Я сижу и слушаю их беседу. От добычи угля и экономики они переходят к политике. Оба они, конечно, лейбористы, так что спорить им особенно не о чей. Тогда они переходят к спорту и обсуждению Хаддерсфилдских городов, тут у них по двум или трем вопросам возникают разногласия, но они разрешают их вполне дружелюбно. Тем временем человечек берет себе еще кружку и наполняет наши тоже. Потом Старик угощает его, и мы, конечно, тоже пьем. Хорошо, что мы пьем черное пиво, думаю я: к тому времени, когда стрелки часов показывают без двадцати десять, мы выпили уже по пять кружек, а человечек приканчивает четвертую.

— Ты только посмотри, который час! — восклицает вдруг Старик. — Живо домой!

— Что-то больно долго у вас сегодня кровь брали, — говорит Старушенция при виде нас. В доме приятно, тепло, пахнет свежеглаженым бельем.

— Угу, — говорит Старик, и, услышав это, Старушенция окидывает нас взглядом.

— Понятно, — говорит она. — Вот, значит, где вы торчали.

— Да, нам захотелось выпить по кружечке, — говорит . Старик, снимая пиджак. От пива глаза у него поблескивают, а наша Старушенция ни в жизни не допустит, чтобы кто-нибудь над ней смеялся.

— Значит, вот по каким местам ты решил таскать Виктора! — говорит она. — Решил, что пора учить парня дурным привычкам!

— А я считаю, ему уже можно выпить разок-другой, но только в меру, конечно, — говорит Старик. Он садится на стул и кладет ногу на ногу, чтобы снять ботинки.

— Теперь они и сами очень быстро всему научаются. Вспомнил бы лучше, что у тебя есть еще сын. И ты должен подавать ему пример.

137

Джим читает себе, не обращая внимания на происходящее.

— Я так полагаю, что подаю хороший пример любому из моих сыновей, — говорит Старик и подмигивает мне воспользовавшись тем, что Старушенция повернулась к нам спиной.

Я подмигиваю ему в ответ. Я чувствую себя навеселе, а потому помалкиваю и двигаюсь очень осторожно, чтобы наша Старушенция ничего не заметила.

На минуту кажется, что этим дело не кончится и она будет говорить и говорить, но она вдруг решает прекратить пререкания и принимается снова гладить и развешивать выглаженное.

Глава 7

I

— Тебе хорошо было? — шепчет она мне на ухо.

— Да, — говорю я, — мне было хорошо.

  Я лежу на расстеленном плаще рядом с ней, на спине и смотрю сквозь ветви деревьев на небо. Оно сегодня высокое, огромное и светлое; темными тенями бегут по нему облака, закрывая луну. Несколько секунд я лежу совсем опустошенный — без мыслей, без чувств, будто даже и не живу. Потом меня обжигает стыд. Это первое, что всегда приходит потом, только теперь я пообвыкся и легче его переношу. А сейчас меня еще пронзает мысль: ведь я ничего больше не чувствую. Голова у меня работает яснее и четче, чем когда-либо с тех пор, как я впервые увидел ее и подумал, могу ли я ей понравиться. Голова работает четко и ясно, и это очень страшно, потому что я не люблю ее, — вот она, правда. И она даже не очень-то нравится мне. И не из-за того, что произошло между нами, хоть я и знаю, что после первых встреч, когда мне хотелось лишь быть рядом с нею и чтобы она любила меня, именно то, что между нами ничего не было, мешало мне понять, что в конце-то концов я вовсе ее не люблю. Решить же, нравится она мне или нет — ну, как одни люди вам нравятся, а другие нет, — я не мог просто потому, что с первого же взгляда, не обмолвившись с ней ни словом, влюбился в нее. Теперь же я лишь удивляюсь, как я мог

138

столько времени терпеть ее, — терпеть ее сплетни, ее глупость и интерес к скандальным происшествиям, ее болтовню про телевизор и программы-викторины и про то, как домашней хозяйке из Вулверхемптона или Тутинга посчастливилось выиграть большой холодильник или три тысячи пар нейлоновых чулок и поездку в Америку, когда она ответила на вопросы, которые знает каждый ученик в четвертом классе начальной школы. Но я знаю также, почему я ее терпел, — только этого больше нет и ничего другого взамен не появилось. Мне даже трудно поверить, что всего каких-нибудь две-три недели назад я мог бы пойти ради нее на край света. Сейчас я этого не понимаю. Не понимаю, и все.

— Что-то ты притих, — говорит она.

— Да?

— Неужели тебе нечего мне сказать? — Она поворачивается ко мне, и я чувствую на щеке ее горячее дыхание. — Вик!

— М-м-м?

— Сначала, понимаешь... ну, сначала я думала, что ты... ну, понимаешь, что ты хочешь, чтоб все было.

Я и хотел — это я твердо помню, но сейчас я меньше всего этого хочу.

— Возможно, — говорю я, — но я еще не настолько ополоумел.

— Тебе кажется, что это было бы совсем по-другому?— минуту спустя спрашивает она, и я думаю: «О боже! Ну, зачем она об этом говорит? То, что было, уже прошло, зачем же снова и снова к этому возвращаться?»

— Вероятно, — говорю я. — Не знаю.

— Вот как, ты не знаешь? — говорит она, и я думаю, что, наверно, она хочет дознаться, было у меня это еще с кем-нибудь или нет.

Внезапно во мне просыпается острое желание причиинить ей боль, и я говорю:

— Ты так говоришь, точно я первый парень, с которым ты встречаешься.

— Ты что же, думаешь, что я с кем-нибудь еще так далеко заходила? — говорит она. — Ты считаешь меня такой, да?

— Почем я знаю? — говорю я. В общем-то, у меня нет особого желания обидеть ее, скорее я как бы хочу выместить на ней что-то. Она отводит глаза, и мне сразу

139

становится жаль ее, и я говорю: — Я ведь это так, несерьезно. Я знаю, что у тебя никого до меня не было. Я знаю, что ты не такая.

— Иной раз я начинаю жалеть об этом, — говорит она.

— Да перестань ты.

Вот теперь она начнет раздумывать, не слишком ли много она себе со мной позволяет и не потому ли я стал меньше ее любить. Я и в самом деле меньше ее люблю, но не поэтому. И мне не до ее чувств — впору бы разобраться в своих собственных. Мне вдруг показалось, что я постарел лет на пять и стал как бы грязнее. И я подумал: «Вот, значит, как оно бывает, когда без любви. А ведь если говорить о чувствах, было бы это как сейчас или совсем по-настоящему, любовь осталась бы прежней».

— В общем, — говорит вдруг она, — я не считаю, что мы поступили плохо или должны чего-то стыдиться. В этом нет ничего плохого, когда человек тебе дорог.

А если не дорог? Что тогда? И ведь часто ты прозреваешь лишь потом, а до тех пор — точно слепой. Я вот сейчас прозрел, вопрос в том, как же мне дальше себя вести? Как мне порвать с ней, когда всего две недели назад я говорил, что без ума от нее, и это была правда? Как мне сказать ей, что мечта и влечение смешались, ослепили меня, сыграли со мной злую шутку? Как сказать, что я ошибся и лучше нам покончить с этим? Как сказать все это после сегодняшнего вечера, когда она так ясно дала мне понять, что я ей дорог, что она любит меня, да я и сам чувствую, что любит. Она никогда этого не поймет. Она решит, что я все время только этого и добивался, а добившись, бросаю ее, потому что она мне больше не нужна. Но на самом-то деле все иначе. А может быть, это и не имеет для нее такого значения, как, скажем, могло бы иметь для другой девушки? Да нет, я ведь вовсе не считаю ее девчонкой, которая ходит по рукам. Не думаю, чтобы она вела себя так с первым встречным Томом, Диком или Гарри: она должна быть влюблена в парня, чтоб пойти на такое. Возможно, она легко влюбляется, и это, пожалуй, точно — она пылкая штучка. Ведь она сама дала мне зеленый свет своим поцелуем в тот вечер, вон на той скамейке, иначе я бы никогда не зашел так далеко. А потом — можно посмотреть на всю

140

эту историю и с другой стороны: не такой уж я большой сердцеед. Вокруг "сколько угодно куда более интересных парней, и я был бы самонадеянным болваном, если б считал, что только я один могу ее так распалить...