Он еще объявился раз или два на моих матчах: я опять замечал его за воротами, когда шел за мячом. Он улыбался и махал мне и, казалось, радовался тому, что я снова в дубле, и он может быть рядом со мной. Забавный он был парень, Майк.
По правде говоря, мне действительно в чём-то стало лучше. Все здесь происходило медленно, и поэтому играть было легче. Все движения не такие быстрые, удары не такие сильные, и за верховые мячи здесь не шибко боролись. В первых играх я даже тут умудрялся делать ошибки, но потом почувствовал, как понемногу прихожу в себя. Бросаясь кому-нибудь в ноги и забирая у него мяч, или прыгая вверх и перехватывая навес, я говорил сам себе: ну вот и все, это не может продолжаться долго, все будет в порядке.
Что же до первой команды, дела у нее шли из рук вон плохо. Первый матч без меня они провели в Ньюкасле и получили пять банок, потом дома проиграли «Челси» 0:1. Естественно, я спрашивал у Боба Каллена, как играл Терри Морган, и он отвечал:
— Да так, нормально.
— Но он мог не пропустить? — конечно, я имел в виду, мог бы я не пропустить, хотя ведь я потому и играл в дубле, что, когда надо было не пропускать, пропускал.
— Ну, может быть, последние два, — сказал мне, Боб после Ньюкасла, — но к тому времени мы все уже так или иначе расклеились.
А через пару недель Боб и сам оказался в дубле. Это случилось после того, как мы сыграли 2:2 дома с «Ливерпулем». Он пришел домой, чуть не плача: «Чего он только мне не наговорил, как только не назвал! Ну хорошо, я упустил пару возможностей, но зачем же валить все на меня?» Сгоряча он кое-что сказал репортерам сразу после игры, и один из них — из агентства новостей — запихнул это в газету. Так что в воскресенье утром появилось: «КАЛЛЕН ОБВИНЯЕТ МЕНЕДЖЕРА МАКИНТОША» и все такое прочее.
В понедельник босс вставил ему по первое число, оштрафовал на сотню, а это для кого угодно сумасшедшие деньги, и отправил в дубль. Естественно, мне было очень жаль Боба, он страшно переживал, хотя надо признать, что стало гораздо приятнее играть вместе с ним. Наконец-то можно было с кем-нибудь поговорить об игре, приходя домой, даже, если игра не имела никакого значения. Боб, как и я, попросил трансфер, и босс отказал ему, сказав то же самое, что и мне, что контракт еще не закончен и что потом клуб будет иметь на него права, и все такое.
— Как я понимаю, — сказал Боб, — эти контракты однобокие: клубу все, а игрокам ничего.
— Ты только что это понял? — спросил Томми Дугалл, который слышал наш разговор.
— Что ж, — сказал я, потому что этот Томми временами мне надоедал, — раз уж ты такой умный, то у тебя, наверное, другой контракт, не такой, как у остальных?
— Других контрактов не бывает, — ответил он. — Мы все невольники, сколько бы мы ни получали, — это было мне не очень понятно.
Как-то раз Томми вдруг спросил меня:
— А что ты будешь делать, когда закончишь играть?
— Что? — тут я даже опешил. — Ради бога, Томми, мне ведь только девятнадцать.
— Да, — согласился он, — но когда-нибудь тебе станет двадцать — совсем уже скоро, — а потом двадцать пять, тридцать, тридцать пять. Даже вратарь не может играть вечно.
— Ну, — сказал я, — тогда и поглядим. — Хоть я и понимал, что рано или поздно это время придет и что о нем надо подумать, но все равно для меня это было слишком далеко, чтобы, быть реальным. — А ты чем займешься? — спросил я его. — Станешь тренером?
— Ну уж нет, — ответил он, — только не я! Тренером! Ты только посмотри на директоров. Даже наши — а они считаются одними из лучших — и то ни черта не смыслят в игре, им бы только нажраться да нахлебаться. Нет уж. Я закончу где-нибудь под забором.
Я пристально посмотрел на него; временами было трудно понять, говорит он серьезно или шутит.
Он стал следующей жертвой, был отправлен в дубль после того, как первая команда проиграла 0:1 в Дерби. Сыграл пару матчей за нас, обводил по четыре-пять человек для того, чтобы потерять мяч на пятом или шестом, потом снова попал в основной состав. За ним вернулся туда и Боб — поехал в Ипсвич, где мы тоже проиграли 1:2, и через неделю опять оказался вместе со мной в дубле.
Никто не мог быть уверен в том, где находится, — все это стало походить на фарс. Однажды утром Билли Уоллис появился в Снэйрсбруке с чрезвычайно печальным видом. В раздевалке кто-то спросил, что с ним стряслось, и он ответил: «Меня выгнали». Мы просто не могли в это поверить. Все очень любили Билли, он всегда помогал любому из нас. У него, конечно, был не очень твердый характер, но нам вполне хватало одной сильной личности в клубе. К тому же от этого причина его увольнения становилась еще более непонятной: мы ни за что не могли себе представить, что его выгонят, ведь он ни разу не перечил Чарли Макинтошу.
Он рассказал: «Чарли сообщил мне об этом утром. До сих пор не могу поверить. Ничего не объяснил. Просто сказал: «Я тебя очень люблю, Билли, но ничего не поделаешь, тебе надо уйти. Если хочешь, можешь уходить прямо завтра». Не знаю, как я скажу об этом дома».
Через неделю у нас появился новый тренер — Джек Сейл, который до этого был менеджером «Аккрингтона». Не так давно он играл за Англию центрхавом, большой, лысеющий, черноволосый парень, очень спокойный. Должен сказать, он мне понравился. Босс доверял ему больше, чем Билли, сам стал реже появляться в Снэйрсбруке, оставив нас на Джека и Дона, и настроение наше немного улучшилось. Правда, не улучшилась игра, и следующим ударом для нас стала продажа Боба Каллена.
Все произошло в точности так же, как и с Билли Уоллисом. Однажды в пятницу утром босс вызвал его и сказал: «Блэкпул» хочет тебя купить. На твоем месте я бы согласился; здесь у тебя нет будущего». Что же мог поделать несчастный Боб? Он был в ужасном состоянии весь вечер, плакал, говорил, что чувствует себя так, как будто проиграл все на свете, и что не представляет, как ему удастся устроиться на севере. Но на следующей неделе он съездил в Блэкпул, встретился с менеджером — Бобом Стокоу, который, по его словам, оказался отличным парнем, — и подписал контракт.
Примерно через две недели «Блэкпул» приехал на матч с «Боро». Боб играл, у него был необычайный подъем, и он забил победный гол. Мне говорили, что после этого он посмотрел на трибуну, где сидел босс, и кое-что показал ему. Вообще-то это не было похоже на Боба, но после всего того, что он испытал, я не мог его осуждать. А его комнату в нашей квартире занял Джесси Мод.
В то время мы уже шли на последнем месте и играли отвратительно. Босс поставил Дэнни на место центрфорварда, где ему порядком доставалось. Что до Терри Моргана, то он, как я слышал, играл неважно, но в той ситуации я даже был рад, что сижу в дубле. Впрочем, вскоре я вновь попал в первую команду.
Для своего возвращения я вряд ли смог бы придумать игру похуже. Хоть наши дела в тот момент и шли из рук вон плохо, но третье место в прошлом сезоне дало нам право играть в одном из европейских кубков — Кубке ярмарок. В первом круге нам повезло с жеребьевкой — нашим соперником был маленький норвежский клуб, который даже мы не могли не обыграть. А вот в следующем раунде жребий свел нас с греческой командой из Афин.
Никто из ребят особенно не беспокоился, тем более что первый матч мы играли в гостях; как мы понимали, это то же самое, что боксерские бои в некоторых европейских странах — отбивайся, чтобы заработать ничью. Джек Сейл ездил смотреть на них, а вернувшись, сказал: «Они очень крепкие, поле у них очень тяжелое, а болельщики просто звери».
Я не жалел о том, что пропущу эти игры, особенно если учесть, как тогда играла первая команда. Но в субботу накануне, играя в гостях с «Эвертоном», Терри Морган ушиб бедро, а в понедельник босс сообщил мне, что я в составе. «Это прекрасная возможность вернуть все назад, — сказал он, — мы едем за ничьей, так что тебе придется немало поработать, хотя в основном это, наверное, будут высокие мячи и отскоки. Сыграй для меня хорошо там, и я позабочусь о тебе здесь».
