Мы свое дело — помирать — делаем по-настоящему. А все, что человек делает по-настоящему, он делает не для поучения кого-то, а для себя самого. Это ему так хочется. Не наше это дело учить тех, кто не спешит из гостей, кто чувствует себя здесь как дома, кто не соскучился, как мы, по небесной родине, а потому готов на небо хоть через преисподнюю, лишь бы быстрей. Но напоминать им всем мы имеем право, и это наше назначение, если его выполнять тактично, то есть юродиво, то есть именно себя выставляя дураками, а не их; и в основном мы свое главное дело так и делаем: как деликатная, цивилизованная нация. Чем меньше они понимают, до какой степени мы деликатны, чем больше принимают нас за дураков, тем, значит, тоньше делаем мы свое дело.
А то — учить. Безумный русский гений Федоров хотел воскресить всех отцов навсегда. Хорошо умный русский человек, простой русский народ его жизнью поправил: перепутал ты, батя. Перемудрил. Проще надо, отец. То же самое, но проще. Истина же проста: они все и без тебя, и так воскрешенные — и ждут тебя, а это тебе надо воскреснуть — и попадешь куда всю жизнь мечтал. А чтобы воскреснуть и надо-то только что? умереть.
Западные тут будут долго домирать, думая, что продолжительно живут (а сами только вялотекуще гибнут, за металл — а против чего гибнут, Бог один знает, а я врать не буду), а мы уже там, где — как оживем навсегда! как заживем полной жизнью!
Все приличные люди давно уже ожили. Кто домирает здесь — и кто уже дома? Вспомним, кого мы знаем, всех, кто живет и кто уже помер, — сравним их и подумаем: где, с кем нам лучше? и кого где больше из тех, с кем нам лучше? с кем хотя бы в три недели раз хотелось, по-настоящему интересно было бы поговорить? А? Вот и я о том.
Я хочу, чтобы всякому было хорошо, ну, и мне как всякому. Пора нам всем домой, к своим. Домой, братья и сестры, домой! пора, пора, летят перелетные птицы. Шумят крыльями во мне и вокруг. Засиделись мы здесь, на земной чужбине, вдали от родины. В разлуке. Зачем это разлучить меня с родителями и святыми, а свести с соседом по лестничной клетке? И даже у кого еще остались родители... ведь у каждого, кроме родителей, есть и другие свои, а где они здесь? Хорошо, когда человек за “жизнь” приобретет и удержит двух-трех друзей, а у многих — при мне многие жаловались — и того нет. И не знают, где их взять. А там? Там каждый попадет в общество знакомых ему, желанных лично ему собеседников. Нужно старца Силуана — первым делом увидишь старца Силуана. Потому что “времени больше не будет”. А где нет времени, там какое же может быть пространство? Если нет времени перейти из точки “а” в точку “б”, то и самого этого расстояния между точками — нет. Значит, нет такого места, где не было бы старца Силуана, потому что там вообще нет м е с т а. А кому нужно Достоевского — не сможешь найти места, где не было бы Достоевского. А не нужно тебе Достоевского — и нет его как не было. Не будет такого места, где бы он был. Опять же потому, что там нет м е с т.
Пора нам, пора. И мы, вещие птицы, стремимся домой быстрее других; но все равно это выходит медленно, даже при помощи многой водки не выходит раньше, чем эту “жизнь” прожить. Надо бы ускорить процесс. Но как? если не водкой, чтобы не грешить самоубийством. Не хочется возвращаться домой с грехом пополам. Как?
Я знаю, как. Не знаю только, получится или нет. Но попробовать надо. Моя мысль в том, что кто-то должен начать, и начать непременно с себя. А то так и просидишь, ковыряя в носу, до конца света — а он все не придет.
А нужен именно конец света при жизни. При нашей жизни. Тогда и произойдет все быстрей, чем от водки, а без греха.
Смотрите. По предсказаниям старцев, по пророчествам святых отец знаем мы, что конец света не наступит раньше, чем евреи восстановят Храм на храмовой горе. Но как только они это сделают, тут вскорости наступят и конец света, и второе пришествие Христово.
И евреи считают так же — а как иначе, когда у нас пророки одни и те же? Они думают так же, в смысле непременности восстановления полного Израиля в конце времен. А какая полнота Израиля без Храма? Так они и говорят, воевреенные-то евреи, что Храм необходимо должен быть восстановлен, и он обязательно будет восстановлен... когда-нибудь; но сейчас это невозможно: чтобы построить Храм, как Вы знаете не хуже меня, нужно снести стоящую на его месте мечеть Скалы — третью по главности святыню ислама. Всякая попытка строительства третьего Храма приведет к неминуемой войне со всем исламским миром — до бесконечной победы. До беспобедного конца.
И все время было это сейчас-невозможно.
А сейчас — сейчас все возможно. Сейчас, похоже, евреи понесут арабов из Иерусалима только так; доведенные их героическим хулиганством до ручки, они не посмотрят на возможность войны. Война все равно уже идет, уже шумит в ушах от клекота огненных птиц; а во что она превратится — в то уж теперь и превратится. Теперь уже — покатило.
Вот тут мы должны напомнить о святой цели настоящего еврейства, настоящего Израиля. О восстановлении Храма, под сенью которого соберутся, по их же пророкам, все народы, и лань возляжет со львом, и все по-писаному. Это ли должна быть не главная, не величайшая миссия евреев — в глазах самих евреев?
Так и призвать построить его возможно скорее.
Подготовить стройматериалы и технику, подвезти все уже сейчас — и начать, как только всех этих геройских камнеметателей, Голиафов, перенявших оружие Давида против самого же Давида, уберут из восточного Иерусалима. По крайней мере, очистят от них места, прилегающие к Горе. Летят, летят стальные птицы, я с ними, одна из них, я смотрю сверху вниз ее глазами.
Я написал об этом письмо-призыв — и разослал в нескольких экземплярах: в кнессет, израильской правящей партии, в квартал ортодоксов и в Нью-Йорк в “Хабад Любавич”. Пока что под письмом стоят только две подписи: моя и моего приятеля, чающего узреть Христа во втором пришествии, в силе и славе, еще при своей земной жизни. У него тоже ни сил, ни желания больше дожидаться, пока своим ходом кончится все это безобразие, в смысле мир, а то же — лежит себе весь во зле и лежит, и хоть бы кто моргнул. Некому памятник ставить.
Две подписи — это немного. Но сейчас я готовлю второе послание, где мотивированно, со всею посильной продуманностью излагаю, почему необходимо восстановить Храм — и почему именно сегодня, сейчас или никогда. Я не посмотрю на самого себя, что сам говорил — никого не учить. Объективность важнее самоуважения. С кем ты — с Платоном или с истиной? вот вопрос (я не говорю, что Платон дешевле, а только что истина дороже). Я собираюсь послать послание многим известным людям; верю, что они прислушаются к голосу русской общечеловеческой совести и подпишутся. Такое письмо, за подписью сотен лучших граждан России, явящих миру — в поддержке идеи необходимости Храма для недругов христиан, жестоковыйных иудеев — русского кроткого Христа, милосердного, но неумолимого, — такое письмо, отправленное по тем же адресам, я верю, не могу не верить, произведет свое действие. Храм будет построен; конец света наступит при нашей жизни; победа будет за нами.
И тогда я встречусь с отцом, и мать снова обнимет меня... может быть, даже две, та мать, что меня родила, и та, которая была мне матерью; они обе обнимут меня — и уже не разнимут рук. Я никогда больше не буду один, а только с ними и с Господом нашим. Всегда вместе, все всегда вместе, и все всегда меня любят. В золоте и лазури небесного Иерусалима, под сенью вещих птиц. Все, кого я люблю: Бог, Пресвятая Владычица моя Богородица, самый святой святой, такой, что имени его ни я не знаю, никто (потому что он так хотел совсем-совсем остаться в неизвестности, что Господь его от нас по его великому смирению — на земле утаил), отец, обе матери, старый Рембрандт (он никогда не станет моложе), Лев Мышкин (думаю, если Господь “из камней сих может создать детей Авраама”, то и если Он создал писателя, а тот — героя, и Ему понравилось, то потом Он может взять этого героя, раз тот Ему понравился, к Себе и оживить полностью), одна девушка из моего бывшего 10 “б” (про это я Вам все рассказывал, что у нас было, а больше ничего не было, устал говорить) — все, кого я люблю, все всегда меня любят. И Билли Дженис Джоплин-Холлидей (когда мы ее вымолим из ада по дерзновению, и Джима Мориссона, и Джими Хендрикса, и Джимми Джойса, всех, кто серьезно думал найти в аду рай, всех, кто горит там дотла, бескорыстно и пламенно, кто погиб до конца), избавившись от вредных привычек, став двумя голосами одной поющей души, поет нам псалом 136, как на реках вавилонских сидели мы и плакали, только мы-то уже на самом деле не плачем, а радуемся, что потеряли только земной Иерусалим, с арабами да евреями, а обрели настоящий, где всякий араб во Христе еврей, а еврей во Христе не еврей и не еллин, а — одно. Где я, и все “я”, и общее “я” — без никаких дурацких “мы” — вечно счастлив, счастлива, счастливо.
