— И что произошло потом?

— Состоялось расследование, которое полностью оправдало меня. Я приехал в Англию, где стал работать в польской больнице в Турнбридж-Уэллсе. Там я и оставался до 1946 года.

— И затем?

— Я был арестован и заключен в Брикстонскую тюрьму, когда польское правительство потребовало моей выдачи.

— Как долго вы находились в заключении? — спросил сэр Роберт, и нескрываемая горечь в его голосе дала понять, что он осуждает подобное обращение британских властей с его клиентом.

— Два года.

— И что случилось, когда после пяти лет в Ядвигском концентрационном лагере вы провели еще два года в Брикстонской тюрьме?

— Британское правительство принесло мне свои извинения, и в 1949 году я уехал в Саравак на Борнео, где и оставался пятнадцать лет.

— Каковы были условия вашей жизни в Сараваке?

— Примитивные и достаточно трудные.

— Но почему же вы избрали именно такое место?

— Я старался обезопасить себя. Я боялся.

— Следовательно, из ваших слов можно сделать вывод, что двадцать два года вашей жизни вы провели в заключении или в изгнании за преступления, которых вы не совершали?

— Совершенно верно.

— Какой пост вы занимали в колониальной службе?

— Я был старшим администратором по медицинской части. От более высоких постов я отказывался, потому что занимался вопросами сбалансированного питания и улучшения условий жизни туземцев.

— Писали ли вы работы на эти темы?

— Да.

— Как они были оценены?

— Мне был пожалован рыцарский титул.

— Хм-м-м... да. — Сэр Роберт с явным вызовом посмотрел на суд. — После чего вы вернулись в Англию?

— Да.

— Вот что вызывает у меня любопытство: вы, английский врач, удостоенный дворянства, — почему вы предпочитаете практиковать в относительно бедной клинике в Соутарке?

— Я могу съесть в день не больше двух цыплят. Я занимаюсь медициной не ради денег или обретения социального статуса. В своей клинике я могу помочь наибольшему количеству людей, которым я необходим.

— Сэр Адам! В каком состоянии ваше здоровье после лет, проведенных в Ядвиге, в Брикстонской тюрьме и в Сараваке?

— Оставляет желать лучшего. Я потерял почти все зубы, выбитые у меня в гестапо и эсэсовцами. Страдаю от варикозного расширения вен, грыжи и несварения желудка, что связано с заболеванием дизентерией в прошлом. У меня высокое давление и неврологические расстройства, выражающиеся в постоянном чувстве тревоги; у меня бессонница и сердечные спазмы.

— Сколько вам лет?

— Шестьдесят два года.

— Вопросов больше не имею, — сказал сэр Роберт Хайсмит.

5

Обе руки у Саманты были заполнены свертками и коробками с фирменной эмблемой «Харродса», и дверь она открыла боком. Галантный таксист нес за ней остальные покупки.

Эйб лежал, растянувшись на кушетке, и рядом с ним валялась на полу куча газет.

«ГЕРОЙ ИЛИ ЧУДОВИЩЕ?» — «Ивнинг ньюс»

«ДИЛЕММА ДОКТОРА ИЗ ЯДВИГИ» — «Геральд»

«СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ ДОКТОР ИЗ АДА» — «Дейли уоркер»

«СЭР АДАМ КЕЛЬНО ПРОДОЛЖАЕТ» — «Таймс»

«У МЕНЯ НЕ БЫЛО ВЫБОРА» — «Мейл»

«Миррор», «Стандарт», «Телеграф», бирмингемский «Пост», «Скетч» — воздерживаясь от редакционных комментариев, все давали скрупулезные отчеты с процесса. Не в пример другим странам, в британской прессе тщательно соблюдалось правило не выносить приговора человеку до тех пор, пока это не сделает суд. В случаях, если газеты решались брать на себя роль обвинителя, вынося досудебное решение, они могли предстать перед судом. Так что журналисты предпочитали быть беспристрастными.

Зевнув, Эйб приподнялся.

— Расплатись с водителем Эйб, — сказала

— На счетчике три шиллинга сэр.

Эйб протянул ему десятишиллинговый банкнот и сказал, что он может оставить сдачу себе. Ему нравились лондонские таксисты. Они были вежливы. Да и таксисты любили американцев. Те щедро давали на чай.

— Что это сегодня — Рождество?

— Полки у нас пусты, и, зная тебя, догадываюсь, что ты проголодаешься первым. У Бена все в порядке?

— Он, скорее всего, прогуливается по Кингс-роуд в поисках девиц.

Саманта разложила свертки на столе в кухне и принялась распаковывать их.

— Странно, почему это с ним нет его старенького папочки?

— Я уже в годах, Саманта. И мне трудно переносить все эти новомодные штучки.

— Винни со своим молодым человеком приезжала в Линстед-холл. Никак не могу понять, что она в нем нашла. Очень заносчивый тип.

— Просто нормальный образец солдата из Израиля. Многим из них свойственна оборонительная агрессивность, потому что слишком много лет они живут, прижатые спиной к морю.

— Эйб, я слышала кое-что о сегодняшнем суде. Люди говорят... что мы...

— Они удивлены?

— Да.

— У этой истории есть и другая сторона.

— Тебе скотч?

— Было бы отлично.

— Просто ужасное, грязное дело, — сказала она, пытаясь справиться со старой моделью морозилки для льда. — Кельно пользуется всеобщей симпатией.

— Ну да, я знаю.

— И ты все же собираешься что-то доказывать?

— Я прибыл в Лондон не для того, чтобы нанести визит королеве.

Зазвонил телефон. Саманта подняла трубку.

— Это тебя... женщина.

— Алло.

— Привет, дорогой, — прозвучал радостный голос леди Уайдмен.

— Привет, рад тебя слышать. Александер сказал, что ты прибыла вчера очень поздно.

— Прости, что не успела к самому началу, но нью-йоркские театры просто вымотали меня. Сезон ужасен. Когда мне удастся тебя увидеть?

— Готов хоть сегодня вечером.

— Мы можем или пойти в маленький ресторанчик в Челси, или же направиться ко мне, — сказала она.

— Я бы лучше расположился поближе к телефону.

— Отлично. Я прикуплю продуктов у «Оукшотта» и устрою для тебя нечто вроде охотничьего обеда.

— Я и не знал, что ты умеешь готовить.

— Ты многого еще не знаешь. Итак, в семь тридцать?

— Договорились.

Эйб повесил трубку. Саманта была откровенно раздосадована, протягивая ему напиток.

— Кто это был?

— Друг. Друг, который мне помогает.

— Насколько вы дружны?

— Это леди Сара Уайдмен. Она значительная личность в еврейской общине.

— Наслышаны о леди Саре и о ее благотворительности. Ты занимался с ней любовью?

Он решил поддержать ее глупые игры.

— У меня маловато места, тем более когда в соседней комнате спит Бен. Ты же помнишь, что мне нравится трахаться, когда я могу орать, визжать и бегать по комнатам нагишом.

Саманта побагровела и закусила губу.

— Брось, Сам, мы уже столько лет в разводе. Не может быть, чтобы ты все еще меня ревновала.

— Ох, я просто дура. Я хочу сказать, Эйб, я больше не встречала таких, как ты. Кроме того, Бен так напоминает тебя. В Линстед-холле меня никогда не покидают воспоминания о нашей с тобой жизни. Ты все еще упрекаешь меня?

— Сказать правду?

— Я и сама не знаю нужна на ли мне правда или нет.

— Откровенно говоря, да. Сам, мы прожили вместе два десятилетия.

— Я так обрадовалась, когда узнала что собираешься долго пробыть в Лондоне. И когда мы с Редж предложили тебе остановиться у нас, я знала что приеду в Лондон и скажу тебе — возьми меня.

— Господи, Сам, мы не можем...

— Такие старые друзья, как мы? Ч то в этом ужасного?

— Реджи.

— Он в любом случае будет подозревать и никогда не поверит, что у нас с тобой ничего не было. Реджи очень милый человек, однако непреклонен в своих убеждениях. Но пока его не ткнут носом, он не затронет эту тему.

— Я перестал спать с чужими женами.

— Неужто. С каких это пор дорогой?

— С тех пор, как понял, что того старика на самом верху все равно не обдурить. И за все придется расплачиваться. Сам, прошу тебя, не ставь меня в положение, при котором мне придется отказать тебе.

Он протянул ей носовой платок, и она утерла слезы.