Досточтимые члены суда, наступает такой момент, когда жизнь отдельного человека теряет смысл, если она направлена на уничтожение и убийство своих ближних. Эта та демаркационная линия моральных убеждений, которую человек не имеет права преступить, если хочет и дальше считать себя членом человеческого сообщества, — где бы это ни происходило, в Ядвиге или Лондоне.

Граница эта была перейдена, и нет искупления этому поступку. Антисемитизм — это бич человеческого рода. Каинова печать, лежащая на всех нас.

Ничто не может оправдать Кельно за совершенные им преступления. Он потерял право на наше сочувствие. И я считаю, что британский суд присяжных не может воздать ему ничего, кроме презрения, — и самой мелкой монеты государства.

38

— Члены суда присяжных, — сказал Энтони Гилрой, — мы подошли к концу месячного судебного слушания, которое может считаться самым длинным в британской истории процессом по обвинению в клевете. Представленные нам доказательства никогда ранее не подвергались рассмотрению в суде по гражданским делам, и многие из них полны противоречий. Будущие поколения будут считать Ядвигский концентрационный лагерь одним из самых больших преступлений против человечества. Но мы собрались тут не в качестве трибунала для осуждения военных преступников. По существующим в Англии законам мы рассматривали гражданское дело.

Непросто было подвести итоги сложного и запутанного разбирательства, но судья Гилрой справился с этим с привычным для него блеском, дав представление, какими статьями гражданского кодекса надлежит руководствоваться членам суда присяжных, выделив безупречные доказательства и обратив внимание на те, к которым следует отнестись с сомнением. Напутствие его длилось полтора дня заседаний, после чего он возложил ношу вынесения решения на присяжных.

В последний раз поднялся Томас Баннистер.

— Милорд, мне бы хотелось, чтобы вы обратили внимание на два аспекта. Можете ли разъяснить их подробнее перед тем, как суд удалится?

— Да. Первым делом вы должны вынести решение в пользу истца или ответчика. Если вы примете сторону доктора Кельно и сочтете, что он стал жертвой клеветы, вы должны определить сумму полагающегося ему возмещения.

— Благодарю вас, милорд.

— Члены суда присяжных, — сказал Гилрой.— Большего сделать я не в силах. Теперь вам ясна задача, которую вы должны решить. Обсуждайте ее так долго, сколько вам потребуется. Мой штат сделает все, дабы вы были обеспечены всем необходимым в виде пищи и прохладительных напитков. И последнее. Правительство Польши через своего посла обратилось с просьбой предоставить в его распоряжение медицинский журнал как документ большой исторической важности и хотело бы, чтобы он, вернувшись в страну, занял подобающее место в одном из музеев. Правительство Ее Величества удовлетворило просьбу. Польский посол выразил согласие, чтобы журнал был предоставлен в распоряжение суда, когда он будет выносить решение. Убедительно прошу вас обращаться с ним с предельной осторожностью. Постарайтесь, чтобы на страницах не было крошек, следов пепла и пятен от кофе. Мы не должны давать будущим поколениям поляков основания обвинять английский суд присяжных в легкомысленном обращении с документом. Теперь вы можете покинуть зал суда.

Только что миновал полдень. Двенадцать заурядных английских граждан покинули зал суда, и за ними закрылась дверь совещательной комнаты.

Адам Кельно и Абрахам Кэди завершили свою битву.

В половине второго Шейла Лем ворвалась в комнату и сказала, что присяжные возвращаются. Коридор был забит газетчиками, которые были вынуждены повиноваться строгому запрету фотографировать или брать интервью в стенах суда. Но один из них оказался не в силах противиться искушению

— Мистер Кэди, — сказал он, — не считаете ли вы, что краткое время, в течение которого отсутствовал суд, означает, что вы победили?

— В этом деле не может быть победителей, — ответил Эйб — Все мы потерпели поражение

Протолкавшись сквозь толпу, он и Шоукросс оказались рядом с Кельно.

Гилрой кивнул помощнику, который пригласил в зал членов суда.

— Пришли ли вы к соглашению относительно вердикта?

— Да, — ответил старшина суда присяжных.

— Принят ли он единодушно?

— Да.

— Поддержали ли вы требования истца, сэра Адама Кельно, или же ответчиков, Абрахама Кэди и Дэвида Шоукросса?

— Мы вынесли решение в пользу истца, сэра Адама Кельно.

— И пришли ли вы к соглашению относительно суммы возмещения нанесенных ему убытков?

— Пришли.

— Какова же эта сумма?

— Мы присудили в пользу сэра Адама Кельно полпенни.

Анджела ворвалась в кабинет, где недвижимо сидел Адам.

— Там Терри, — выдохнула она. — Он вернулся и упаковывает свои вещи.

Адам сорвался с места и, задевая стенки коридора, кинулся по ступенькам наверх. Он рывком распахнул двери. Терри укладывал свой чемодан.

— Много я не возьму, — сказал Терри — Только самое необходимое.

— Ты возвращаешься к Мэри?

— Мы расстались с Мэри.

— Так куда ты?

— Толком я и сам не знаю Я оставляю Лондон и Англию. Анджела будет знать, что со мной.

Адам встал на пороге

— Я имею право знать, куда ты направляешься!

— К прокаженным, — с мукой в голосе выдавил Терри. — Если уж мне суждено быть врачом, я хочу быть таким, как доктор Тесслар!

— Ты останешься здесь! Ты слышишь меня?

— Вы лгали мне, доктор

— Да, лгал! И делал это лишь из-за тебя и Стефана.

— За что могу только поблагодарить вас. А теперь отойдите.

— Нет.

— Что вы можете мне сделаться. Вырезать яйца?

— Ты... ты... как и все они! И ты хочешь уничтожить меня! Они заплатили тебе, чтобы ты меня оставил! И ты в этом заговоре!

— Вы рехнувшийся параноик, который только и мог, что кастрировать евреев, потому что не удалось добраться до собственного отца. Не так ли, сэр Адам?

Адам Кельно наотмашь ударил его ладонью прямо по губам.

— Еврей! — завопил он. Он наносил Терри удар за ударом. — Еврей! Еврей! Еврей!

40

Эйб открыл двери своего обиталища. На пороге стоял Томас Баннистер. Он вошел не говоря ни слова и проследовал за Кэди в гостиную.

— У нас была договоренность о встрече, — сказал Баннистер. — И я ждал вас.

— Я знаю. Прошу прощения. Виски?

— Разбавленного.

Баннистер снял пальто, пока Эйб наливал виски.

— Последние пару дней я только и делаю, что прощаюсь. И спокойно, и весело, и со слезами. С дочерью я увижусь только в Израиле.

— Жаль, что она уехала. Обаятельная девушка. Хотел бы, я познакомиться с ней поближе. С Ближнего Востока поступают тревожные вести.

Эйб пожал плечами.

— Приходится привыкать. Когда я писал «Холокауст», Шоукросс волновался при каждом новом кризисе и поторапливал меня с рукописью. А я говорил ему— не волнуйтесь, когда бы я ни кончил книгу, беды не покинут евреев.

— Должно быть, это очень утомительно.

— Писать или быть евреем?

— В сущности, я хотел сказать о писании. Приходится познавать самых разных людей, чьи мысли месяц за месяцем проходят перед тобой.

— Нечто вроде. Баннистер, я избегал встречи с вами,,потому что мог бы чертовски напугать вас.

Баннистер улыбнулся.

— Ну во всяком случае, я не хотел бы, чтобы вы предстали в качестве свидетеля.

— Знаете, о ком я думал? — сказал Эйб.

— Об Адаме Кельно.

— Откуда вы знаете?

— Потому что я и сам о нем думаю.

— Знаете, а ведь Хайсмит был прав, — задумчиво сказал Эйб. — Все мы в руке Божьей. Простые люди со своими простыми заботами — и любой из нас мог бы попасть в эту дьявольскую мясорубку. И что же тогда, черт побери, останется делать?

— Мне кажется, я знал бы.

— А я далеко не так уверен. В мире не столь уж много Даниэлей Дубровских или Марков Тессларов, Парментье или Висковых. Или ван Даммов. Мы разглагольствуем о мужестве, а в конце концов поступаем как жалкие подонки.