Бен пошарил по стенке в поисках выключателя и щелкнул им. Его отец полулежал в кресле в другом конце комнаты, и высокий стакан с виски стоял у него на груди.

— Ты уже выпил, папа?

— Нет.

— Продолжаешь пить?

— Нет.

— Час тому назад все собрались у мистера Шоукросса. И все они ждут тебя. Миссис Шоукросс поставила такое прекрасное угощение, и пришел пианист, который играет для всех... и... ну, и леди Уайдмен послала меня, чтобы я притащил тебя.

Отставив стакан, Эйб приподнялся и остался сидеть, понурив голову. Бену уже много раз доводилось видеть своего отца в таком состоянии, после того как он писал весь день. Бен, когда они жили в Израиле, заходил в его спальню, которая служила и кабинетом. Отец был в полном изнеможении и порой не мог скрыть слез, работая над книгой; иногда он был таким уставшим, что даже не мог расшнуровать себе ботинки. И сейчас он выглядел точно так же, если не хуже.

— Я не могу встречаться с ними, — сказал Эйб.

— Ты должен, папа. Как только ты увидишь их, то забудешь, каким они подвергались унижениям. Это очень живые люди, они смеются, они раскованы и страшно хотят увидеть тебя. Утром прибил из Голландии еще один человек и еще женщины из Бельгии и Триеста. И все они собрались вместе.

— Какого черта они хотят меня видеть? Потому что я заставил их приехать в Лондон, где их, словно лягушек, будут рассматривать под увеличительным стеклом?

— Ты знаешь, почему они оказались здесь. И не забывай, ты являешься для них героем.

— Вот уж действительно героем, черт бы меня побрал.

— Ты герой для Ванессы, для меня и для Иосси.

— Еще бы.

— Неужели ты думаешь, мы не знаем, почему ты так ведешь себя?

— Ну конечно. Мы вам услужили как нельзя лучше. Примите от моего поколения дар вашему поколению. Концентрационные лагеря, газовые камеры, унижение человеческого достоинства. И теперь, приняв наши подарки, вам, ребята, предстоит быть культурными и цивилизованными.

— Есть еще один дар — умение быть мужественными.

— Мужественными. Ты имеешь в виду страх перед тем, что преподносит тебе жизнь, после чего предстоит жить как ни в чем не бывало. Это не мужество.

— Будь хоть один из них трусом, он бы не приехал в Лондон. А теперь собирайся, я помогу тебе зашнуровать туфли.

Бен опустился на колени к ногам отца и завязал шнурки на его туфлях. Согнувшись, Эйб взъерошил волосы на голове сына.

— Черт побери, что у вас за авиация, которая позволяет тебе носить такие усы. Мне бы чертовски хотелось, чтобы ты сбрил их.

Едва только явившись в дом Шоукросса, он испытал огромную благодарность к Бену, который вытащил его. Представляя его шестерым мужчинам и четырем женщинам, к которым она относилась как к родным, Шейла Лем продолжала чувствовать некоторую скованность Эйба. Но теперь рядом с ним были и Ванесса, которая помогала справляться с его ломаным ивритом, Иосси, с обожанием смотревший на его дочь. Присутствие трех молодых израильтян придавало всем бодрости. Рукопожатиями тут не обменивались. Были объятия, поцелуи, как принято между братьями и сестрами.

Дэвид Шоукросс преподнес каждому из гостей собрание книг Эйба, подписанное им, и вокруг царило настроение, которое бывает у солдат перед битвой. Эйб оказался рядом с доктором Либерманом, с которым обменялся шуткой, что, поскольку у него только один глаз, он должен вдвойне внимательней присматриваться ко всем прочим. Улучив минуту, они уединились.

— Меня пригласил ваш адвокат, — сказал доктор Либерман. — Он решил, что, так как большинство показаний будет даваться на иврите, лучше всего, чтобы я служил переводчиком.

— Как насчет медицинского освидетельствования? — спросил Эйб.

— Они решили, и я согласился, что медицинское освидетельствование произведет больший эффект, если будет проведено английским врачом.

— Сначала все отказывались, — сказал Эйб. Вы же знаете, как врачи относятся к необходимости свидетельствовать друг против друга. Но нашлись порядочные люди.

Как ни странно, вечер был полон неожиданной раскованности, но в конце концов на всех навалилась усталость и вместе с ней пришла растерянность. Все стали поглядывать на Абрахама Кэди.

— Я еще недостаточно выпил, чтобы говорить речи, — сказал он.

Но не сговариваясь, они столпились перед ним, глядя на человека, который отказывался быть их героем, а он, в свою очередь, уставился в пол. Затем он поднял глаза. Рядом стояли Дэвид Шоукросс, сигара которого давно потухла, и леди Сара с обликом святой. И нежная Ванесса, все еще напоминающая английскую аристократку, и Бен, и Иосси, молодой лев Израиля. И жертвы...

— Только завтра мы по-настоящему вступаем в дело, — сказал Эйб, обретя наконец силы обратиться к этим десяти обыкновенным людям, глядящим на него. — Я знаю, и вы знаете, какое вам предстоит тяжелое испытание. Но мы оказались здесь потому, что не можем позволить, чтобы мир забыл произошедшее с нами. И когда вы окажетесь на свидетельском месте, помните, все помните пирамиды костей и праха еврейского народа. И когда будете говорить, помните, что вы говорите от имени тех шести миллионов, которые ни когда больше не проронят ни слова... помните это.

По очереди подходя к нему, они пожимали Абрахаму руку, целовали его в щеку и исчезали из комнаты. И наконец рядом остались только Бен и Ванесса.

— Господи, — сказал Эйб, — дай им силы.

11

— Можете начинать, мистер Баннистер.

Томас Баннистер обратил внимание на восьмерых

мужчин и четырех женщин, которые бесстрастно исполняли свои обязанности членов суда присяжных. На некоторых по-прежнему были их парадные наряды. И почти все обзавелись подушечками различных размеров и цветов.

Пока присутствующие в зале рассаживались, Баннистер просматривал заметки.

— Я не сомневаюсь, что члены суда подозревают о наличии двух сторон данного дела. Большая часть из того, что вам изложил мой ученый коллега, сэр Роберт Хайсмит, — совершенная истина. Мы не оспариваем те факты, что автор и издатель являются ответчиками, что данный абзац может быть сочтен оскорбительным и что лицом, упомянутым в книге, является доктор Адам Кельно, выступающий ныне в роли истца.

Места прессы были на сей раз настолько переполнены, что передний ряд балкона был целиком занят теми журналистами, которым не досталось места внизу. Энтони Гилрой, перед которым уже лежала пачка сделанных им заметок, продолжал оттачивать карандаш.

Милорд разъяснит вам все требования закона. Но на самом деле тут есть всего два подхода к делу. Осуществляя защиту, мы считаем, что суть упоминавшегося абзаца истинна, на что истец возражает: суть абзаца в книге не отвечает истине, в силу чего его репутации нанесен большой урон. Наша же позиция заключается в том, что репутация сэра Кельно на деле не потерпела урона и, если даже будет признано, что он стал жертвой клеветы, он не должен получить в возмещение ущерба больше самой мелкой монеты королевства, полпенни.

Клевета заключается не столько в том, что хотел сказать автор, сколько в том, как понимают сказанное люди, читающие книгу. Мы исходим из предположения, что большинство людей, читающих ее, никогда не слышали о докторе Кельно и не отождествляют его с врачом, практикующем в Соутарке. Конечно, многим известно, что речь идет о том самом докторе Кельно. Но что это значит для них?

Далее, я согласен с моим досточтимым коллегой, что доктор Кельно был узником в том неописуемом аду, который представляла собой Ядвига и где господствовали немцы. Нам, живущим в доброй спокойной Англии, легко критиковать поступки людей, но, если вы вдумаетесь в суть данного дела, прикиньте, как бы вы действовали в тех обстоятельствах.

Ядвига. Как она могла появиться на свет? Кто в мире мог представить, во что превратится цивилизованная, культурная и развитая страна? Ни в коем случае не хочу упрекнуть Соединенные Штаты или наше Содружество наций, говоря, чта христианские страны Западной Европы были средоточием цивилизации, самым достойным местом для жизни. И могли бы вы даже вообразить, что через несколько лет в этих странах будут гнать в газовые камеры миллионы обнаженных стариков и детей? Любой бы из вас сказал: «Да бросьте, эта невозможно. Перестаньте шутить. И с кайзером, и с его милитаризмам покончено навсегда. В Германии утвердилось обычное демократическое правительства. Мы не можем представить себе, с чего это кому-то придет в голову творить подобные вещи. Проклятия всего мира обрушатся на его голову». Если бы в мирное время кто-то решился бы на такое, весь мир пошел бы на него войной, чтобы предотвратить подобные деяния. Но на что можно было рассчитывать во время войны?