Сокрушительные удары с первых мгновений поединка обрушились на Рюрика. Он принимал их на щит или отражал мечом, и по тому, как постепенно исчезала изящность и непринужденность его движений, я понимал, что ни один удар не проходил бесследно. Однако со временем дыхание Витольда становилось все прерывистее, а удары размашистее и замедленнее – наступали решающие минуты. Меч Рюрика засверкал словно молния, и пришелец попятился, пораженный разительной переменой в характере действий несломленного противника. Теперь Витольд не успевал за перемещениями Рюрика и даже не думал о нападении, с трудом защищаясь от града точных,  чувствительных ударов. Вот великан уже отбросил свой щит –  левая рука ослабла настолько, что он стал бесполезным и лишь давил своей тяжестью вниз, к земле. Вот Рюрик в очередной раз ушел вправо от неуклюжего выпада Витольда, и пока тот восстанавливал  потерянное равновесие, нанес плашмя издевательский удар по левому уху противника. Разъяренный рык униженного конунга не придал ему новых сил, но убедил меня, что хладнокровие окончательно покинуло его – теперь никто не сомневался в победе Рюрика.

          В одном из прибывших отрядов стало заметно легкое волнение – поражение его предводителя нарушало все радужные планы, обрекало на неизвестность, которое было мучительно для варяжского характера – но нарушить условия поединка в присутствии  сородичей пришельцы не могли. Правда, большинство из двух других групп воинов наблюдали за происходящим  с интересом зрителей, следящих за игрой в кости между признанными мастерами – их симпатии разделились поровну, и, прежде всего варяги стремились не   упустить мельчайшие перипетии поединка, что бы потом с азартом непосредственных свидетелей восхищаться неимоверной удачей  или сокрушаться по поводу упущенных возможностей. Только один из них – молодой и голубоглазый юноша, выделяющийся своей гордой осанкой и неполноценной перчаткой на левой руке – оценивал удары Витольда и Рюрика как   возможные действия своих вероятных противников, и по тому, как непроизвольно в соответствии с движениями сражающихся сокращались и расслаблялись мышцы его  тренированного тела, я понял, что, несмотря на молодость, он был  опытным воином.

           Рюрик откинул в сторону свой помятый щит – поединок для него превращался в показательный урок превосходства мастерства над грубой физической силой – и продолжал издеваться над некогда непобедимым конунгом. Меч Витольда описал высокую дугу и отлетел ему за спину под восхищенный гул русичей и варягов. Рюрик первым подобрал его и рукояткой вперед протянул растерянному великану – внешне пока все выглядело пристойно и благородно. Через несколько ударов все повторилось заново, и молчаливое недоумение, граничащее с неодобрением, пришло на смену неподдельному восхищению. Рюрик не мог не ощутить перемены в общем настроении, но почему-то не прекратил демонстрацию своих коронных приемов, выставляющих Витольда перед сотнями соплеменников жалким и осмеянным. Может, таким образом, он искоренял любую будущую  возможную попытку открытого посягательства на его право владеть  новой землей и новым народом, может, надеялся укротить и приручить свирепого зверя  –  больше всего я боялся, что он, увлекшись, потеряет осторожность, а силы оскорбленного  противника возрастут многократно. Но развязка наступила быстро и была непредвиденной. Когда в третий раз меч несчастного Витольда вылетел из обмякших рук, просвистела стрела и поразила великана прямо в незащищенное доспехами горло. Витольд рухнул на землю как подрубленный вековой дуб, и все взоры устремились на молодого голубоглазого варяга, спокойно опустившего лук и с неподражающим достоинством ожидающего непредсказуемых последствий своего меткого выстрела. И если Витольд олицетворял былое, в один миг на глазах у всех  рухнувшее могущество, то   гордый юноша был похож на гибкую иву – согнуть на время можно, а сломать – навряд ли. Думаю, что даже у русичей его спасительный для чести Витольда выстрел вызвал облегчающее сочувствие.

           Во время охватившего всех оцепенения я приблизился к Рюрику и смертельно раненному великану.

       – Я не хотел этого – рассеянно произнес Рюрик, склонившись над поверженным противником.

 – Не всякий зверь способен жить в клетке. Он должен умереть как конунг.

 – Я еще не забыл наши обычаи, Свенельд! – Рюрик преодолел минутную слабость и действовал без оглядки на окружавших нас варягов и русичей. Меч Витольда был вложен в его холодеющую руку, и заскорузлые пальцы последним  усилием сжали внушительную рукоять. Двумя руками поддерживая голову умирающего, Рюрик бережно приподнял ее, чтобы предсмертный взгляд конунга был направлен в сторону родины, и Один был бы доволен поведением Витольда. Широко раскрытые глаза великана с благодарностью взглянули на Рюрика, и взор их устремился в неведомые нам  дали прощания со знакомым миром и встречи с тем,  к чему всю жизнь готовишься, но никогда не бываешь готов полностью.

           Ни варяги, ни русичи  не делали попыток подойти к нам, и расстояние между ними напоминало мне пространство между  двумя ратями, застывшими в неопределенном ожидании – мир или война? И наше положение посередине ничейного пространства было самым шатким и опасным за все время пребывания на земле русичей.

          Витольд умер, и последние почести, оказанные ему Рюриком, несколько успокоили встревоженных варягов, хотя полностью сгладить неприязнь к искусному правителю-ратоборцу, не могли. Теперь минута промедления казалась вечностью и была губительна для обеих сторон. Не задерживаясь больше возле Рюрика и Витольда, я подошел к варягам.

 – Поединок был честным?

 Никто не высказался против, даже воинам из отряда Витольда возразить было нечего.

 – Вы готовы выполнять условия договора?

 По- прежнему никто не сказал ни слова, но головы закивали в знак согласия.

  – Кто не желает подчиняться Рюрику – пусть заявит без промедлений, вас не будут преследовать и обеспечат всем необходимым для возвращения домой.                                                                                                                                                                                                 Я хитрил – отплыть домой без конунга, без трофеев, без сражений для них было не только бесславно, а попросту  позорно,  перейти же на службу к новому господину считалось делом обыденным даже для знатных норманнов.

       И снова ни один человек открыто не выступил против, но я чувствовал, что с молодым голубоглазым воином следует поговорить особо.

 – Витольд не был твоим конунгом?

 – Да, я сам по себе.

 – В чужой стране гулять самому по себе, все равно, что быть вне закона.

 – Ты же знаешь – варягам к этому не привыкать.

 – Но, убив Витольда, ты поневоле взял на себя его обязательства!

      Голубые глаза нахмурились, и вертикальная складка, устремившись к переносице, разрезала открытый лоб надвое.

 – Пожалуй, ты прав.

 – И что дальше?

 – Я и мои воины будем служить Рюрику, но с одним условием.

 – Говори!

 – Когда мы пожелаем, он без задержки должен освободить нас от обязательства и беспрекословно отпустить на родину.

 – А если вы покинете его  перед решающим сражением?

      Лицо юноши вспыхнуло, словно сигнальный огонь на сторожевой вышке, складка над переносицей исчезла, и  я пожалел, что задал унижающий его вопрос.

 – Не оскорбляй меня!

 – Извини! Я передам твое условие Рюрику. Думаю, он  согласиться с твоей просьбой.

     Мы не успели закончить разговор, как полил дождь. Его тягучие нити  были сотканы прочно и плотно – хмурая беспросветность окутала и людей, и крепостные стены, и борта причаленных судов. Потоки холодной, безжалостной воды лились с неба на землю, а по земле устремлялись в Волхов, поверхность которого кипела и пенилась, радуясь родственному слиянию с посылаемой сверху влагой. Все мгновенно промокли, потяжелевшая одежда  и обрушивающийся с небес беспрерывный поток гнули к земле, но душа выпрямлялась и рвалась навстречу дождю, словно узница, только-только помилованная и тут же выпущенная на свободу.