Избу эту держал дед в Сельце у Нередицы на случай рыбалки, и вся изба та в одну клеть, без печки. А теперь лишались братья и этого последнего жилья и укрытия.
Уныло сидели они у разложенного Кирилычем небольшого костерка, смотрели, как в котелке булькает уха,— рыбы Ромка с Кирилычем с утра наловили, — и держали невеселый совет.
— Может, нам свою артель создать? — заикнулся было Кирилыч, — ведь у тебя, Никитушка, дедкино мастерство в крови. А что избы у нас нет, то и неважно. Будем ходить от храма к храму, от монастыря к монастырю,— при твоем искусстве не пропадем. Токмо пиши, значит, иконы по уставу, без всяких Оленок!
— Ты что? — Никита даже привстал.— Будешь мне уставы давать, яко писать? Да я лучше к тетке Глаше в работники пойду, чем по уставам для отца Амвросия и для Игнаткиного батяни иконки подновлять. Он добренький ноне стал, староста-то церковный...
— Эх, поймать бы мне сейчас этого Игнатку, не ушел бы живым! — горячо воскликнул Ромка, а затем заключил с внезапной рассудительностью: — Вот что, други! К тетке.Глаше нам идти, само собой, не с руки! Не след и
попу Амвросию поклоны бить... Я так думаю — отправимся-ка мы плотницкой артелью в Питербурх, там город строится, там и умельцы нужны!
— На семейную каторгу не хочешь, так на царскую захотел! Эх ты, малец! — вздохнул Кирилыч.
— Не смей меня мальцом называть! Сам ведаешь, я ныне все одно ловчее тебя и на лошади, и в бою!..
— Ну это еще бабушка надвое сказала...
Никита как сквозь сои слышал их голоса, с тоской смотрел на купола бесчисленных новгородских церквей, встававшие вдали над густой августовской зеленью,— лето 1704 года стояло жаркое, пышное. Там, в Новгороде, зазвонили к вечерне.
— Чу, слышите? — Ромка, как кошка, бесшумно вскочил на ноги, весь подобрался.
Прерывая вечерний церковный благовест, послышался чистый и резкий звук полкового горна, и на Синий луг, где составленные стога сена в сумерках напоминали бородатых отшельников, высыпали всадники в ярко-красных плащах; отсюда, издали, показалось: точно кто-то кинул на луг, сверху, полную пригоршню земляники.
— Драгуны! Ей-ей, драгуны! — радостно и восторженно, совсем по-мальчишески закричал Ромка и бросился к Кирилычу: — Кирилыч, друже, ну что тебе стоит! Пойдем!
— А царев запрет?
— Да мы дедушкину фамилию возьмем: ну какие мы Дементьевы — Корневы мы, испокон веку Корневы. А, Кирилыч, голубчик, скажи полковнику, ты ведь старый солдат, скажи, что обучил нас всем воинским экзерцици-ям!
— Что же ты без меня-то решаешь? — осердился было Никита, но потом внезапно для себя махнул рукой: —
А, ладно! В драгуны так в драгуны. Значит, судьба!
Кирилыч неспешно поднялся, большой и важный, потому как был уже не дедушкин подручный, а отставной драгунский вахмистр, побывавший еще в Азовских походах и получивший там чин и ранение,
— Так и быть, замолвлю за вас слово полковнику. Да думаю, и меня, старого драгуна, возьмут сызнова на царскую службу. Ай да хлопцы! В Крым, в Польшу, к цезарю, к самому султану турецкому в гости! Все одно,— Кирилыч оглянулся на покидаемый дом,— все одно брать с собой нечего.
Впрочем, нет, Кирилыч захватил с собой обеденный котелок и двух отменных ильменских судаков, дабы прийти в полк не с пустыми руками.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЗАПРОДАННЫЙ ПОЛК
На солдатском постое
Новгородский драгунский полк Луки. Титыча Нелидова летом 1705 года волею судеб и предначертаниями высокого начальства стал на постой в маленьком галицийском местечке. Облезлый костел посреди обширной пустынной площади да перекосившаяся еврейская корчма составляли все украшение этого местечка, уступавшего иным валдайским селениям и по числу жителей и по общему обороту жизни; потому что какая уж тут жизнь,— в шляхетской республике, именуемой Речью Посполитой, хорошо жило лишь панство, а прочие — так, существовали. Изредка разве пробредет через площадь к костелу старый ксендз да дочь корчмаря выльет спросонья помои под ноги российским воинам. И снова вымрет пустынная площадь, на которой ветры гуляли привольнее, чем в буджакской степи. Полк Нелидова вместе с десятью другими русскими полками был сдан как бы в аренду союзнику царя Петра, курфюрсту Саксонии и королю Речи Посполитой Августу на саксонскую службу. Но после очередного отступательного маневра, на которые король Август был великий мастер, русский вспомогательный корпус, в том числе и полк Нелидова, вот уже второй месяц стоял без движения. Высокое саксонское начальство, казалось, потеряло на карте это жалкое местечко и забыло сам полк, офицерам и солдатам которого вот уже несколько месяцев не платили жалованья.
Между тем полк готовился к боям и жил той размеренной и простой жизнью, что была предписана ему на постое воинским уставом и царскими артикулами.
Еще сладко нежились обыватели в толстых перинах, а полковой горнист трубил уже побудку. Звук был столь мажорный, что старый ксендз стал просыпаться аккуратно под сигналы резвого полкового горниста и слал свои утренние проклятья московским схизматикам, хотя они и явились сюда по зову толстого короля Августа сражаться с лютеранскими еретиками — шведами.
— Да чтобы сгинули и те и другие! — говорил в заключение этой политической молитвы старый ксендз и заключал тихонько, про себя: — Виват новоизбранному в Варшаве королю Станиславу Лещинскому! Верному католику и защитнику Речи Посполитой!
В лагере, разбитом на склоне холма, первым в своей палатке под звуки горна просыпался, как старый боевой конь, майор Ренцель. Еще безусым парнем из заштатного мекленбургского городка поступил Ренцель в ландскнехты, вся его жизнь прошла в воинских лагерях.. И хотя служил майор на своем веку императору Священной Римской империи германской нации и его заклятому врагу, христианнейшему королю Франции, воевал под знаменами курфюрста бранденбургского за дело протестантов и в войсках курфюрста Баварии за дело католиков, стоял твердой ногой в первой шеренге испанской пехоты и прикрывал отступление английской армии в Нидерландах,— но всюду служба для старого Фрица Ренцеля начиналась с утренней зябкой побудки, а кончалась конечным расчетом из полковой казны в рейхсталерах, фунтах стерлингов, гульденах, флоринах и луидорах. И то, что проклятые саксонцы снова не выплатили полку жалованье, с утра уже испортило настроение старому воину.
— Русские сняли корпус со своего довольствия, а саксонцы не такие дураки, чтобы поставить подарочные войска на свои кровные рационы! — мрачно размышлял Ренцель.
Возможно, прибыльнее воевать на стороне победителей, как считали многие другие наемники, перебежавшие к шведам. Но он, Фриц Ренцель,— честный ландскнехт: он переходил к неприятелю только после того, как истекал контракт с прежним нанимателем его шпаги. В нынешних же конъюнктурах до окончания контракта с царем Петром оставалось еще целых пять лет, и он, Фриц Ренцель, будет исправно нести службу и до седьмого пота гонять этих желторотых московских парней. Пускай не воображают, что, надев нарядные драгунские мундиры, они уже настоящие рейтары. Нет, это он, Фриц Ренцель, и его беспрестанные экзерциции, сиречь воинские умения, да посвист пуль сделают с годами из этих птенцов настоящих рейтар. Два года он держит полк в ежовых рукавицах, и пусть этот сибарит Нелидов воображает, что он командует полком,— командует полком он, Фриц Ренцель. Старый солдат закончил свой утренний туалет, застегнулся до последней пуговицы и стал снова свеж, бодр и отважен. «Пора идти будить полковника!» Ренцель ухмыльнулся в густые кавалерийские усы, представляя, как застанет этого сибарита Нелидова в постели, как тот выплывет из своей палатки, напоминающей золоченый шатер великого монгольского хана, и начнет снова оправдываться, что проспал развод утренних караулов. - Но что это? К немалому удивлению, Ренцель застал сегодня Нелидова не в роскошном турецком халате, а в полной уставной форме. Гладко выбритое лицо полковника выглядело веселым и довольным, словно после славной виктории. Позади шатра Ренцель увидел запыленную карету и понял: курьер с жалованьем прибыл-таки из далекой Москвы.
