Долго усаживались. Долго выбирали тамаду. Пока не выпьют за каждого гостя с длинными тостами, ответными речами, с музыкой, никто не встанет из-за стола. Надо сидеть с улыбкой, от которой легкими судорогами подергивается лицо.
Джемма сидела. Она слушала хорошие слова о себе и о своем муже. Она пила за здоровье своего сына.
В двенадцатом часу прозвучал резкий звонок. Запоздалый гость? Кого не хватает?
Варвара Товмасовна обвела стол округлившимися в тревоге глазами. Потом заулыбалась.
Это, наверное, Софик. Ну, ее можно извинить за опоздание. Человек на такой работе… И у нас она запросто. Девчонкой была — не выходила из нашего дома.
Джемма знала, что Софик не придет. Джемма не звала ее на свой праздник. Но вошла Софик. Она стояла, опершись рукой о косяк двери, ослепленная ярким светом лампочек, блеском хрусталя, оглушенная нестройным шумом голосов и звяканьем ножей и вилок.
— Гром, разразись над моей головой! — негромко сказала Софик. — Что это, праздник у вас?
Навстречу желанной гостье торопилась, переваливаясь на ходу, Варвара Товмасовна.
— Ну, наконец-то, наконец-то… А мы уж ждали, ждали — да сели за стол без тебя.
Софик смотрела мимо нее.
— Где твой сын? — резко спросила она у Джеммы.
Сразу стало тихо. Джемма поднялась с места.
Спасением был гнев, прозвучавший в голосе Софик.
Джемма сразу забыла чужих людей, сидевших за столом. Голос Софик снял мучительное напряжение с ее лица, губ, сердца. Она зарыдала.
Варвара Товмасовна повторяла:
— Это ничего, ничего…
Кто-то закричал:
— Воды, воды дайте…
Джемма отстранила все руки. Она шла к Софик. И Софик увела ее в спальню и закрыла дверь.
— Что ты теперь плачешь? — непримиримо опросила Софик. — Иди веселись, развлекай гостей. — И она снова страстно повторила старые народные слова, выражающие крайнюю степень удивления и возмущения: — Гром, разразись надо мной! Что вы за люди!
— Софик, что он наделал? Что он сделал, Софик?
— Если я тебе скажу, что он украл, ты поверишь? Если я тебе скажу, что он убил, ты поверишь? Горе твоему сыну, ты всему поверишь!
Да. Это было самое страшное. Самое тяжкое, что она не бросилась туда, где обвиняли ее мальчика, не кричала, что все ложь, ошибка, что он не может ни украсть, ни убить, ни оскорбить. Она боялась узнать и была готова поверить всему.
— Машину чужую угнали, — сухо и горько сказала Софик, — четверо их было. Вести никто толком неумел. Выехали за город, сшибли с ног старика. Испугались. Хотели удрать — машина перевернулась. Парень, который сидел за рулем, погиб. У одного рука сломана. Ваган здоров.
— Здоров, — простонала Джемма, — он здоров!
— А ведь я своими руками внесла ребенка в этот дом! Для чего ты жила? Что у тебя есть, кроме сына? Это? Это?
Она с ненавистью указывала на резные деревянные кровати, на кружевные занавеси.
— Нет, — твердила Джемма, — нет, Софик, нет… Скажи, что мне делать…
— Боль моя! — Софик обхватила руками плечи подруги, прижала ее к себе. — Утешать не буду. Все, что положено по закону, он получит.
Мягкие плечи Джеммы содрогнулись. Софик крепче прижала ее к себе и заговорила быстро и горячо:
— Слово тебе даю — человеком станет. Он еще молодой, он еще жить будет по-настоящему. Ты верь мне.
Теперь они говорили вполголоса, почти шепотом.
В квартире все затихло. Гости, видимо, разошлись. В коридоре раз-другой скрипнули половицы. Это Варвара Товмасовна в мягких туфлях ходила у дверей.
Как же остаться здесь — одинокой, с таким горем на сердце, никого не любя, никого не уважая?
— Софик, я уйду с тобой.
— Ах, я давно должна была увести тебя отсюда.
Она помогла Джемме надеть пальто, накинула ей на голову шарф.
Джемма взяла со стола сумочку, выдвинула ящик — надо было захватить главное: паспорт, аттестат, чтоб больше не возвращаться.
— Идем, — сказала Софик, морщась, — тряпки потом возьмешь. А не возьмешь, тоже не жалко.
Джемма оглядела комнату. Все тут было чужое. Уже невозможно открыть дверцу шифоньера или тронуть один из хрустальных флаконов на столе.
Они прошли через настороженно притаившуюся квартиру. Варвара Товмасовна из глубины коридора проводила их внимательным взглядом. Ким сутулился у стола, заваленного грязной посудой.
Ожесточение не позволило Джемме замедлить шаг. Если б ее попробовали остановить, она закричала бы. Но никто не мог подумать, что Джемма уходит навсегда. Она понимала ход их мыслей: «Джемма уговорила Софик похлопотать за мальчика, Софик найдет доступ к человеку, от которого зависит судьба Вагана».
Дверь захлопнулась.
Улица была пустынная, незнакомая. Софик сказала:
— Все равно не уснем. Пойдем в нагорный парк. Там хорошо дышится.
В этот парк Джемма возила в колясочке сына. Потом водила за руку. За маленькими столиками они ели мороженое. Ваганчик всегда бежал прямо к столикам.
— Софик, ты сама его видела?
— Нет. Его видел мой Ваник. Говорит — держался как мужчина. Вину взял на себя. Потом я позвонила, расспросила. У Вагана только рука оцарапана.
Больше они ни о чем не говорили.
Парк очень разросся с тех пор, как Джемма перестала туда ходить. Дорожки, обсаженные молодыми деревцами, превратились в тенистые аллеи. Пахло цветами, мокрой травой. За поворотам вдруг открылся весь город. Он лежал будто огромная звезда из сияющих точек. От звезды отходили прямые, четко очерченные лучи — магистрали проспектов, ведущих к новым районам города. У горизонта трепетало зарево.
— Заводские печи, — тихо сказала Софик.
Свежий ветер овевал лицо Джеммы. Где-то среди мерцающих огней была маленькая точка — дом, который она покинула.
Джемма глубоко вздохнула. Ей показалось, что впервые за много лет в грудь ее врывается струя чистого воздуха.
— Никогда бы мне больше не видеть этих людей!..
Но ей пришлось еще раз встретиться с Варварой Товмасовной.
Прошло три года.
Джемма возвращалась с работы. Она нарочно не открыла дверь своим ключом. Позвонила. Было так приятно слышать шаги мальчика. Еще не прошло ощущение счастья от того, что он рядом, что на вешалке висит его пальто, на столе сложены его книги, а к обеду ставятся два прибора.
Но сегодня Ваган пообедает один. Джемма едва успеет переодеться. В шесть часов конференция, и она просила, чтоб за ней заехали пораньше.
У Вагана было странно растерянное лицо.
— Там бабушка ждет. Она пришла к тебе.
«Какая бабушка?» — чуть не спросила Джемма. Потом сразу поняла. Медлить было не к чему. Смиряя волнение, она пошла навстречу женщине, которую когда-то называла матерью.
Многое изменили эти годы. Оплыла и осела фигура Варвары Товмасовны, поседели волосы, обвисли щеки. Но глаза, по-прежнему внимательные, быстрые, оглядели Джемму, все увидели, все оценили. К Джемме приветственно потянулись руки. Сделай она движение — и старуха обняла бы ее.
Джемма сказала:
— Садитесь, пожалуйста…
Варвара Товмасовна сцепила в воздухе пальцы протянутых рук:
— Как давно мы не виделись!
Жест получился вполне естественный.
— А я тут браню Ваганчика — редко, редко он стал баловать нас своим вниманием. Нехорошо, нехорошо, мой мальчик. Папа нуждается в твоем присутствии…
Джемма подумала: «Не о внуке она пришла со мной говорить. Не начала бы она так прямо».
Ваган ускользнул за ширму. Джемма села. «Что ей надо?» — думала она.
Варвара Товмасовна огляделась.
— Эти однокомнатные квартирки маловаты, но удобны. Софик тебе выхлопотала?
— Нет. Мне ее дали на работе.
Старуха покачала толовой:
— В свое время ты не хотела работать. А ведь как я тебя уговаривала!
Джемма молчала.
— Ты не думай, что я на тебя сержусь. Я понимаю: ты не любила Кима, он был тебе неподходящим мужем. Как ты знаешь, я объективный человек. Что ж! Все в жизни бывает. Единственно плохо, что ты покинула нас в такую трудную минуту, не сказав ни слова. Разве я не заслужила твоего доверия?
