— Здрав будь, атаман! Спасибо тебе! — гаркнул смуглолицый.

Стоявшая рядом с ним жена его благодарно говорила:

— Золотой ты наш…

Молодушка, стыдливо глянув на кудряша, молвила про себя:

— А ведь и впрямь — золотой.

Вольные люди сидели на лесной поляне. Неподалеку журчал горный ключ. Вся лужайка, как снегом, была усыпана ромашками.

Разбойники, сытно пообедав, перебрасывались шутками. В одном месте шел разговор между самыми старыми членами шайки — Чижом, Трехпалым, Шкворнем и Косой Пешней.

— Удачлив наш атаман, — говорил Шкворень.

— Хоть и удачлив, — возразил Чиж, — да Прибытов нам поживиться давал… Дуваны при нем во какие богатые были.

— Угу, — бормотнул Трехпалый.

— Этот за мирское дело стоит.

— А кто нам, дуракам, спасибо за то скажет. Все одно петля ждет. Так не лучше ли пожить всласть?

— Угу, — подтвердил Трехпалый.

— Душа у тебя волчья, хоть ты и Чиж, — вмешался Косая Пешня. — Тебя вместе с Прибытовым тогда же бы пристрелить…

— Кого пристрелить? — спросил подошедший Юла.

— Тех, кто о Прибытове плачет.

— Не плачем, а головы под топор подставлять не желаем. Сколь ни велика добыча, всю раздаем мужикам. Не согласный я с этим. Зря Прибытова убили.

— А что, ребята! Тот хоть и сволочь был, зато с ним вина-то сколь попили, — вздохнул Юла.

Весь этот разговор слышал Блоха и передал атаману.

— Предадут они меня. Ведь злодеи.

— Не думай, Андрюха. Я рудничных за ними приставил доглядывать. Эти, брат, не выдадут.

Железный караван с Шайтанки, с заводов господина Ширяева, миновал Нижне-Чусовские городки. До устья оставалось меньше полета верст. Течение было тихое. Усталые бурлаки медленно шевелили веслами, благо ночь подходила к концу; караванный в домике на головной барке храпел во все носовые завертки, и лоцман клевал носом.

В туманной мгле никто из сплавщиков не видал и не слыхал, как две лодки, одна с правой, другая с левой стороны, вдруг очутились у самых бортов. Из той и из другой прыгнули на барку незнакомые люди…

Караванный проснулся от шума, совершенно необычного. Это были возгласы, похожие на слова воинской команды.

— Стоять всем недвижимо! Спускать якорь!

Послышался скрежет железной цепи — якорь, действительно, спускали.

Караванный перекрестился широким крестом и, вспотев от страха, встал с постели, хотел было открыть дверь, но побоялся. Кто-то властно постучал.

— Отворяй да поживее.

Пришлось открыть. В полумгле наступающего утра караванный увидел двоих: один был худ, как скелет, — его лицо показалось караванному до того знакомым, что стало еще более страшно. Второй, помоложе, с шапкой буйных золотистых кудрей, сказал почти весело:

— Не узнаешь, Захар Кузьмич? Когда-то вместе до Лаишева плавали.

— Не признаю, родимые… Да воскреснет бог и расточатся врази его. Чур меня, нечистая сила!

— Ну, молитва тебе не поможет… Распечатывай сундук с деньгами и рассчитывай народ на этой и на прочих барках.

К караванному тотчас вернулся здравый рассудок.

— Как же так? Ведь деньги-то господские. Я на то права не имею.

— Знаем, что скупенек ты так же, как и господин Ширяев. Только обижать людей и обманывать не годится. Доставай деньги.

— Да что вы, братцы? Смилуйтесь!..

Тут худой подошел к караванному вплотную и ткнул его двухствольным пистолетом прямо в лоб.

Ощутив зловещий холод стали, тот затрясся мелкой дрожью и, уже ни слова не говоря, достал из-под подушки ключ. В железном ларце певуче звякнул замок. Кто-то услужливо зажег свечу, и при колеблющемся ее свете на стол посыпались серебряные и медные монеты.

Бурлаки столпились возле дверей. Слышалось громкое дыхание и приглушенные возгласы.

— Вот когда счастье-то привалило!

— С деньгами теперь по домам пойдем.

— Да кто они, наши милостивцы?

— Не спрашивай: видать, добрые люди.

Когда на столе образовалась большая светлая груда серебра и меди, атаман скомандовал:

— Становись в затылок! Заходи по очереди…

Барка неподвижно стояла посреди реки.

Там, где в Каму впадает речка Гаревая, на веселом душистом лугу сошлись оба отряда: Рыжанка и атаманши Матрены.

С радостью увидел Андрей, что не изменилась Матрена. По-прежнему из-под черных мохнатых ресниц сияли серые, как сталь, притягивающие глаза. Усмехаясь, шла она навстречу.

— Я тебя поджидала. Думала, все равно с тобой свижусь. Слыхала про тебя. Знаешь, как на Каме тебя зовут? Атаман Золотой.

— И я ожидал, что снова встречу тебя.

— Помнишь, как просился в мою шайку? Теперь бы я, пожалуй, такого молодца взяла с радостью.

Они любовались друг другом.

Андрей не говорил ни слова, только смотрел на любимую. Матрена заметила его смущение.

— Ну, что ж, будем в молчанки играть? Помоложе ты, ровно, бойчее был. Пойдем в мой курень гостевать.

Андрей отдал распоряжение ставить палатки.

На лугу люди двух отрядов знакомились друг с другом, рассказывали о своих приключениях, о схватках с воинскими командами. Среди людей Матрены Андрей заприметил рыжеусого парня и стал припоминать, где он видел его. Тот, в свою очередь, тоже уставился на Андрея.

— Таракан?

Да, это был Таракан, когда-то спасший его от смерти в холодных водах Камы.

— Вот где встретились!

— Переходи ко мне в команду.

— Кабы Матрена не обиделась? Ведь я у ней в первом десятке состою.

— Ну, гляди сам.

Встретил он и есаула Мясникова. С ним поздоровался молча.

Зато у Блохи с атаманшей встреча была самой дружеской.

— Матренушка!.. Родная ты моя, — всхлипывал Блоха, обнимая могутные плечи красавицы.

— Здорово, земляк.

В синих сумерках плыл горьковатый дымок. Разбойники зажгли костер и поставили на него таган. Над рекой, над лугом полилась песня, раздольная, проголосная.

Ах ты, поле ты мое, поле чистое,

Ты, раздолье мое, степь широкая!

Ничего ты, поле, не спородило,

Спородило част ракитов куст.

На кусту-то сидит млад ясен сокол,

Под кустом лежит молодой солдат.

Он не так лежит — тяжко раненный…

В головах у него бел-горюч камень,

Во руках у него сабля вострая,

Во ногах у него стоит добрый конь…

Тоска по неудавшейся жизни звучала в песне, и было грустно слушать ее здесь, над речным простором, из уст людей суровой судьбы, для которых не было другой дороги, кроме как на виселицу.

— О чем задумался, атаман Золотой? — услышал Андрей сзади голос Матрены и вздрогнул от чувства неизъяснимой радости, пронизавшей все его существо.

— Вот о чем думаю. Соединиться бы нам да ударить по слободам, по заводам, волю дать людям.

Атаманша повела крутым плечом.

— На что это? Сколько своих потеряешь на таком деле.

Андрей взял ее за руку, горячую и сильную.

— Матрена! Нам бы с тобой век не расставаться.

Женщина тихо засмеялась и ответила раздумчиво:

— Не пара мы с тобой, милый, к тому ж и воли я попробовала. Ничьей женой уж не стану… Слышишь? Ничьей… Да и разве такая тебе нужна? Ты ведь молоденький.

Она быстро отошла к костру, налила себе полную чарку вина.

— Выпьемте, разбойнички, за добрую встречу!

— Пей, матушка Матрена Никитична!

— Будь здорова, землячка, — протянул свою чарку Блоха.

— А ты все бойко прыгаешь? — спросила Матрена.

— Покудова мать сыра земля носит, Матренушка.

— И все свою песню любимую поешь?

— А то как же.

Разбойники кричали: