном мундире.

— Верно, пришлось и на войне побывать? — спросил Андрей.

— Пришлось всякого отведать: и худа и лиха, — молвил хромой. — Завоевали бы всю Пруссию, кабы не господа-енералы. Много было меж них с немецким духом и ретираду чинили, где наступать следовало.

— Что ж ты сам ушел из армии или по ранению?

— В инвалиды меня поверстали, вот и попал на родину. Слыхал, может, село Богородское?

— Нет, не слыхал.

— Когда-то богато жили мужики, покуда не добрались до них царские чиновники да помещичьи бурмистры. Сам-то я по литейному делу мастеровал, а теперь вот медком да воском торгую. Езжу к знакомым пасечникам. Вот и к Давыду заехал.

«А ведь это я его в Осе встречал», — вспомнил Андрей, при свете лучины разглядывая незнакомца. Что-то необычное чуялось ему в этом ночном посещении.

Он угостил заезжего ужином.

Сухощавое с реденькой седой бородой лицо его дышало умом и энергией.

— Слыхал ты, — спросил он с лукавым видом, — притчу про четырех братьев?

— Нет, не слыхал.

— Ну, так послушай: умственная притча. Жили в лесу четыре брата. Долго жили и стосковались по людям, стали советоваться, как поглядеть белый свет, разведать, какой правдой люди богаты. И решили они идти на все четыре стороны, каждый в свою: кто на восход, кто на полдень, кто на закат. Первый брат дошел до монастыря. Монастырь на горе, а под горой ключик. Видит: монах ключевую воду льет в кувшин. Налил и пошел в монастырь, первый брат за ним. Встал монах на паперти и ну продавать ту воду из кувшина. «Покупайте, православные, слезы богородицы». Народ толпится возле него, всякий свою скляницу протягивает. Тут первый брат и говорит: «Не покупайте у него, обманщика, видел я, как он брал эту воду из ключа». Откуда ни возьмись, набежали монахи, пузатые, краснорожие, задолдонили: «Бейте его, безбожного еретика!» Схватили первого брата и повели в подвал монастырский под крепкий караул.

Второму брату довелось дойти до города. Стал он спрашивать, где правда живет. Один мещанишко ему и говорит: «Спроси вон в суде, судьи должны знать». Второй брат поднялся по каменной лестнице, зашел в палату, где судейские чины заседали, и давай пытать: «Расскажите мне, какой правдой люди живы». Поглядели на него приказные и ну хохотать: «Вот дурак-то, вот невежа!» А один, самый набольший, как закричит: «Паспорт у тебя есть?» — «Нет, — отвечает второй брат, — я сроду такого не имел». — «Так ты, говорит, беглый! Эй, стражи!» Полицейские служители подхватили раба божия и поволокли на съезжую.

Третий брат шел, шел да и дошел до деревни. Деревнешка бедная, избы ветром шатает. Ни баб, ни мужиков, одна старуха древняя. Спросил ее третий брат, куда народ девался. «На барина робят», — отвечала старая. — «Где же барин живет?» — «А вон евонная усадьба». Увидел третий брат, в каких хоромах барин живет, и пошел туда. Барин сидит в беседке, чай попивает со всякими сластями, а вокруг него слуги: кто с подносом стоит, кто мух отгоняет. Увидал барин третьего брата и спрашивает: «Тебе чего надо?» — «Хочу, — говорит тот, — знать, по какой правде ты живешь. Видать, она у тебя легкая: мужики на тебя робят, а ты чай распиваешь». Барин рассердился: «Ты, холоп, меня учить пришел? Так я тебя сам научу. Отведите его на конюшню, да всыпьте горячих, чтобы с места не поднялся». Слуги рады стараться, набросились, как стая борзых.

Четвертый брат попал на рудник. Поглядел он, как люди из сил выбиваются, породу долбят, и спросил: «Что же это вам за охота камень бить день-деньской?» — «Кабы наша воля, — отвечают те, — мы бы и дня здесь не пробыли». — «Так бросьте все и ступайте по домам». Тут к ним подошел смотритель и на четвертого брата зверем глядит: «Ты это здесь по какому случаю? Как ты посмел народ мутить? Да я тебя в остроге сгною. Вяжите его, ребята!» Ну и связали.

Встретились все четыре брата в одном месте — в городском остроге.

— Стало быть, так и не нашли правду?

— Так и не нашли, видно, не с того конца брались.

— Я вот тоже искал правду да тоже не с того конца к ней шел.

— Правду искать — лучшей жизни искать. Все мы о ней думаем, да не все добываем.

— Я вот один ее добывал… и без толку.

— Одному и бревна не поднять, а возьмись всем тулаем — гору своротишь.

— Кто возьмется? Всем плеть страшна.

Гость насмешливо прищурился.

— Стало быть, и ты в пустынники записался?

Андрей вспыхнул.

— Кто я и кем буду, одному мне ведомо, никому до того дела нет.

— Рано ты, атаман Золотой, крылья опустил.

Андрей онемел. Слова незнакомца точно варом обожгли его.

— Откуда ты меня знаешь?

— Знаю. Великая гроза близится, атаман. На демидовских заводах, на сысертских, в Белоярской и Калиновской слободах, под Челябой, на Катав-Ивановском заводе — везде бунтуют. А сколько еще поднимутся… Вся Исетская провинция, как пороховой бочонок, брось искру — взорвется… А ты в лесу сидишь… Эх, ты!..

— Да ты кто?

— Иван Белобородов. Запомни, может, свидимся…

Утром, чуть свет, гость уехал.

Зима подходила к концу, хотя порой еще шумели злые метели. Но вот наступила тихая погода. Прояснилось небо, и солнце блеснуло по-весеннему ярко, заслезилась оттепель. Как будто после долгого сна просыпалась тайга. Громче слышались в ней птичьи голоса, снег на лапах деревьев отяжелел, стал зернистым.

Приближалась весна, и друзья готовились к отъезду на сплав. Дуняше велели сушить сухари. Она ходила с заплаканными глазами.

— Не езди, Андрюша, — уговаривала она. — Сердце чует, не увидимся мы больше с тобой.