Ни один историк не станет отрицать роли взаимодействия культур в истории любой страны. Но по отношению к истории Индии была совершена явная несправедливость: каждый шаг в ее социальной и культурной эволюции многие западные ученые связывали с теми или иными чужеземцами.

Индийские ученые сейчас активно борются с такими взглядами, но часто перегибают палку в другую сторону. Так, хотя большинство их склонны видеть решение «арийской проблемы» во взаимовлиянии культуры пришельцев и местной высокой культуры, некоторые, как я уже говорил, стремятся снять проблему вообще, заявляя, что арии вовсе не проникали в Индию, а жили здесь вечно.

Вопрос о походе Александра Македонского не вызывает особых споров — влияние эллинистической культуры в целом не отрицается, но справедливо указывается на ограниченность этого влияния.

А вот проблема мусульманского завоевания стала причиной настоящих сражений, причем не всегда бескровных и не менее ожесточенных, чем те, которые велись в XI-XIII вв. В данном случае прошлое уж совсем прямо смыкается с настоящим. Тюрко-афганцы, мусульмане по религии, действительно пришли в Индию как завоеватели, действительно чувствовали себя поначалу как цивилизаторы — распространители истинной веры среди язычников, действительно захватили политическую власть во многих ее районах. Потом ислам приняли некоторые индийцы, однако население в целом сохранило верность религии предков. Постепенно пришельцы начали испытывать все растущее воздействие индусской культуры, переняли многие местные обычаи и институты, в частности касту. Словом, тоже сделались индийцами. И расцвет архитектуры, изобразительного искусства, литературы, философии, наблюдающийся в это время, явился результатом синтеза двух культур.

Вместе с тем мусульмане остались мусульманами — отличались по обрядам, верованиям, обычаям, одежде. Позже, когда и индусы и мусульмане оказались под властью Британии, противоречия между ними не уменьшились, а приблизительно с конца XIX в. начали усиливаться.

По мнению многих, именно опытные колонизаторы своей политикой «разделяй и властвуй» вызвали к жизни эти противоречия. Слов нет, они сделали для этого немало, но были здесь и другие, объективные причины, которые еще ждут исследователя.

Углубление противоречий между национальностями, а также между религиозными общинами, принадлежащими к одной нации, в последнее время явление, нередкое повсюду в мире. И не всегда его можно объяснить вмешательством какой-нибудь внешней силы. В той же Индии, например, кастовые конфликты приобретают сейчас колоссальную остроту явно без участия колонизаторов.

Так или иначе, индусско-мусульманские противоречия все обострялись. Несмотря на стремление Национального конгресса стать организацией, выражающей интересы и индусов, и мусульман, несмотря на то что в его руководство всегда входило определенное число мусульман, парсов и представителей других религиозных групп, ему не удалось добиться единства индусов и мусульман в борьбе против английского господства. Мусульманская лига, партия, претендовавшая на роль главы мусульман, все больше отдалялась от Конгресса и ратовала не столько за независимость от англичан, сколько за «освобождение» от индусов. Она выдвинула лозунг образования Пакистана — «страны чистых». Такая позиция позволила англичанам уйти из Индии, крепко хлопнув дверью, — независимость была предоставлена не одному, а двум государствам. Последствия этого решения до сих пор дают себя знать на Индийском полуконтиненте.

Крайне националистически настроенные деятели осуждают Джавахарлала Неру и других тогдашних руководителей Конгресса за то, что они согласились с «планом Маунтбеттена», т.е. с разделом Индии. Сейчас, когда прошло более двух десятилетий с того дня, как в Дели и Карачи, городах бывшей Британской Индии, взвились два флага — зеленый Пакистана и трехцветный Индии, когда кашмирский вопрос все еще не решен, когда отгремела индо-пакистанская война 1965 г., легко сетовать на недальновидность конгрессистских деятелей.

Но нужно представить обстановку 1947 г. Английский вице-король пригласил к себе Джавахарлала Неру и других лидеров Национального конгресса и сообщил, что правительство Его Величества предоставит стране независимость. Однако при одном условии: районы с преобладанием мусульманского населения получают независимость отдельно — как суверенное государство Пакистан.

Нужно ли было соглашаться на такое предложение? Индийские борцы за свободу ждали этого момента несколько десятилетий. Чтобы приблизить его, они поднимали массы, проводили демонстрации, шли в тюрьмы, а иногда и на смерть. Они не так себе представляли этот великий час. Но что делать? Отказаться? Заявить лорду Маунтбеттену, еще молодому человеку, представлявшему мощь Британской империи: «Мы не согласны?» Отказаться от власти и отсрочить освобождение родины неизвестно на какое время?

Джавахарлал Неру и другие лидеры Конгресса, видимо, провели несколько бессонных ночей, взвешивая «за» и «против». И согласились. Кроме прочих соображений, может быть, их не покидала надежда, что две во всех отношениях (кроме религии) братские страны, став свободными, смогут договориться и вновь сблизиться.

Действительность оказалась мрачнее. Сразу же начались столкновения по вопросу о границах, индо-мусульманские погромы, пожары, грабежи и убийства. Погибло более миллиона человек. Свыше десяти миллионов стали изгнанниками — индусы бежали в Индию, мусульмане — в Пакистан. Через несколько месяцев после торжеств, посвященных независимости, начался вооруженный конфликт из-за Кашмира. И потом все шло от плохого к худшему.

Надежда на сближение Индии и Пакистана не покидает всех миролюбивых людей. Она не беспочвенна, как показывает хотя бы Ташкентская декларация, в которой обе стороны выразили твердое намерение урегулировать все спорные проблемы мирным путем. Но оснований для оптимизма не так много. В действительности противоречия устраняются очень медленно, а силы, заинтересованные в разжигании вражды, велики в обоих государствах.

Таким образом, «академический» вопрос о характере и последствиях мусульманского завоевания XI-XIII вв. приобретает весьма актуальное значение. К сожалению, решение его, предлагаемое разными учеными, находится в слишком тесной зависимости от принадлежности их к той или иной религиозной общине.

Историки-мусульмане склонны подчеркивать положительные последствия завоевания, благотворные результаты синтеза обеих культур, прогрессивность образования крупных империй (с мусульманскими династиями) на месте массы разобщенных индусских княжеств и т.д. А историки-индусы делают акцент на разрушениях, вызванных завоеваниями, упадке культуры (индусской'), уничтожении храмов, унижении достоинства индусов, необходимости подчиняться «иноземной» власти.

Конечно, в работах серьезных историков такая тенденциозность выражена не прямо, намеком. Но выражена. На уровне же представлений обывателя она расцветает пышным цветом.

Серьезный историк не станет отрицать, что так называемое индо-мусульманское искусство, развившееся в Делийском султанате, Могольской империи и других, более мелких султанатах, свидетельствовало о культурной эволюции страны. Но в околонаучных писаниях, которые в своей пропаганде широко использует, в частности, партия «Джан сангх», возвеличение индийской (индусской!) культуры связано с принижением всего мусульманского.

Бойкий журналист, выступающий под псевдонимом Пено, опубликовал несколько брошюр, где доказывает, что Кутб-минар соорудили не мусульманские правители Дели, а индусские раджи, что был он вовсе не минаретом, а джайястамбхой, «башней победы», лишь позже перестроенной и украшенной изречениями из Корана, что Тадж-Махал — это тоже индусский храм, переделанный Шах-Джеханом под усыпальницу для своей жены.

В последней своей книжке «Кто говорит, что Акбар был великим?» Пено обрушивается на Акбара — наиболее привлекательную фигуру среди могольских императоров, — пытавшегося сблизить индусских и мусульманских подданных. Эта попытка и вызывает особую ярость журналиста, хотя его обвинения будто бы не касаются этой проблемы. Подчеркиваются такие черты императора, как жестокость, властолюбие, коварство и — самая «ужасная» — пьянство.