Прыгнул Изяслав через костёр, себя не помня, а потом через другой, вслед за Белицей. А после третьего костра ждала его Милава и без личины. И уже по её позе понял Изяслав, что от него требуют беснующиеся вокруг женщины. Понять-то понял, но силу мужскую выказать не смог. Так и стыл в растерянности, поглаживая бабьи ягодицы. Словно одеревенело всё в нём.

- Ну же, Изяслав, - жарко прошептала Милава. - Забьют ведь до смерти.

Но и после этого призыва ничего не вышло у Изяслава. И вновь вопящие женщины погнали его через костры - изгонять злого духа. Изяслав задыхался, от усталости и гари у него подкашивались ноги.

- Пусть Белица встанет! - крикнула Милава.

Но и Белица не разожгла Изяслава, а от его неудачи женщины злобно взвыли и принялись за боярина не шутя. Он перестал чувствовать удары, все тело горело огнём, а вокруг кружились бесноватые, пытаясь пробудить в нём мужскую силу. Но у Изяслава только красные круги пошли перед глазами от того кружения.

- Тащите его к воде, - крикнула Милава.

Всей гурьбой, волоча за собой Изяслава, и ввалились в реку, подняв тучи брызг. От холодной воды боярин немного опамятовал и на своё тело взглянул, а на том теле живого места не осталось, всё в кровавых рубцах и царапинах. Показалось Изяславу даже, что вода вокруг него сделалась красной от крови. А потом по той кровавой воде заплескали ветки, но, не ограничившись этим, вновь перешли на спину боярина, выбивая из него последние силы. Уже почти падал Изяслав, когда услышал бабий крик:

- Ладья чалит, к пристани.

Поднял голову Изяслав, а в его расширенные болью и страхом глаза дыхнуло огнем морское чудовище. Боярин успел увидеть удар огненной Перуновой стрелы и облачённого в волчью шкуру воеводу Ладомира на плешанской пристани среди голых бабьих тел, а потом провалился в пустоту.

Дождь хлынул как из ведра, стоило только Ладомиру встать ногой на плешанскую пристань. От этой тучи они спасались греблей последние несколько часов да недотянули самую малость. Придётся теперь мокнуть под дождём, но это уже не беда, когда да родных гонтищ рукой подать.

Не сразу понял воевода, откуда набежало столько нагих жёнок, да и мечники растерялись от такой жаркой встречи. Только и слышалось со всех сторон:

- Макошь и Перун, Макошь и Перун.

А когда обезумевшая Ждана на нём повисла, тут Ладомир не стал противиться, дал стянуть с себя одежду и во славу Ударяющего бога и бабьей богини исполнил свой долг. Рядом обхаживали беснующихся жён Перуновы Волки и мечники. Факелы с шипением угасали в потоках хлынувшей с небес воды, но огненные стрелы Перуна, раскалывая небесную твердь, освещали сплетённые во славу богов человеческие тела.

Исступление закончилось, женщины обмякли и чуть ли не попадали на мокрые брёвна плешанской пристани. А удивлённый Ладомир увидел едва ли не у самого своего лица насмешливые глаза новгородской вилы.

- Что у вас здесь происходит? - спросил у неё воевода.

- Сушь, - спокойно отозвалась Милава. - Но Макошь и Перун оценили старания плешан.

И пошла прочь, поблёскивая в темноте белым и мокрым от дождя телом. Войнег, стоящий рядом с Ладомиром, с обвисшей в истоме на его руке женой Светляной, только хмыкнул недоверчиво ей вслед. Ну а Ладомиру оставалось всего лишь вздохнуть да пожать плечами.

Воевода Ладомир в очередной раз удивил всю Плешь - уходил на одной ладье, а вернулся на двух, причём одна из них была боевым нурманским драккаром, на которых эти разбойники беспрестанно совершают набеги в чужие земли. Плешане с опаской косились на пасть морского чудовища и цокали языками, разглядывая выгружаемые на пристань сокровища. Кто-то радовался успеху своих родовичей, кто-то завидовал вечному Ладомирову счастью. Удачливость воеводы никого, впрочем, не удивляла - кому же ещё помогать Перуну, как ни своим Волкам, возвращение которых к родным очагам вернуло и влагу на иссохшие поля. Дождю радовались все без изъятия плешане, высыпавшие на пристань с раннего утра.

Пока сам воевода отсыпался после трудного похода, а у ладей распоряжался Твердислав Гавран вместе с тивуном Рябцем и мрачноватым киевским мечником Вилюгой, которому ещё предстоял долгий путь в стольный град на второй ладье. Эту ладью даже разгружать не стали, поскольку там находилась доля, предназначенная для Великого князя. Зато добычу с нурманского драккара свозили на воеводский двор, чтобы разделить между участниками удачного похода. По словам находившегося здесь же на пристани Севка Рамодана, прибыток был не столько воинским, сколько торговым. А его рассказы о чужих землях заставили отвиснуть не одну плешанскую челюсть. Севок на охи плешан только скалил зубы, а сам приглядывался к девкам, которые, выгнав скотину за ворота, возвращались к своим домам. По мнению знатоков, Плешь не оскудела красавицами, и молодому Рамодану было где развернуться. Тем более что Севок не первый удачный поход совершает с воеводой, к выгоде не только рода, но и своей собственной. Таких как Севок Рамодан немало уже набиралось в Плеши. Для этих мечников слово воеводы превыше слова родичей.

Из Рамоданов-то не один Севок ходил с Ладомиром. Не с этого ли попёр в гору горластый род? А всё потому, что Рамоданы всегда горой стояли за Перуна, в то время как многие плешанские роды склонялись к Велнясу. А Велняс не помог ныне Плеши, и кабы не Перун с Макошью, то многим бы пришлось голодать зимой.

Кому эта простая мысль сама не шла в голову, тому до неё помогали додуматься Перуновы волхвы. И как-то сама собой утвердилась в Плеши идея, что следует поставить идол Перуна на самом высоком холме. А рядом - богиню Макошь, которая пожелала с Ударяющим в супружестве жить. О свадьбе меж богом и богиней сначала шептались на Торговой площади, а потом седобородый Гул объявил о ней во весь голос. А боярыня Милава, к которой плешане прониклись большим уважением, кивала головой, подтверждая тем самым слова Перунова волхва.

По слухам, распространяемым на том же торгу, муж боярыни Милавы младой Изяслав занемог после удачного волхования в дождевую ночь, но занемог не до смерти и вот-вот уже готов подняться с ложа. Плешане, говоря об Изяславе, чесали затылки и прятали друг от друга глаза - ну что тут поделаешь, не угодил боярин бабьей богине, а спрос мог быть со всей округи.

Слухи о боярине Изяславе оказались верными - через семидницу видели его уже на улочках Плеши. Проехал боярин через Торговую площадь на пристань и долго там о чем-то разговаривал с киевскими мечниками. Киевлян с Ладомиром ходило два с половиной десятка, а большая ладья, на которой им предстояло плыть до Киева, требовала вдвое больше гребцов. Среди плешан не нашлось охотников браться за вёсла, потому боярин легко столковался с Вилюгой. По слухам, покидал Плешь Изяслав навсегда. Что же до боярыни Милавы, то про её отъезд никто не заикался.

Весть об отъезде Изяслава дошла до Ладомира чуть ли не в последнюю очередь. За время долгого отсутствия накопилось столько дел, что как-то недосуг было выяснять, что там не поделили молодой боярин и новгородская вила. Да и зуб имел плешанский воевода на Ставрова сынка. Не мог забыть ему злорадной ухмылки, когда разгневанный Владимир бросил плешан в чужой земле, считай что на погибель. Твердислав на вопросы Ладомира ответил не сразу, а долго кряхтел и собирался с духом.