На возвратном пути в Кообе посетили мы базар Киосинкван, расположенный особняком в просторном двухэтажном доме европейской архитектуры. Специальность местных кустарей составляют очень изящные и тонкие плетенья и вообще различные поделки из бамбуковых волокон и дранок, а также изделия из окрашенной во всевозможные цвета рисовой соломы, которые всего ближе можно бы назвать соломенною мозаикой. Составляется эта мозаика из отдельных маленьких кусочков и пластинок соломы, которые, при искусном подборе, наклеиваются на тонкие гладкие дощечки, образуя в целом очень красивый и нередко весьма сложный узор геометрического характера. Это все разные коробочки, баулы, бонбоньерки, сигарочницы, подносики, шифоньеры, комодики, шкатулки и тому подобные веши небольших размеров, но всегда сделанные с большим вкусом и притом замечательно дешевые. Они-то и составляют главный предмет выставки и торговли Киосинквана.
Был уже в исходе первый час дня, и аппетит наш очень настойчиво напоминал о необходимости завтрака. Поэтому мы приказали нашим курама везти себя прямо в гостиницу. Через несколько минут они подкатили нас к установленному цветами крыльцу одного дома на набережной, над которым сияла золотая по черному фону надпись "Отель Хиого". Мы нашли там роскошную бильярдную залу, совершенно приличную столовую, английский стол и, верх неожиданности, в числе прислуги японца, говорящего по-русски. Он, конечно, и прислуживал нам за завтраком.
Маленькая черта международных нравов: в столовой мы заняли один конец большого стола. Вошли американцы, сели за тот же стол рядом с нами, узнали, что мы русские, и тотчас же познакомились самым простым и любезным образом. Вошли три француза и сделали тоже самое. Но сколько ни входило англичан и немцев, ни один не присел за этот стол, хотя свободных приборов на нем было еще достаточно. Холодно, а иногда и недружелюбно покосясь в нашу сторону, они с достоинством проходили мимо и усаживались за другие столы — англичане к англичанам, немцы к немцам, но вместе тоже не смешивались. Таким-то образом, даже в нейтральной и, так сказать, международной почве трактира совершенно неожиданно и, пожалуй, даже инстинктивно, по одному чутью, сказываются национальные симпатии и антипатии и происходит безмолвное, но безошибочно верное разделение на "своих" и "чужих", на друзей и неприятелей.
В четыре часа дня мы были на борту "Африки", а полчаса спустя наш крейсер уже снялся с якоря и пошел по назначению, в Нагасаки, куда прибыл 14-го числа к ночи.
В окрестностях Нагасаки
Народный праздник в честь Компира-сама. — Характер праздничной толпы. — Ярмарочный путь к месту праздника. — Монастырь Компира-сама и нищие. — Английские миссионеры и японская веротерпимость. — Наши судовые поставщики из японцев. — Пикники под национальными флагами. — Концерт геек и японская публика. — Восхождение на гору Компира. — Вид с ее вершины. — Часовня в гранитном монолите. — Состязание бумажных змеев. — Спуск большого змея — Вечернеевозвращение с праздника. — Прогулка в местечко Тогицу. — Скала Дайбудс. — Встреча с театральным герольдом. — Тогицу. — Сельский театр. — Одноактная пьеса "Гроза" и ее содержание. — Прогулка в местечко Моги. — Нагасакское предместье Гунцони. — Каго, носилки для горных путешествий. — Хоровод сельских девушек. — Горный путь. — Праздник сбора пшеницы и способы молотьбы. — Вьючные животные в дороге — Смешение полярных и тропических форм растительности. — Всепобеждающая сила труда. — Местечко Моги. — Дети-няньки. — Обед в сельской гостинице. — Висячая декоративная растительность. — Носильщики и их труд. — Обратный путь при факелах. — Жабы и светляки.
27-го марта.
Еще со вчерашнего дня по городу были расклеены большие японские объявления на разноцветной бумаге о том, что сегодня в 12-й день IV месяца, соответствующий нашему 27 марта (8 апреля) имеет быть на горе Компира большой праздник в честь святого Комипира-сама, причем будут происходить состязания между бумажными змеями и предстоит спуск большого змея, пожертвованного от города. Начало народного праздника ровно в полдень. Нас известили об этом наши постоянные судовые поставщики Усакич и Кихе, оба из туземных обывателей, от долголетней практики кое-как маракующие по-русски. Оба явились к нам на крейсер и с почтительно-любезными поклонами и приседаньями пригласили, всех офицеров на завтрашний праздник. Мы, конечно, обещали быть, да и как было не поглядеть на такое любопытное зрелище!
Ровно в полдень, большою компанией съехали мы на берег и отправились в дженерикшах в северные предместья Нагасаки.
Компира-яма, как я уже говорил, находится совсем за городом, в северной стороне, против самой пяты Нагасакской бухты. Дорога к ней идет с холма на холм, подымаясь все выше и выше в гору. Оставя дженерикши внизу, у подошвы первого холма, мы отправились далее пешком, вместе с вереницами японского люда, разодетого по-праздничному. Одно течение толпы поднималось в гору, другое, меньшее, шло навстречу ему с горы. То были богомольцы, возвращавшиеся после раннего служения в монастыре Компира-сама. В толпе множество красивых нарядных девушек и маленьких девочек. Последние, согласно японской моде, набелены и разодеты в самые яркоцветные костюмы. Многие из них несут нарядные куклы или букеты из веток камелий и других цветов. Мальчишки несут бумажные змеи и оглашают окрестности звуками разных трещоток и свистулек. Веселый праздничный гул стоит над массами движущегося народа. По пути, на поворотах и на некоторых наиболее удобных площадках, устроены под ятками временные трактирчики и чайные, где полным-полно народу, завернувшего под их навесы под предлогом легкого отдыха. Мы тоже сделали маленький привал у одного из них, чтобы утолить сельтерскою водой жажду, возбужденную ходьбой под двадцатиградусным солнечным жаром. Повсюду продаются с лотков всевозможные национальные сласти и печенья, каленые бобы и семечки. Дутые и раскрашенные рыбки из рисового теста, такие же маски доброй толстухи Окама и другие рожи из того же материала качаются на ивовых ветвях, выставленные на продажу. Тут же и цветочницы продают из корзин букетики разных весенних полевых и садовых цветов, а цветочники несут на коромыслах бадейки с водой, наполненные большими пучками ветвистых камелий в полном цвету, всех оттенков, от снежно-белого до густо-пунцового. Но более всего встречается продавцов бумажных змеев разной величины и формы, при самой затейливой и пестрой раскраске; тут мы видим наших старых токийских знакомых, этих смешных гномиков в образе энглишменов и гишпанцев, затем орла и сокола с распростертыми крыльями, рыбу тай и птицу фоо, и зияющего дракона, и большелобого божка Шиуро, и исторических древних героев и дам Японии, — все это уже вполне приспособленное к спуску на воздух, предлагается охочим покупателям по самой дешевой цене, не превышающей нескольких центов.
Но вот и монастырек, окруженный возвышенным парапетом из дикого камня. Здесь приютился ряд нищих с чашками и посохами в руках, вымаливающих себе подаяние обыкновенным ноющим речитативом, который, кажется, совершено одинаков подо всеми широтами земного шара. Но замечательно, что их тут было вообще немного, и притом исключительно такие калеки, которые уже окончательно не способны ни к какой работе. Говорят, они преимущественно привитают около разных бонзерий, питаясь от монашеских щедрот; кроме того, как я заметил, японцы охотно подают им, в той уверенности, что в Японии никто не станет протягивать руку кроме уже действительно ни к чему не способного калеки.
Гранитная лестница позади священного тори ведет к храму Компира-сама. Там, на алтаре, стоят ряды пшеничных хлебцев в форме просфоры и горят перед ним множество свечей из растительного воска. У входа, за особою стойкой, бонзы продают желающим такие хлебцы и свечи, а богомольцы собственноручно ставят их перед чествуемым изображением Компира-сама и кидают деньги в большой деревянный ящик. Бритоголовый бонза сидит на корточках по ту сторону ящика и, выбирая из него монету за монетой, тщательно сортирует их по достоинству в столбики, которые длинными и тесными рядами аккуратно располагаются у него на особом продолговатом низеньком столике. Позади храма, тут же, в монастырской ограде, какой-то английский миссионер раздает народу Библии и душеспасительные брошюрки, а двое английских катехизаторов, из обращенных японцев, громко проповедуют собравшейся толпе. И никто из бонз не гонит их отсюда, никто в толпе не негодует и не глумится над ними: напротив, все слушают очень спокойно, добродушно, хотя и с несколько рассеянным вниманием. Что это, полное ли равнодушие религиозного индифферентизма, или же спокойное презрение к проповедникам? Пускай-де болтают, что хотят, нас от этого не убудет. Во всяком случае, явление такой терпимости очень замечательно, когда вспомнишь, что еще не далее как в 1870 году японцы, исповедующие христианство, подвергались большим гонениям.
