Как?

Приятнее некуда. Под этим он, возможно, понимал не что иное, как удовольствие от расстегивания ее шелковой блузки. От наблюдения, как она раздевается. И затем, в самый миг проникновения, от слов: Почему мы ждали все это время? Быть может, сказанных лишь чтобы уменьшить всегда сохранявшуюся ею дистанцию. В качестве защиты?

Как бы там ни было, до сих пор он был согласен бездельничать и размышлять о Дафне, приехавшей в Германию молодой американке с серьезным лицом — довольно — таки привычный тип, — которая ни разу не спросила о его покойном отце или о его собственной сомнительной роли в процессе по делу группы Einzieh, хотя и должна была знать об этом: взглянем правде в глаза, едва ли она могла не знать этого, когда каждый в Вюртенбурге знал все, что только можно было знать.

Привратник получил определенное удовольствие — просто исполняя свой долг, — когда сообщил ему, что Дафна уехала. Он всматривался в лицо Ульриха, чтобы увидеть, как тот будет реагировать на эту новость. Ульрих повернулся, скованно прошагал к лифту и нажал кнопку пятого этажа, преследуемый беспощадным взором привратника, который мог следить за подъемом Ульриха по указателю этажей над дверью лифта.

Прочтя засунутое ему под дверь письмо, Ульрих поднялся пешком на этаж выше и, воспользовавшись оставленным ключом, зашел к ней в квартиру. Здесь было прохладнее, чем у него. Она оставила всю мебель, как бывшую здесь до ее приезда, так и купленную ею: письменный стол, обеденный стол, стулья, книжный шкаф, ковры, лампу. В одном углу — стопка книг. Он тщательно просмотрел их и с долей удовлетворения обнаружил, что его книг среди них нет. На кухне было все, что нужно, и он сделал себе чашку кофе, которую выпил, разглядывая ее вещи. Телефон еще не был отключен. В любой момент кто-то мог позвонить. Какой-нибудь студент. Друг? Могла позвонить даже она сама. Изменив в последнюю минуту планы. Как же она все это объяснит? Судя по всему, собиралась она в большой спешке и поехала прямо в аэропорт. К письму она присовокупила также и постскриптум, который он воспринял довольно болезненно. Я не намерена быть у тебя в жизни очередной женщиной, которая кончит в одной из твоих книг. Должно быть, со своим обычным легкомыслием он оставил у себя на столе рукопись, и она, чего доброго, заглянула в нее — или, что еще хуже, в его парижский блокнот.

Он поехал в аэропорт и проверил в нескольких компаниях, не покупала ли Дафна Хейзендрак билет на один из американских рейсов. Не покупала, по крайней мере под своим именем. Не удовлетворившись этим, побуждаемый Grundlichkeit, немецкой основательностью, к дальнейшему расследованию, он поинтересовался в «Люфтганзе», не улетала ли сегодня утром в Женеву некая мисс Дафна Хейзендрак. Он объяснил, что она его племянница и обещала позвонить ему по прибытии в Женеву. Не дождавшись от нее звонка, он хотел бы узнать, улетела она на самом деле или, сколь бы неправдоподобно это ни звучало, внезапно передумала. Симпатичную служащую не обманула его история. Больно знакомо. Его племянница, как же. Ей не полагалось сообщать те сведения, которыми он интересовался. Он улыбнулся. Ваша племянница, сказала она, проверив списки, улетела в Женеву последним дневным рейсом. С посадкой в Цюрихе. Прибытие в Женеву — 8.05.

Она улетела туда, чтобы присоединиться к Пауле? Все было возможно.

Хельмут сделал все, что мог, чтобы отговорить его лететь в Женеву. Что бы там ни было, тебе этого не хочется. Что бы там ни было, тебе этого не нужно. Ты свободен. Ты снял с себя все обвинения. К тому же она может и не знать Паулу, убеждал он. Ее могли просто-напросто привлечь Альпы или изобилие шоколада. А кроме того, какая разница? Ты что, всегда так мечешься, когда наконец заклеишь бабу?

Тебе больше нечего сказать? спросил Ульрих.

Тебя на самом деле тянет к невротичкам.

Ты можешь дать мне немного денег? спросил Ульрих.

Он вылетел в Женеву на следующий день. Как он и ожидал, в телефонной книге имя Паулы отсутствовало. Не долго думая, он поселился в гостинице, в которой они с Паулой когда-то останавливались на пару ночей. Он, правда, не мог вспомнить, на каком этаже. Расположена гостиница была очень удобно, по соседству с кэ дю Монблан. На следующий день он первым делом купил пачку бумаги и карту города. Бродя без особых целей по центру неподалеку от Английского парка, он раз за разом спрашивал себя, для чего приехал в Женеву — то ли разыскивать Дафну или свою бывшую жену, то ли просто собирать материал для следующей книги? На третий день он отыскал маленький ресторанчик, в который они часто ходили с Паулой. Нашел он и киоск, где продавалась «Вюртенбургер Цайтунг». Он все еще был в Женеве, когда в Вюртенбурге взорвалась вторая бомба. На сей раз оказался разрушен целый этаж в архиве отпечатков пальцев нового полицейского участка. Когда он разговаривал по телефону с Хельмутом, его брат усталым голосом предложил, чтобы он пока оставался там, где находится, предостерегающе добавив: И Ульрих… Пожалуйста, ни во что не впутывайся… ты понимаешь, о чем я говорю? Я знаю, ты в этом спец, но попытайся хоть на этот раз не впутаться.

Он сидел у себя в номере, подготовившись к любой случайности. У него была стопка бумаги и взятая напрокат пишущая машинка, но он не мог написать ни строчки. Ему казалось, что у него перестали функционировать и рассудок, и тело. Все вокруг замерло в бездействии. На одной из прогулок он купил подержанный экземпляр «Рене Лейса» Виктора Сегалена. Он начал читать книгу в кафе на рю де Рон.

Рассказчик, француз, живший в 1911 году в Пекине, размышлял о событиях в определенных отношениях подобных или, по меньшей мере, внешне напоминающих его собственные женевские похождения. Живя в столице Китая, когда Запретный Город был еще закрыт для всех чужеземцев, этот француз лелеял одно всепоглощающее желание, — чтобы понять то, на что он постоянно ссылался как на «Нутро» Китайской империи, — войти (правильнее было бы сказать — проникнуть) в Императорский дворец и обозреть все, что так долго от него утаивалось. Правда, для Ульриха Запретный Город в Женеве был менее осязаем. Нет. В настоящий момент общей у него с французом была подстегивающая потребность узнать, понять, увидеть. Разъяснение утаиваемого. И тем не менее, проводя это достаточно подробное сравнение с французом из «Рене Лейса», он в то же время потакал своей излюбленной привычке, а именно, пытался рассмотреть и разместить свои личные дела в литературном контексте, словно это могло наделить их более ясным и богатым смыслом.

Но почему же Дафна уехала в Женеву? Warum Genf?

В день смерти Брумхольда сообщение о ней обошло все французские, швейцарские и немецкие газеты. Пространные некрологи. Величайший со времен Гегеля немецкий мыслитель. Фотографии Брумхольда в его бревенчатой хижине, до которой от спроектированного братом Ульриха для себя самого дома было каких-то двадцать минут езды. Целая страница, перечисляющая философские достижения Брумхольда. К удивлению Ульриха, издатели не побоялись упомянуть о кое в чем предосудительной и этически сомнительной роли философа во время прихода к власти национал-социалистов. Чуть позже в тот же день он наткнулся в незнакомом ему районе Женевы на маленький, но очень хороший книжный магазин. Он с удовольствием обнаружил там целый ряд книг Брумхольда, как на немецком, так и на французском. После некоторых колебаний он выбрал «Jetzt zит letzten Mahl» и «Ohne Grund», раннюю работу, опубликованную в 1936 году. Выходя из магазина, он краем глаза — но в этом не было никаких сомнений — заметил сидящую рядом с водителем в проезжающем мимо светло-желтом «порше» Дафну. Размахивая руками и выкрикивая ее имя, он бросился за автомобилем и едва не попал под встречный грузовик. Глядя на него, остановились несколько прохожих. Автомобиль не затормозил. Скорее всего, Дафна его не видела. Несколькими часами позже, когда он вернулся в гостиницу, дежурный протянул ему принесенную кем-то записку. Он узнал почерк Паулы. Записка гласила: Хватит с тебя. Оставь нас в покое.