Некоторые колдовские искусства открывались ему с боем. Алхимия, например. Именно эта наука объясняла те силы, что приводили в движение каждую машину. Их сердцем был каменный огонь - темно-бордовый, почти черный камень, тяжелый и всегда чуточку теплый на ощупь, он добывался в местах, где земля некогда раскололась, и жар из нее вышел на поверхность. Сила, заключенная в каменном огне, освобождалась в соединениях с металлами: она нагревала медь, охлаждала свинец и заставляла олово светится голубовато-белым светом. На железо каменный огонь не оказывал никакого эффекта - слишком уж простой металл, замечали алхимики, - а взаимодействие с золотом и серебром было описано в трактатах столь туманно, что Ярин был почти убежден: авторы и сами ничего об этом не знали. Впрочем, столь ценные металлы Орейлия в своих машинах не использовала. Не было у нее нужды и в свинце, поскольку для хранения припасов прекрасно подходил погреб, в течение всего года холодный, как склеп, благодаря земле, насквозь промерзающей за зиму. Вот медь - другое дело. Раскаленная каменным огнем, она превращала воду в пар, который приводил в движение турбины, поршни и бесчисленные зубчатые колеса. Оставалось только понять, как расположить и соединить друг с другом все эти детали, чтобы получить нужный результат.

Когда Ярин впервые разобрался со всеми этими секретами, он почувствовал себя несколько одураченным:

- И это - магия? - спрашивал он у Орейлии.

- А что тебе еще надо? - недоуменно отвечала она. - Вон горшочек, скажешь ему - кашу свари, он и сварит. Только рычаг не забудь опустить, да ключ в часах повернуть. Вон плуг, который сам землю пашет. Вон прачечная бочка, сунул в нее грязную рубаху - вытащил чистую. Все, как в сказках!

Так прошла зима, и вскоре набравшее силу солнце растопило белые шапки на деревьях и украсило крышу прозрачными переливающимися сосульками. Растаяли сугробы, и вновь встал вопрос о том, как именно Ярин попал к Орейлии: сейчас, наконец-то, у него появилась возможность дойти до Сталки, и выяснить хоть что-нибудь. Может быть, даже найти свою семью. Но Ярин медлил, все время откладывая эту затею. Во-первых, по сырой от растаявшего снега земле идти лишь немногим проще, чем по сугробам, а во-вторых... Поиски истины скоро прекратили интересовать его. Он не знал, с чего начать, и был совершенно не уверен, что хочет начинать. Ради семьи? Он никого не помнил, и потому не испытывал никакой тяги к этим лишь условно существующим людям без лиц, имен и голосов. К тому же за это время Орейлия стала ему если не матерью, то тетей - из тех, которых дети порой любят больше, чем матерей - и другой семьи он не искал.

Весна началась и закончилась, дни сменялись ночами, и в одну из таких ночей, светлую от полной луны, Ярин безмятежным сном спал в успевшей стать ему родной кровати. Снилась, как и всегда, какая-то чепуха: он гонялся по темному, дремучему лесу за разбегающимися от него врассыпную рыжими всполохами, разбрасывающими зеленые искры. Из кустов доносился легкий, звонкий девичий смех. Он почувствовал чье-то дыхание за своей спиной, белая веснушчатая рука легла на его плечо... и решительно встряхнула. Потом еще и еще раз.

- Ярин, вставай! Просыпайся!

- Что, что...?

- Тебе надо уходить! Скорее! Прямо сейчас!

Ярин разлепил веки и увидел Орейлию, которая, подобно приведению в своей белой ночной рубашке, металась по комнате и скидывала в сумку его одежду - вернее, подаренную ему старую одежду Алехея.

- Что случилось? Куда уходить? - пытался спросонья понять происходящее Ярин.

В ответ он услышал только восклицания "скорее" и "прямо сейчас". Ярин поднялся с постели, натянул штаны, подошел к Орейлии и, взяв ее за руку, твердо спросил:

- Орейлия, что происходит?

Она отдернула руку:

- Ярин, ты должен уйти.

- Но почему?

- Потому что я так сказала! - выкрикнула женщина срывающимся голосом.

- Ты же на себя не похожа! Орейлия! Что произошло? На самом деле?

Орейлия рухнула в кресло. Ее трясло мелкой дрожью, широко раскрытые глаза были полны ужаса.

- Ко мне... Ко мне ночью явилась мать. Вся белая, будто из лунного света сотканная, и глаза такие жуткие... Она приказала мне прогнать тебя, как можно скорее. Я не хотела, пыталась уговорить ее, и тогда она вспыхнула, как факел и... - силы оставили женщину, и она заплакала.

Ошарашенный Ярин стоял, не зная, что делать.

- Но это же был просто... - начал Ярин, но сразу же замолчал. Учитывая историю этого особняка, у Орейлии, разумеется, было особенное отношение к являющимся во сне прародительницам. Помолчав, он сказал:

- Хорошо, я уйду.

- Ты... ты уйдешь? Прости меня, я не хотела тебя выгонять, но она...

- Я уйду, обещаю тебе.

Орейлия продолжала плакать. Ярин сходил в ванную и принес ей ковш холодной воды и полотенце. Умывшись, она вытерла лицо, и, кажется, немного успокоилась.

- Ты знаешь, куда я могу отправится? - спросил Ярин через какое-то время.

- Куда? В Назимку, конечно, - отозвалась Орейлия, - в Академию. Лето только началось, они как раз учеников набирают. Я все равно собиралась послать тебя туда рано или поздно. У тебя большие способности, незачем тебе тут прозябать... Конечно, я думала, что это произойдет через год-два, но... - в глазах женщины мелькнул ужас, когда она вновь вспомнила о своем сне. Орейлия потрясла головой, - хорошо, конечно, отправишься утром, после завтрака. Что бы ни должно было произойти, вряд ли это случится завтра утром. Иначе матушка бы явилась ко мне заранее, - усмехнулась Орейлия, и, казалось, на этот раз она к ней окончательно вернулся ее острый, слегка язвительный ум, - она была весьма пунктуальна, знаешь ли.

Успокоившись, Орейлия ушла в свою комнату. Ярин так и не смог как следует поспать в эту ночь: всю ночь ему снились древние старухи в белых ночных рубашках, то и дело вспыхивающие, будто маслом облитые, и выгонявшие его в лес угрозами о страшных карах, и каждый раз он просыпался от испуга. Уходить ему не хотелось, тем более вот так, ни с того ни с сего, но, с другой стороны, он хорошо понимал, что не сможет так же, как Орейлия, прожить всю жизнь в лесной избушке. В мире было столько интересного, и узнавать обо всем из книг полувековой давности было как-то неправильно. Тем не менее, он не любил спешить, особенно из-за являющихся во сне призраков. Поэтому утром, когда Ярин, умывшись и одевшись, заходил в зал для завтрака, он еще надеялся, что Орейлия передумает. Эти надежды рассеялись, когда он увидел перед столом собранный ему в дорогу рюкзак.

Завтрак прошел почти без слов. Ярин достаточно разбирался в картах, чтобы понимать, куда ему нужно идти - по ручью до Сталки, а оттуда поездом на Назимку. Ярин поинтересовался, как Орейлия справится без него с хозяйством, но та только привычно отмахнулась от него:

- Как, как... Жила же я до твоего появления, и еще проживу - это лето точно, а там - посмотрим. Когда совсем состарюсь, Алехей перевезет меня к себе. Отправь, кстати, письма по дороге.

Ярин взял конверты - первый предназначался Алехею с факультета Чародейства Латальградского университета, а второй - некоему Дорну из Сталки, мужику, который прошлые годы помогал Орейлии по хозяйству за магарыч. Парень одел рюкзак и обнял добрую женщину на прощанье. В ее глазах выступили слезы - она привязалась к мальчику, который, пусть и на одну зиму, заменял ей внука. Много лет она убеждала себя в том, что вполне довольна своей уединенной жизнью - и, в самом деле, так оно и было! - но, оказывается, ей все-таки не хватало кого-нибудь, кому можно приготовить завтрак, рассказать сказку или поделиться опытом.

Однако пришла пора прощаться - с волей предков шутить опасно. Орейлия протянула парню кожаный кошель:

- На, возьми. Здесь семьдесят золотых, этого должно хватить тебе на пару месяцев, может, и больше, если будешь экономным.

Ярин развязал кошель и вытащил из него пару монет - очень уж ему хотелось посмотреть на золотые деньги. Но никакого золота в кошеле не оказалось. Обычные железные монеты, на которых был отчеканен профиль какого-то деда с острой бородой и вьющимися, спадающими на плечи кудрями. Внезапно смутившись, Ярин забормотал что-то вроде "не надо, ну зачем же", но Орейлия решительно, как и всегда, пресекла то, что показалось ей глупостью: