Теперь предстояло защитить этот оплот русской государственности, решить многочисленные проблемы экономической жизни Края и, самое главное, успешно противостоять неизбежному наступлению советских войск. Но это не останавливало Дитерихса. С огромным воодушевлением он взял на себя тяжелую ответственность Правителя и Воеводы.
Знакомясь с документами того времени, вглядываясь в лица участников Земского Собора, воинов Земской Рати на чудом сохранившихся фотографиях, невольно ловишь себя на мысли: на что надеялись, на что рассчитывали, во что верили эти люди? Неужели они действительно считали, что призыв (один лишь призыв) к спасению Православной Веры, к возрождению Династии Романовых, к "всенародному ополчению" "как в 1612 году" вернет Россию на тот путь, по которому развивалась страна до Февраля 1917 года? Неужели мог противостоять Земский Край, с его четырьмя городами (Владивостоком, Никольск-Уссурийским, Спасском и пограничным Посьетом), громадной Советской России с ее 5-миллионной армией? Ведь уже торжествовал НЭП, а лагерь в Галлиполи, где так и не дождались своего "весеннего похода" десятки тысяч белых бойцов, покинул последний солдат Русской армии ген. Врангеля. Уже вернулись в Советскую Россию, "раскаявшись в своих преступлениях против народа", "герои Крыма" – генералы Я.А. Слащов, Ю.К. Гравицкий, полковник М.В. Мезерницкий, тысячи рядовых солдат, казаков. В Москве, Петрограде, сотнях городов бывшей Российской Империи царили разношерстные "сыны лейтенанта Шмидта" и "Остапы Бендеры", делавшие свои "гешефты", используя выгодный "момент". Витрины заполненных товарами универмагов закрывались уже не грозным красноармейцем с поднятым пальцем, а рекламой "папирос "Ира" и "карамели "Ананасовый аромат". Никто не звал "записываться в добровольцы", а, напротив, призывали "обогащаться". Уже "расстреляли мятежный Кронштадт", "задушили" газовыми снарядами тамбовских повстанцев. Крестьянин, тот самый, на консерватизм и антибольшевизм которого во многом рассчитывали участники Земского Собора, закапывал свой обрез "до времени" и добросовестно отвозил на ссыпные пункты вожделенный продналог, не забывая при этом сказать, что "власть наша теперь правильная, крестьянская". И хотя крышки сундуков с приданным у сельских красавиц по-прежнему украшали портреты Государя в мундире лейб-гвардии Преображенского или лейб-гвардии Гусарского полка, но на полках стояли лубочные брошюрки издания 1917 года про "Гришку, Сашку и Николашку", или более "прогрессивные", типа "Сказ про то, как царь и попы обманывали трудовой народ". Становилось очевидным, что Акт возвращения Династии может стать результатом не ностальгических "вздохов", а прежде всего Акта всенародного Покаяния за то, что произошло в 1917 году. Но, как известно, ничто не дается так трудно, как раскаяние в собственных грехах…
С другой стороны, все западные газеты писали про страшный голод, охвативший еще недавно хлебородный Юг России и Поволжье. Владивосток знал и о гонениях на Церковь, о борьбе с ересью "обновленчества", о преследованиях Патриарха Тихона (есть сведения, что Патриарх передал свое благословение Земскому Собору и самому Дитерихсу через епископа Нестора Камчатского). Не случайно Святейший был единодушно избран Почетным Председателем Земского Собора. Доходили смутные известия о еще продолжающихся восстаниях в Сибири, на Украине, на Кавказе и под Тамбовом. Неплохие перспективы виделись в боевой работе т.н. Амурской военной организации и в развитии повстанческого движения в Якутии (по приказу Дитерихса туда была направлена Сибирская добровольческая дружина ген. Пепеляева). Оставалась также надежда, что Япония, а с ней и остальные государства поймут, наконец, что с Советской Россией надо не торговать, а воевать, возможно, даже признают Приамурский Край де-факто. И свершится Чудо… Чудо, ради которого стоило бороться и отдавать жизнь[110].
Белое Приморье 1922 года держалось не на расчете, не на прогнозе, а на Вере. Эта Вера одухотворяла Правителя Приамурского Края, и, воодушевленные этой Верой, шли на бой земские ратники. Это был тот животворный огонь Веры, проходивший, то затухая, то разгораясь, через все годы гражданской войны. Это был вызов советчине, вызов и "красному террору" и нэповским "гешефтмахерам" – "нуворишам". Это было признание того, что "назад пути нет". Это был все тот же Акт непримиримого Противостояния Добра и Зла…
Неоднозначно оценили решения Земского Собора те, кто защищал и строил "приморскую государственность". С.П. Руднев был категоричен в оценке реформ Дитерихса: "…В доме – пожар, а в это время пожарных призывают заниматься перепряжкой лошадей и украшением сбруи бубенчиками и лоскутками… Смертельные судороги Белого движения наступили раньше, чем можно было ожидать…"[111]. Генерал Болдырев, снова, спустя четыре года, встретившийся с Дитерихсом, называл его политику "повторением Крыма и Врангеля на Дальнем Востоке". Ставший Начальником Штаба Земской Рати генерал П.П. Петров отмечал: "…Большинство слабо понимало это возвращение к старине, и в результате вместо дела генералу Дитерихсу приходилось всех учить…"[112]. Наиболее объективен поручик-артиллерист Земской Рати Б.Б. Филимонов: "…Генерал Дитерихс надеялся, нет, больше того, он верил, что Россию можно поднять на большевиков лишь во имя Церкви, Царя и Отечества. Его программа могла бы увлечь массы, если бы в них, конечно, еще теплился огонек Веры и преданности к трем приведенным выше основам… Судьба поставила его во главе Белого Приморья, генерал Дитерихс, не колеблясь, решил проводить эти принципы… предстоящий поход для противобольшевиков являлся своего рода какой-то безумной лотереей, в которой один шанс был против тысячи, нет – десятка тысяч, даже миллиона… Воеводе и Штабу Земской Рати оставалось положиться лишь на свои восемь тысяч бойцов и их противопоставить волнам красного моря, готовящегося захлестнуть последний белый уголок Руси"[113]. Однозначно негативно оценивал реформы Дитерихса владивостокский журналист, будущий "возвращенец" и член Союза писателей СССР Вс. Иванов: "…на Собор явились не мужи совета и разума, горящие душой исключительно о деле…" Правителем всей этой "машкарады" стал "случайно подвернувшийся, бесталанный, ничтожный генерал Дитерихс", с "бегающим, нервным взглядом фанатика"[114]. Но все "рекорды" в историографических оценках побил, пожалуй, советский автор П. Антохин: "…генерал Дитерихс, совсем выживший из ума старик, назвал остатки семеновских и каппелевских войск "земской ратью", а себя "воеводой", и объявил "поход на Москву"…"[115].
Решающие бои на Приморском фронте начались сразу же после вывода японских войск из Приморья. То, что край сохранял свою независимость от советской власти во многом благодаря "японским штыкам", признавали почти все. Однако вряд ли правомерным можно считать тезис советской историографии, согласно которому вся политика белых в Приморье диктовалась из Токио, а разгон Народного Собрания и созыв Земского Собора стали следствием противоречий между "военными" (требовавшими продолжения участия Японии в делах ДВР) и "дипломатами" (выступавшими за мир с Советской Россией)[116]. Японию в Приморье интересовали, прежде всего, собственные экономические интересы. Японские финансисты создавали акционерные общества, прикрываясь которыми, вывозили природные богатства края. 19 июля, еще до начала работы Земского Собора, Япония приняла предложение ДВР, в соответствии с которым ее войска должны были полностью эвакуироваться из Приморья до 1 ноября 1922 г. 17 августа начался вывод японских войск, а 4 сентября 1922 г. начались переговоры между ДВР, Советской Россией и Японией в г. Чанчуне. Уходя, японцы передали Земской Рати только окопы и заграждения, сооруженные по линии Уссурийской железной дороги (в частности, хорошо оборудованный Спасский укрепрайон, построенный инженерами 8-й пехотной дивизии японской армии). Ни обмундирования, ни оружия, ни одного патрона или снаряда русские полки не получили.
