Нойс подсел к столу, за которым уже собрались все остальные.

Ночь у Кап-Вреде навсегда останется в памяти. Дзаппи впервые вышел из санитарной каюты. Он производил впечатление крепкого, на редкость здорового человека, постоянно интересовался меню обеда и сожалел, что на «Красине» нет итальянского вина.

Дзаппи провел в кают-компании три четверти ночи.

Он уселся на мой зеленый диван и почти до утра громко спорил о чем-то с Альбертини, Маттеода и Гвальди.

Наутро, в понедельник 16-го числа, разошелся туман. В трех или четырех милях от ледокола показался берег залива, сверкали снежные складки гор, неистово лучилась синева ледников, вдалеке виднелись седые плато. При необычайной прозрачности воздуха четко обрисовывался суровый залив. Он был покрыт сплошным, ровным бело-голубым льдом, упиравшимся в берег.

Самолет Чухновского подтащили из глубины ледяного залива к борту ледокола. Нелегкой задачей было поднять его на корабль. И, когда подняли, расстались с Кап-Вреде.

И снова мы шли во льдах, в грохоте голубых и зеленых глыб, раскалывая ледяные поля, раздвигая их под холодными, слепившими глаза лучами желтого полярного солнца.

Семнадцатого числа у северной оконечности Шпицбергена — мыса Кап-Норда — встретилось крошечное судно «Браганца». Судно застряло во льдах. Льды так наступали на его борта, что «Браганца» напоминала орешек, сдавленный зубцами щипцов. «Красин» подошел к ней вплотную.

Суденышко в триста тонн прилепилось к гигантскому ледоколу водоизмещением в десять тысяч тонн. Оно казалось еще меньше, чем было в действительности. Однако серая деревянная обшивка «Браганцы» приспособлена для льдов. Героическое суденышко осмелилось забраться так далеко, куда доходить было под силу только нашему ледоколу.

Мы прощались с Нойсом и живописными людьми в шляпах с петушиными перьями — альпинистами Гвальди, Альбертини и Маттеода. Альпинисты и Нойс перебрались на борт «Браганцы». Спасенные итальянцы провожали их на палубе ледокола. Отсутствовал только больной Мариано. Он не поднимался с койки санитарной каюты. С «Браганцы» перетащили для спасенных шоколад, бисквиты и десятка полтора пузатых бутылок знаменитого итальянского вина кьянти. Дзаппи обнимал черные, в соломе бутылки, прижимал их к груди и восторженно повторял:

— Карашо, карашо!

«Браганце» так и не удалось выбраться вместе с нами из плена льдов. Сначала она пыталась воспользоваться каналами, которые возникали за кормой ледокола. Но битый лед так быстро заполнял эти каналы, что «Браганца» не поспевала. Мы видели, как она остановилась во льдах, и встретились с ней лишь через некоторое время на Шпицбергене, в Кингсбее. «Браганца» пришла туда, когда мы уже собирались выходить в океан.

Кьянти, переданное с «Браганцы», получило заслуженную оценку на «Красине».

Дзаппи успокоился только тогда, когда опустошили последнюю бутылку. В то самое время, когда ее допивали, вахтенный матрос принес в кают-компанию две радиограммы.

— Радиограмма для господина Дзаппи, — сказал вахтенный, — а другая — для господина Бьяджи.

Обоим спасенным вручили желтые бланки корабельной радиостанции.

На широком молодом лице сержанта Джузеппе Бьяджи родилось изумление. Каждая черточка его лица смеялась. Он дергался, трясся в приступе трогательного веселья…

Бьяджи получил весточку с родины. Но какую!

«Ввиду того, что ваше местонахождение теперь обнаружено и вы находитесь на борту ледокола «Красин», отдел римского муниципалитета напоминает, что вами вовремя не уплачен соответствующий налог на принадлежащую вам собаку…»

— Вспомнили! — восторгался Джузеппе Бьяджи. — Вспомнили обо мне!

Бьяджи ходил по кораблю и показывал всем необыкновенную радиограмму от римского муниципалитета.

Вахтенный несколько ошибся, подавая вторую депешу Дзаппи. Вероятно, его смутила подпись под радиограммой. Дзаппи, пробежав глазами две строчки, передал желтый бланк Чухновскому. Радиограмма была адресована летчику.

«Красин». Чухновскому. Великодушнейшему чемпиону Арктики, братски спасшему, наша душевная, вечная благодарность. Семья Дзаппи».

Филиппо Дзаппи, подсев к Чухновскому, принялся рассказывать ему о своей семье.

Он говорил, как много у него дядей и тетей, как любят у них в семье друг друга, как, наверное, все дяди и тети, все двоюродные братья и сестры, и бабушка Дзаппи, и уж, конечно, мать и отец будут молиться за летчика Чухновского, который спас их дорогого Филиппо!

Дзаппи сиял.

— О, если бы вы только видели, как они все любят меня! Я самый любимый из всей нашей фамилии. А фамилия Дзаппи — это такая большая фамилия, такая уважаемая у нас!..

И Дзаппи закатывал кверху глаза, представляя себе мысленно радость своих бесчисленных дядей и тетей, двоюродных братьев и сестер.

Семнадцатого июля я вывесил еще один бюллетень. Это был один из последних бюллетеней экспедиции. Интерес представляла только короткая переписка между Орасом и капитаном Торнбергом, начальником шведских экспедиций на Шпицбергене.

Привожу переписку:

«Торнберг — Орасу. 16/VII, 8 часов 42 минуты.

Получил ли «Красин» какие-нибудь сведения о группе с дирижаблем и о ее положении? Какие имеются планы для ее спасения?

Торнберг.

* * *

Орас — Торнбергу. 16/VII, 12 часов 1 минута.

Когда мы были около места группы Вильери, мы предложили Нобиле организовать воздушную разведку группы с дирижаблем. Во время разведки мы предполагали оставаться на месте.

Через двенадцать часов мы получили ответ, что итальянское правительство решило отказаться от воздушной разведки. Больше никаких новостей о группе с дирижаблем нет, но мы, наверное, при встрече с Нобиле этот вопрос обсудим. Мы приняли на борт свой самолет.

Орас.

* * *

Торнберг — Орасу. 16/VII, 16 часов 35 минут.

Сердечно благодарю за весьма ценные сведения. Нобиле не уведомил шведскую экспедицию о вашем предложении относительно организации воздушной разведки группы с дирижаблем.

Торнберг»

Дни в Ню-Олесунне

В день, когда «Красин» вошел в Кингсбей и стал на рейде поселка Ню-Олесунн, на Шпицбергене было лето. По зеленой воде фиорда плыли ледяные горы. В воде плескались кайры, глупыши, дикие утки, нырки, гуси. Чайки то повисали над кораблем, то грудью падали на поверхность воды, клювами добывая пищу, и снова поднимались над мачтами корабля. Вероятно, никогда еще подобное оживление не кипело под семьдесят девятым градусом северной широты. В бухте стоял черный «Читта ди Милано» — судно с гигантским блоком на носу, предназначенным для прокладки кабеля на морской глубине.

Здесь же на рейде находились суда шведских экспедиций «Тания» и «Квест», безуспешно пытавшиеся разыскать во льдах Арктики экипаж дирижабля «Италия». У деревянной пристани грузился норвежский угольщик, кажется единственное судно в Кингсбее, не имевшее никакого отношения к розыскам Нобиле. Несколько позднее в Кингсбей вошла вырвавшаяся из объятий льдов маленькая «Браганца». И в довершение всего, к полному изумлению немногочисленных обитателей Ню-Олесунна, как-то утром неподалеку от «Красина» вырос гигантский корпус океанского туристского корабля «Стелла Полярис». Этот корабль-люкс прибыл в Кингсбей только ради того, чтобы путешествующие на нем миллионеры могли взглянуть на «Красина»! Любопытство их было удовлетворено. Постояв в водах Кингсбея пять или шесть часов, «Стелла Полярис» поспешила убраться из негостеприимных широт Шпицбергена.

После пустыни Ледовитого океана, после льдов и безжизненных берегов Норд-Остланда крошечный поселок Ню-Олесунн в два десятка домов и бухта, в которой мы встретили пять или шесть кораблей, показались нам шумным, кипучим портом.

В утро 19 июля мы прощались со спасенными. Катер с «Читта ди Милано» подошел к борту «Красина». Хромой Чечиони возился в кают-компании, собирая вещи-реликвии. Он складывал в кучу чулки, тряпки, теплые шапки, флажки. Потом все вышли на палубу. Дзаппи шел впереди, широко улыбался и скалил крупные белоснежные зубы.