Очарование этого момента нарушил Син, который был старше Тори на два года. Посмотрев снизу вверх на кузину, он продекламировал: «Ее сравню я с утренней звездой. Она любого ослепит своею красотой».

Тори наградила Сина за эту цитату нежнейшей улыбкой и спустилась вниз по ступеням; точно королева, она протянула ему свою руку и позволила проводить до экипажа. Темные волосы девушки были стянуты на макушке в сверкающий узел; несколько вьющихся медных прядей обрамляли маленькое личико, напоминавшее по форме сердечко. На первый взгляд Тори казалась воплощением мягкости, но округлый подбородок с ямочкой посередине говорил об упрямстве, а очаровательная улыбка, блуждавшая на полных губах, могла вмиг смениться гримасой гнева. Но самое сильное впечатление производили ее глаза – большие, почти фиолетовые, густо обрамленные длинными темными ресницами.

– Они похожи на весенние фиалки, – с восхищением сказала однажды Кэтрин.

– Или на грозовые облака над морем, – добавил Син с нотой отчаяния в голосе.

«Иногда, – подумал Симес, – старший сын и наследник держится так, будто влюблен в Тори». Конечно, это невозможно. Она доводилась ему кузиной, хотя между ними не было никакого внешнего сходства. Вероятно, она унаследовала свою экзотическую внешность от матери, которую они никогда не видели. Палома оставалась для бостонской семьи такой же загадкой, как и нежелание Патрика вернуться домой. Слава Богу, у него хватило ума отправить к ним Тори, позаботиться о ее образовании и воспитании. Даже если в Монтерее и были школы для молодых леди, больная Палома не могла дать Тори то, в чем нуждалась девушка. Тори мало рассказывала о своей матери, словно Палома была второстепенной фигурой в их калифорнийском доме.

– Где Тори? – спросил Симес жену. – Я отнесу ей письмо отца.

– Она в саду с девушками. Читают вслух Вордсворта и пьют чай. Боюсь, с помощью этого спектакля скрывают свои истинные замыслы. Они сейчас без ума от театра.

Кэтрин взяла ручку; на губах женщины заиграла улыбка.

– Увидев в прошлом году Шарлотту Кушман в театре «Тремонт», Виктория буквально влюбилась в нее. Теперь она мечтает стать великой актрисой. Конечно, желание посвятить себя борьбе за права женщин кажется мне более возвышенным, но Виктория еще молода и должна познакомиться с разными сферами человеческой деятельности, чтобы понять, что в жизни является наиболее важным.

Симес не собирался вступать с женой в дискуссию о неотъемлемых правах женщин – в подобных спорах он много раз натыкался на каменную стену и считал эту тему небезопасной. Поэтому лишь улыбнулся и вышел в сад. Тори, Маура и Меган сидели на пледах под ветвями цветущей яблони. На маленьких подносах, лежащих на траве, находились чайные чашки и остатки лимонного пирога. Тюльпаны и нарциссы склонили свои головки под теплыми лучами полуденного солнца. Девушки показались Симесу прелестнее всех цветов в саду; он залюбовался их очаровательными головками: у одной из них волосы были медного цвета, у другой – светлые, у третьей – золотисто-каштановые локоны.

Это видение тотчас исчезло, как только дочь поприветствовала Симеса, чем вызвала у него замешательство.

– Папа, – сказала Маура, подняв свое хорошенькое личико с ямочками на щеках, – подойди и поделись с нами твоим мнением. Тори читала нам книгу, опубликованную в прошлом году Маргарет Фуллер. Она называется «Женщины в девятнадцатом веке» и посвящена правам женщин. Тебе известно, что мисс Фуллер – подруга мамы. Ты согласен с тем, что женщины должны обладать гражданскими правами?

Услышав этот вопрос, Симес растерялся, ласково потрепал рыжую головку Мауры и сел на садовую скамейку.

– Конечно. Как я могу считать иначе, будучи женатым на столь яростной защитнице женских прав, каковой является твоя мама?

Подобный ответ показался ему самым дипломатичным из всех возможных – он помнил о том, что в доме живут четыре волевые женщины. К сожалению, Син еще не овладел искусством притворства. Между молодым человеком, его сестрами и кузиной неоднократно вспыхивали такие баталии, что Сину приходилось бежать за утешением к отцу. Взглянув на Тори, он увидел на ее лице еле заметную улыбку. Она словно подозревала, что на самом деле он придерживается других взглядов. Симес улыбнулся в ответ.

– Значит, ты почитываешь бунтарскую литературу, крошка?

– Да, дядя Симес. Она многое разъясняет. Тетя Кэтрин ходила на диспуты мисс Фуллер в Бостоне, однажды и я посетила с тетей семинар, который состоялся в доме Элизабет Пибоди. Сейчас мисс Фуллер работает в Нью-Йорке, куда ее пригласил Гораций Грили. Она литературный критик его газеты «Нью-Йорк трибюн». Я считаю ее необыкновенной женщиной.

– Что ж, в этом нет ничего плохого, – задумчиво произнес Симес.

– Несомненно. – Тори пристально посмотрела на дядю. – Мисс Фуллер очень умна. Она была настоящим вундеркиндом – в шесть лет начала учить латынь, а в восемь уже читала Овидия. Она владеет греческим, французским, итальянским и немецким языками, прекрасно разбирается в английской литературе.

Эта тирада слегка смутила дядю, и девушка улыбнулась. Он явно не знал, что сказать. При первых признаках смуты в его семействе он обычно скрывался за дверью своего кабинета. Тори подалась вперед, густые волосы девушки накрыли страницы лежащей у нее на коленях книги.

– Если ты пообещаешь отправиться с нами в четверг в театр, я больше не буду говорить о Маргарет Фуллер. По рукам?

Тихо засмеявшись, Симес потрепал Тори за подбородок:

– Хитрая девчонка. Конечно, я поведу вас в театр, если вы хотите. Почему нет? Мои дочери – самые красивые девушки в Бостоне. В этом городе никто не стоит вашего мизинца.

Сочный ирландский акцент придавал речи дяди Симеса особое очарование, и Тори внезапно вспомнила о своем отце. Папа тоже произносил слова с ирландским акцентом, напоминавшим об их происхождении. Она думала об отце уже не так часто, как прежде, ведь она покинула Калифорнию, когда ей не было еще и десяти лет, а теперь стала почти взрослой женщиной. Причина заключалась не в том, что Тори не любила отца, просто сейчас она уже плохо помнила дом, в котором родилась.

Мама представала смутным, расплывчатым образом – Тори с трудом удавалось восстанавливать в памяти ее внешность. После рождения Диего мама не вставала с кровати, все время лежала в своей комнате. «Инвалид, – сказала тетя Бенита, – роды, об опасности которых говорили врачи, погубили ее здоровье…»

Заботиться о младенце доверили тете Бените, и Диего со временем превратился в крепкого, немного капризного малыша. Тори часто вспоминала, как он выглядел при их расставании. Тогда Диего был серьезным восьмилетним мальчиком с густыми черными волосами, как у матери, и живыми голубыми глазами, как у отца. Диего жил в мире мужских интересов, он был наследником культуры, в которой женщине отводилась весьма ограниченная роль. Тори помнила, какие строгие порядки царили в Калифорнии, где от женщин требовали покорности и послушания. Никто не заговаривал там о таких вещах, как равенство прав. Тори была благодарна Господу за то, что он подарил ей тетю Кэтрин, которая понимала духовные потребности племянницы, боролась за освобождение женщин и часто брала своих дочерей и племянницу на лекции и диспуты.

Совсем недавно они нанесли визит миссис Элизабет Кэди Стентон, собиравшейся переехать в Сенека-Фоллз, штат Нью-Йорк. Ее муж, адвокат Генри Брюстер Стентон, был известным сторонником отмены рабства. Во время своей поездки в Лондон летом после свадьбы Элизабет познакомилась с миссис Лукрецией Мотт. Когда этих дам не допустили на съезд аболиционистов из-за того, что они были женщинами, они поклялись провести в Соединенных Штатах съезд, посвященный гражданским правам женщин. Они еще не организовали его, но миссис Стентон охотно делилась своими суфражистскими взглядами. В числе ее слушательниц были и женщины из семейства Райенов. Порой Тори приходила в ярость от несправедливого отношения к женщинам. Она поклялась, что постарается исправить такое положение.