— Почему я должен бояться?
— Мне иногда кажется, что ты стыдишься появляться со мной, — говорит она, опуская глаза в чашку.
— Почему я должен стыдиться? — говорю и чувствую, как пылает у меня лицо.
Она пожимает плечами.
— Не знаю. Просто мне так кажется порой.
Я концом спички развожу из пролитого кофе на столе узоры, а она отворачивается и смотрит по сторонам.
— Ну вот, — говорит она, помолчав,— ты теперь стал совершеннолетним. Как ты себя при этом чувствуешь?
188
Я смеюсь.
— Спроси меня что-нибудь полегче.
— Ты получил хорошие подарки?
Протягиваю руку над столом, показываю ей часы.
— Отец и мать подарили. Сила, верно?
Она берет мою руку, поворачивает так, чтобы получше рассмотреть часы.
— Прелесть, какие Часики... А что ещё тебе подарили?
— Ну, Джим купил мне галстук, Крис и Дэвид — сборник детективных рассказов и долгоиграющую пластинку — Шестую, патетическую, симфонию Чайковского.
— Ишь ты! — говорит она и подымает брови. — Вот мы какие стали высококультурные!
Меня злит неимоверно. Она ведь совершенно уверена, что всякие модные тявканья и завывания — высшее достижение музыкальной культуры.
— А что в этом плохого? — спрашиваю. — Эта симфония была написана, чтобы доставить людям удовольствие, не так ли? Так что плохого, если она мне нравится?
— O, ровным счетом ничего. Просто очень многие делают вид, что любят всякие такие вещи, потому что воображают будто они от этого становятся личностью.
— Ты же знаешь, что на меня это непохоже.
Она пожимает плечами.
— Ну если тебе это нравится — на здоровье. А я этих симфоний терпеть не могу. Я люблю, чтоб была мелодия.
— Но там же полно мелодий, — говорю я. — У Чайковского столько мелодий, что... — Я умолкаю. Какого черта буду я оправдываться, если мне нравится что-то действительно стоящее, а не последний предмет всеобщего помешательства из ансамбля Свистозвоногромопляски — какой-нибудь чудо-мальчик, который пробрался на экраны телевизоров, потому что ему посчастливилось обзавестись клетчатой рубахой, гитарой и изрядной долей нахальства!
И мы сидим за столиком, подперев руками подбородки, и молчим.
— Может выпьешь еще кофе? — спрашиваю я наконец.
— Пожалуй, — говорит она. — В такой дождь все равно никуда не пойдешь.
— Дождь, вероятно, уже прекратился.
189
— Трава будет мокрая.
Я смотрю на нее.
— Ты какая-то странная сегодня. Зачем тебе понадобилось все портить?
— Сегодня вообще неудачный для меня день, — говорит она.
— Ах, так вот в чем дело!
— Отчасти в этом и еще кое в чем.
Отвожу глаза в сторону и жалею, что пришел. Я совсем не этого ждал. Мне еще никогда не приходилось видеть ее в таком настроении. Она бывала задумчива порой, даже, пожалуй, замкнута, но такой насмешливо-язвительной я ее еще никогда не видел. А впрочем... Едва ли я имею право ее осуждать.
— Я принесу еще кофе.
Иду к стойке, которая занимает все пространство вдоль одной из стен кафе. Здесь под высоким стеклянным колпаком лежат горы бутербродов, пирожных, сдобных булочек с кремом и еще всякой всячины, а посредине возвышается сверкающая никелем электрическая кофеварка, над которой поднимается пар. При виде такой кучи съестного меня, как всегда, когда я не голоден, начинает немного подташнивать.
Возвращаюсь к нашему столику и вижу, что рядом с моей тарелкой лежит какой-то плоский предмет в оберточной бумаге.
— Что это такое?
— Открой и посмотри.
Разворачиваю бумагу и вижу портсигар.
— Поздравляю с днем рождения и желаю счастья, — говорит она.
Верчу портсигар в руках, разглядываю его. На маленькой квадратной пластинке выгравированы мои инициалы: В. А. Б. Она не забыла даже моего второго имени. Внезапно я чувствую, что это трогает меня, трогает до глубины души. Мне хочется взять ее за руку и сказать: у «Я люблю тебя, Ингрид. С этой минуты все будет по-другому». Но я не могу этого сделать, так как знаю, что это неправда.
— Нравится тебе?
— Очень... Честное слово... Спасибо тебе большое, Ингрид. И ведь это именно то, чего мне так хотелось... У меня никогда не было портсигара.
190
Я все смотрю на портсигар — на нее я не гляжу — и говорю:
— Мне... мне бы хотелось, чтобы у нас все было по-другому, Ингрид... Мне, правда, хотелось бы.
— Но это невозможно? Да?
— Я не хочу поступать подло по отношению к тебе, ты это знаешь.
— Я этого и не считаю.
Я открываю портсигар.
— Сколько сюда помещается, пятнадцать сигарет?
— Да, пятнадцать.
— И тут еще эта металлическая пластинка, чтобы их придерживать. Мне это нравится больше, чем пружинки, — те мнут сигареты.
— Я хотела наполнить его, — говорит она, — да не успела зайти в табачный магазин.
— Ты купила его сегодня?
— Он был у гравировальщика. А сегодня после работы я его взяла.
— Это классный портсигар, Ингрид, честное слово. Щелкаю портсигаром и смотрю на мои новые часы.
— А что, если нам все-таки пойти в кино? В «Рице» идет новая картина — что-то про войну. Рискнем — может, неплохая?
Она кивает.
— Давай попробуем.
Мы допиваем кофе и направляемся к выходу. Когда мы проходим мимо старика, я замечаю, что он все еще старается растянуть свою чашку чая подольше, и невольно сую руку в карман и достаю полкроны.
— Вот, выпейте еще чаю за мое здоровье. — Кладу монету возле его чашки, а он молча и вроде как испуганно глядит на меня, и я догоняю Ингрид.
— Что он тебе сказал? — спрашивает она, когда мы спускаемся по лестнице.
— Так, ничего особенного.
— Просил у тебя денег?
— Да нет, он вообще не промолвил ни слова.
— Но ты все-таки ему дал? Дал ведь?
— Ну, предположим так, что из этого?
— И сколько же ты ему дал?
— Полкроны.
— Полкроны! Чего это ради!
191
— Просто мне стало его жалко, вот и все. Кажется, это не запрещено законом? Ты так говоришь, словно я швырнул полкроны в канаву.
— А ты и швырнул. Можно не сомневаться, что он прямой наводкой мчится сейчас в ближайшую пивную.
— Ну, это уж его вина, а не моя. Если он такой кретин, что пропьет деньги, это уж не моя забота.
Мы идём рядом, и она берет, мою руку и стискивает ее.
— Чудной ты, — говорит она.
— А то я сам не знаю, — говорю я.
Через несколько минут мы сидим в темном кинозале в одном из последних рядов, и я прижимаю ее к себе и целую, и опять мне начинает казаться, что все почти совсем так, как было когда-то, когда я целовал ее в первый раз... Почти как тогда... Но не совсем.
Глава 4
I
Снова святки. В тот день, когда мы закрываем магазин на праздники, у нас с мистером ван Гуйтеном происходит небольшая беседа, и он говорит мне, что чрезвычайно доволен тем, как у нас идут дела. Приятно сознавать, что и от тебя есть какой-то толк. Я получаю от мистера ван Гуйтена праздничные премиальные — пять фунтов — и тут же раскошеливаюсь на пудреницу для Ингрид: иду и выкладываю три фунта десять шиллингов.
На святках в День рассыльных5 Крис и Дэвид приглашают нас к себе на годовщину их свадьбы. Просто не верится, что уже пролетел год, с тех пор как они поженились, но как подумаешь обо всем, что за это время произошло со мной... Наш Старик, как всегда, отпускает свои заплесневелые шуточки насчет того, что только первые семь лет трудно, а им теперь осталось всего каких-нибудь шесть. Они отшучиваются и от него, и от нашей Старушенции, которая все съезжает на то, что у них скоро пойдут дети, в то время как у них никаких признаков детей нет еще и в помине. Может, у них по этой части не все
