Незатейливая эта отзывчивость — чисто крестьянское наследие. В нашей культуре она утеряна. А именно ее, эту поистине золотую добродетель, следовало бы сохранять больше, чем все остальное. Мы потеряли ее остатки, ее потеряют и крестьяне, если посланники прогресса не будут крайне осмотрительны.

Карлайл как-то заметил, что книга стала храмом. Люди входят в книги, как ранее они входили в храмы. Сказанное им — глубокая истина, только гордиться здесь нечем. Книга оказывает сильное разделяющее влияние, она уносит человека вдаль в одиночку. Книга не желает, чтобы ее делили с другими. Она отделяет нас от родителей, жен, мужей, друзей. Нам она дает несомненное богатство, но это не значит, что точно такое же богатство она приносит другим. Книга нас выделяет, индивидуализирует, создает отличие между нами и всеми остальными людьми. Отсюда гордыня, подозрительность, недоверие. Храм — это не здание, храм — это люди, собравшиеся вместе по согласию. Великим идеалом нации было бы стать единым храмом, однако книги вносят разъединение, разрушают храм.

В России книг нет. Их заменяет церковь — я, разумеется, говорю о крестьянстве.

Отсюда восторг перед всякой мелочью церковного обряда, отсюда битком набитые церкви, отсюда наслаждение службой и духовной музыкой. Отсюда удивительное пение, пение без органа и партитур. Русские хоры так удивляют Западную Европу именно потому, что русские любят сидеть вместе на бревнах на деревенской улице и петь, петь без конца. Они так хорошо играют на балалайках, потому что делают их сами и играют на них вместе, с самого детства и до старости.

Поскольку у крестьян нет книг, они вынуждены читать книгу Природы. Они не слушают имитации соловьиного пения, они слушают самого соловья. Они не знакомы с «реальной жизнью», как она изображается в романах, они знают реальную жизнь без всякого романа.

Если бы у мужика были книги, он бы строил дома повыше и попросторнее, чтобы иметь там место, куда бы он мог удаляться и в тишине читать. В действительности он живет в одной-единственной комнате, ему нравится, что вокруг него вся семья, и чем больше родственников и приятелей, тем лучше. Мужик обожает оказывать гостеприимство богомольцам и странникам, приносящим вести из других краев и губерний. Он обожает принимать гостей и ходить в гости. Гостеприимство доходит здесь до таких степеней, что существуют не только открытые дома, но и открытые деревни. На Севере действует целая система праздников, деревни по очереди устраивают как бы открытый дом для жителей соседних деревень.

Все это происходит потому, что у крестьян есть то, что мы называем свободным временем. Поскольку они не читают, у них образуется время вступать в разнообразные отношения с окружающими — ведь свободное время, в конце концов, означает какую-то дополнительную жизнь.

Как я уже говорил ранее, в России вы имеете возможность изучать жизнь, какой она была когда-то в Англии, имеете возможность узнать, что Англия оставила в прошлом. Жизнь здешнего средневекового крестьянства дает верную картину нашего собственного прошлого. И она более поучительна, чем любая книга.

Говорят, в Лондоне раньше у каждой лавки была своя вывеска. Думаю, это происходило по той причине, что большинство не умело читать. В России и сегодня все лавки имеют вывески. Снаружи булочной, рядом с нарисованной фамилией, чаще всего совершенно неразборчивой, к слову сказать, красуются очень живые изображения белых булок, пышек, пряников, кренделей, баранок, лепешек. Над рыбной лавкой висят рыбы, над мясной — мясо, цыплята и дичь, снаружи чайной — самовар, чайник, стаканы с блюдцами и т.п. Дома раскрашены в красные, зеленые, желтые, синие цвета, крестьянам легко определяться в них и объяснять, как пройти. Поезда отправляются со станций звоном колокола, ведь крестьянам не прочесть расписания. Сначала, за четверть часа до отправления, звучит один удар колокола; за пять минут — два удара. Три удара означают, что поезд тронулся в путь. В почтовых отделениях служат специальные люди, чтобы писать крестьянам под диктовку или читать им за установленную цену.

За написание адреса на конверте 5 коп.

За написание открытки либо короткого письма 10 коп.

За прочтение письма вслух 3 коп.

На каждом почтовом ящике изображено письмо, мужику понятно, что сюда он должен бросить почтовую открытку или письмо.

Поскольку крестьянин не умеет читать, ему не лезут на глаза навязчивые рекламные объявления. Одно это могло бы показаться истерзанному рекламой жителю Лондона достаточной компенсацией за неграмотность.

И все-таки самая большая награда, получаемая крестьянином за свою неграмотность, состоит в его близости к действительности. Он не читает о жизни — он живет. Он не читает о Боге — он молится. У него есть собственные мысли, и они не смешаны в одну кучу с мыслями других людей. Его мозг — не хаос, состоящий из тысячи несвязанных между собой идей. В глубине его души отражается красота самой Природы.

Мне повстречался сын помещика из Высокой, он предложил подвезти меня по вятской дороге и я согласился. Разговорившись, мы набрели на ту же тему. Оказалось, что он из интеллигентов.

«Я учу их читать, — говорил он, — печатаю дешевые книги и раздаю. Вы только подумайте, какие великие мастера ждут, чтобы их прочли — Шекспир, Толстой, Достоевский, Диккенс, Ницше. Представьте себе, какие бескрайние горизонты откроются перед мужиками — новые идеи, развитие, радость! К тому же и современные писатели получат больше денег за свои книги».

С последней мыслью я не согласился, поскольку в Англии свободное образование почти уничтожило хорошую современную литературу. В оценке новой литературы большинство всегда неправо, в оценке классиков — слишком подобострастно. Поэтому я и говорю: пусть большинство постоит в стороне, а уж меньшинство само о себе позаботится.

Varvara Sergevna and three peasant children

The Kostroma moujik

«Вы говорите о Ницше для масс, — сказал я. — Но разве вам не знакомы вот эти его слова: «То, что всем разрешено читать, в конце концов повредит не только писательству, но и мысли. Когда-то Дух был Богом, теперь же он стал человеком, а становится толпой...»

«Да, — отвечал мой собеседник, — но в России даже самый низкий разряд людей читает Ницше и понимает его. Вы знаете, в Москве гимназисты делятся на дионисийцев и поклонников Аполлона, как у вас в школах есть виги и тори».

«Как у нас в школах есть оксфордцы и кембриджцы», — ответил я, но он не понял. Именно это Ницше и имел в виду, когда говорил, что Дух стал толпой.

~

ГЛАВА 38

ТЕОСОФИСТКА

Дорога на Вятку пустынна и окружена лесами. Она тянется вдоль Ветлуги на юго-восток Костромской губернии, затем поворачивает на север и вновь углубляется в Вологодскую губернию, чтобы в конце концов придти в сельскую, наполовину уже восточную Вятскую. Я намеревался добраться до губернского города, а оттуда через Яранск двинуться к Нижнему Новгороду. Однако, наступила плохая осенняя погода и я понял, что грязи мне не одолеть. Проведя ночь в помещичьей усадьбе в Гагарино, я вернулся к ветлужской дороге.

Но я должен рассказать о вечере, проведенном в Гагарино. Там я впервые после Архангельска оказался среди образованных людей. Господский дом расположился в углу усадьбы. Я вступил в край землевладельцев, крестьяне имели здесь мало земли и принуждены были за гроши тяжко трудиться на землях помещика. Двухэтажный дом, обвитая плющом веранда, внутри — роскошь и уют. Просторные, хорошо обставленные комнаты, натертые полы. В гостиной хозяйки — ковер, английский камин, художественно выполненная мебель, полки с книгами. В комнате отсутствовали иконы, зато в одном ее конце висело изящное белое распятие, а в другом — портрет г-жи Блаватской в полный рост. Остальные помещения не представляли особого интереса: ванная комната на английский манер, хорошо оборудованная кухня, столовая, где вечно шумел самовар, комнаты прислуги, полные безделушек и деревяшек. Единственно гостиная г-жи Одинцовой свидетельствовала о том, что я нахожусь в интересном доме. Подобно кабинету Быкова в Архангельске, гостиная отражала индивидуальность. Быковский кабинет выражал душу охотника на медведей, гостиная же — охотника за идеями. Г-же Одинцовой она была к лицу, как может быть к лицу красивое платье.