Весь следующий день паны не решались вернуться в лагерь. Только на третий день, когда казалось, что народ поуспокоился, выехали они в сопровождении Хмельницкого и старшин. Табор проехали благополучно. Но, когда гетман распрощался с ними, хлопы и татары напали на них, принудили выйти из экипажей и обобрали у них все, что при них нашлось, даже перстни. Те, кому ничего не досталось, срывали обивку карет, рвали ее на лоскуты и кричали: "Вот и у нас есть ляшская добыча".

– Панове казаки, за что вы нас обижаете? Ведь, мы ваши братья. Я такой же русский, как вы, – уговаривал толпу пан Кисель.

А татары кричали:

– Ляшка братка, а лоша не братка и сукманка не братка! (Ляхи братья, а лошади и сукно – не братья).

Комисары благословляли Бога, что целы и невредимы прибыли в свой лагерь, и никак не могли сказать Потоцкому, заключили ли они мир или не заключили.

– С гетманом как-будто и заключили, и на этот раз грозный Тамерлан был особенно милостив… Но чернь, это звери, а не люди, они чуть не разорвали нас в клочья, – говорили послы.

Через несколько часов прибыли в польский лагерь казацкие полковники и от имени Хмельницкого изъявили согласие подписать мирный договор.

Коронный гетман радовался своему успеху и со всем войском двинулся к Белой Церкви. По приходе туда в некотором расстоянии от польского лагеря, на кургане "Острая могила", раскинули великолепный шатер; в нем казаки должны были принять присягу в том, что будут хранить договор ненарушимо. Паны комисары приняли торжественный вид и ожидали казацких послов.

Наконец послышался конский топот и двенадцать казаков с полковником во главе подъехали к шатру.

– Пан Кисель, – с изумлением проговорил Гонсевский, один из комисаров, – казаки не те, другие, все незнакомые лица.

Пан Кисель вышел из шатра.

– Что угодно панам казакам? – обратился он к приехавшим. – Мы ждали пана Выговского и полковника Москаленко, а приехавших панов я не имею чести знать…

– А то ж я не Москаленко, а Одынец, – отвечал полковник, слезая с коня, – а се мои люди!

– Что ж угодно пану Одынцу? – с удивлением спросил Кисель.

Мы с поклоном от войска запорожского к вашим милостям, будьте добры, утвердите Зборовские статьи, и пусть войско коронное выйдет из Украины, а мы не перестанем сноситься с татарами, они охраняют нашу свободу.

При этом неожиданном вступлении даже спокойный Кисель не выдержал и схватился за саблю.

– Презренные хлопы, они играют нами! – шептали другие комисары.

Кисель, однако, тотчас же сдержал свой гнев и сказал:

– Мы ожидали от вас присяги, а вы опять начинаете новую смуту.

– Мы и покоримся, и присягнем, только подпишите Зборовский договор, –настаивали казаки.

– Опомнитесь, – усовещевал Кисель, – какой Зборовский договор? В Белой церкви заключен новый…

– Ничего мы не знаем, ничего не ведаем, что у вас там было в Белой Церкви, – отвечал Одынец. – А нас войско с этим послало.

Кисель горячился, призывал Бога в свидетели, что султан захватит всех казаков и обратит в мусульманство, Бог накажет их за то, что они не хотят быть подданными христианского государя, казаки все твердили свое: "Не знаем мы ничего, подпишите Зборовские статьи, и мы вам присягнем тотчас же".

Терпение комисаров истощилось.

– Бог с вами! – сказал Кисель. – Вы коварный народ. Мы уезжаем. Пеняйте сами на себя!

– Как угодно панам! – смиренно отвечали казаки. – Коли драться, так драться, мы пришлем ваших заложников невредимыми.

Польские заложники возвратились и полякам не оставалось ничего другого, как готовиться к битве.

Казацкий лагерь тоже принял боевой вид; но Хмельницкий засел в своей палатке и не хотел ничем распоряжаться.

– Батько! – приступали к нему полковники, – начинай битву с ляхами!

– А цурь вам, вражьи дети! Заварили кашу, сами и расхлебывайте! Я тут ни при чем, – отвечал Хмельницкий.

– Что ты чудишь, батько? – с досадой спрашивал его Довгун.

– Молчи хлопец! – отвечал Богдан, улыбаясь, – ты еще молод меня учить. Кабы у меня было столько войска, как под Берестечком, я бы ни минуты не задумался. А теперь пускай хлопцы на свой страх идут. Удастся им побить ляхов, мы Зборовский договор подпишем, а не удастся, я в ответе перед панами не буду, скажу, что казаки сами на ляхов набросились. А чтобы им не скучно было завтра ляхов бить, вели им выкатить семь бочек горилки. Начались стычки. Хмельницкий ловко подсмеивался над панами. Когда казаки проигрывали, он посылал извинения, уверял, что ничего не знает, что всю эту смуту затевают хлопы. Когда же поляки требовали присяги и подписания договора, он посылал на них и казаков, и татар. Они уводили польских пленных на глазах у панов.

Хмельницкому только нужно было выиграть время. Он все еще надеялся смягчить невыгоды Белоцерковского договора, но это ему не удалось, поляки стояли на своем, и 16-го сентября договор был подписан.

– Я хочу теперь видеться с ляхами! – заявил Хмельницкий полковникам. – Пусть они пришлют вам за меня заложников, я поеду к пану коронному гетману.

– Что тебе дались ляхи? Что тебе за неволя им кланяться? – спрашивали полковники.

– Ничего вы не понимаете! – резко отвечал гетман. – Нам теперь надо ладить с панами.

– Не пустит тебя народ! – отвечали ему.

– Я им горилки выкачу. Перепиться недолго. Тогда и уеду.

Он велел выкатить несколько бочек горилки; казаки перепились и не заметили, как их гетман уехал в польский лагерь.

В роскошном шатре Потоцкого собрались все знатнейшие паны. Хмельницкий держал себя скромно; но за обедом поспорил с Радзивиллом, зятем молдавского господаря Лупулы.

– Изменник он – вскрикнул Хмельницкий. – Хоть ваша княжеская милость и зять его, но я скажу, что готовлюсь воевать с ним. Он обещал выдать свою дочь за сына моего Тимофея, да так и не отдал. Много у него грошей, а у меня людей. Разграблю его сокровища и накажу его вероломного. Князь побледнел от гнева, но удержался и, пробормотав что-то, вышел из-за стола. Ивашко, недалеко сидевший от Хмельницкого, тоже незаметно встал и прокрался, как кошка, в темный угол, где Радзивилл горячо толковал о чем-то с панами. Через несколько минут, бледный, с горящими глазами, подошел хлопец к Хмельницкому и нагнулся к его уху.

– Батько, тебя отравить хотят! – прошептал он. – Не пей вина, которое подадут!

Через полчаса в шатер внесли на огромном подносе заздравные кубки. Для Хмельницкого стояла особая чарка художественной работы с инкрустациями.

Все встали из-за стола. Загремела музыка, раздались пушечные выстрелы. Из казацкого лагеря отвечали тем же.

– Да здравствует король! – громко проговорил Потоцкий, высоко поднимая кубок.

Хмельницкий снял шапку, почтительно наклонил голову, но не притронулся к чарке.

– Предлагаю тост за все благородное шляхетство! – предложил Радзивилл.

Все снова обнажили головы, но Хмельницкий угрюмо нахлобучил шапку, судорожно схватил кубок, стукнул им по столу и вышел. Паны бросились за ним.

– Пан гетман, куда же? Мы еще будем пить за здоровье пана.

– Благодарю! Мое здоровье у панов может совсем расстроиться! –отвечал он.

Вместо коляски гетмана, ему подали прекрасного коня в богатой сбруе. – Что это? – с удивлением спросил он.

– Это подарок вашей милости! – отвечали слуги.

– А, щедроты вашего Потоцкого? – обратился он к панам. – Благодарю его, как гетмана, победителя и союзника, а за коня готов ему одарить тремя стами подобных.

Он вскочил на коня и помчался, сопровождаемый Ивашком. Коляска едва поспевала за ними.

На полдороге гетман остановился, соскочил с коня, пересел в коляску и задумчиво поехал в табор.