— Госпожа фон Рихтхофен!

«Они сговорились, что ли?» — промелькнула в голове раздраженная мысль за мгновение до того, как с трудом угадался голос Рупрехта фон Люфтенхаймера. Адельхайда остановилась, обернувшись; юный рыцарь был верхом на по-турнирному снаряженном жеребце, но сам почти без доспеха — лишь в стеганом дублете и наручах и с открытой головой.

— Вы живы, — облегченно констатировал фон Люфтенхаймер, подъехав вплотную, и протянул ей руку: — Я увезу вас отсюда. Вы ранены?

— Где Император? — не подав руки навстречу, спросила Адельхайда, повысив голос, чтобы перекрыть чей-то крик совсем близко.

— С Его Величеством все в порядке, — отозвался фон Люфтенхаймер, по-прежнему держа руку протянутой к ней. — Он был у своего шатра, когда всё случилось, — готовился к состязанию. Все, кто были у шатров и на ристалище, уцелели, пострадали только трибуны. Сейчас его уже везут под охраной в пражский замок. Садитесь, наконец, мы еще можем нагнать их и поехать вместе.

— Здесь моя горничная… — начала она, и фон Люфтенхаймер перебил, кивнув ей за спину:

— Лотта?.. Я вижу, она в заботливых руках, — констатировал Рупрехт нетерпеливо, — Карл довезет ее в целости и сохранности. Садитесь, прошу вас.

«Все-таки Карл», — промелькнуло в голове; обернувшись на напарницу, лежащую на руках карлштейнского стража, Адельхайда коротко кивнула и ухватилась за протянутую к ней ладонь.

Старый королевский замок напоминал огромный лазарет, а сама Прага — осажденный город. Ко времени прибытия к воротам окруженного охраной Императора тяжелые створы уже были закрыты, и напряженные, будто всполошенные сторожевые псы, привратники пропускали людей внутрь под жестким надзором и едва ли не с обыском. На улицах, у дверей домов, аптек и постоялых дворов властвовала сумятица, близкая к панике; первыми в городе оказались те, кому посчастливилось уцелеть, и Адельхайда даже боялась себе представить, что здесь начнется, когда до Праги доберутся раненые…

Раненые стали прибывать спустя четверть часа. Личный лекарь Рудольфа бегал от входных ворот к комнатам, а после и просто остался подле дверей, через которые вводили и вносили пострадавших, осматривая своих будущих пациентов и пытаясь определить, кому из них предстоит в скором времени перестать быть таковым. На Лотту он бросил взгляд вскользь, учтиво, но поспешно пояснив, что на данный момент у него на руках господа и дамы, которым помощь требуется куда более существенная, и у Адельхайды не повернулся язык ему возразить. Тяжело раненых было немного, и из виденного и слышанного становилось понятно, что в течение дня ситуация не изменится: серьезно пострадали те, кто был на крайних трибунах; убиты на месте или скончались от ран в первые минуты и за время пути к Праге — все сидящие на центральных, а легко, как и она сама, — лишь находящиеся в достаточном от главных трибун отдалении…

Не споря с лекарем, Адельхайда снарядила за водой и полотном одну из работниц королевского замка и с ее довольно неуклюжей подмогой провела нехитрую операцию и перевязку сама. Когда все еще беспамятная Лотта была уложена в постель в отведенной ей смежной комнате, Адельхайда с помощью все той же работницы привела в порядок себя, отослала ее прочь и лишь тогда, обессиленно опустившись на кровать, закрыла глаза, позволив себе расслабиться и прислушаться к ощущениям собственного тела. В груди постреливало, но несильно; ощутимо болела спина справа, но не внутри — значит, просто ушиб; голова кружилась, и звуки по временам глушились внезапным шумом в ушах — не контузия, но серьезное оглушение, стало быть; в сравнении с напарницей и уж тем паче с теми, кого довелось увидеть на поле у ристалища и уже в замке — легко отделалась…

Мысли, которым до сих пор не позволено было течь, как им заблагорассудится, теперь поневоле были отпущены на свободу, и в памяти, накладываясь друг на друга, всплывали образы всего увиденного и услышанного каких-то два часа назад. Огненное облако, дым, клочья людских тел… женщина без руки с неподвижным, уже мертвым лицом… крики и плач; детский плач; почему плакали дети? От того, что видели или что испытали сами?.. грохот взрыва и треск пламени, спокойно и обстоятельно доедающего останки… тела под ногами и спекшиеся от жара брызги и лужи крови… «Вы идете не в ту сторону, госпожа фон Рихтхофен»…

«Госпожа фон Рихтхофен!»…

— Госпожа фон Рихтхофен!

Адельхайда вздрогнула, не сразу поняв, что голос, слышанный только что, есть не воспоминание об обращенных к ней словах карлштейнского стража, а зов из-за запертой двери, сопровождаемый негромким, но настойчивым стуком.

Солнце за окном уже сползло к самому горизонту, и день катился к вечеру… Уснула, не заметив как?.. Часа на три, не меньше…

— Госпожа фон Рихтхофен!

Стучавший явно начинал раздражаться, и она, с усилием поднявшись, поспешила к двери, мельком обернувшись на дверь в комнату со спящей напарницей. Заставлять этого посетителя топтаться на пороге не следовало — по многим причинам.

— Ваше Величество, — констатировала Адельхайда, когда Рудольф, довольно бесцеремонно отстранив ее с пути, прошагал в комнату, и снова заперла дверь за его спиною. — Как я вижу, вы не пострадали.

— Чудом, — коротко отозвался тот, остановившись посреди комнаты; тоже задержав взгляд на дверь в комнату Лотты, Император на миг замялся, то ли не решаясь высказаться, то ли просто подбирая слова, и наконец вымолвил: — Как выжили вы сами? Вас не было на месте в момент взрыва; где вы были?

— Слышу недовольство в вашем голосе, — констатировала она. — Благодарю, Ваше Величество, со мной тоже всё благополучно, я рада, что вы спросили.

— Бросьте, я и без того вижу, что вы целы и невредимы. Хотя, судя по состоянию вашей прически и тому, что отперли мне не тотчас, — спали. Стало быть, испытали нервное потрясение или легкий ушиб головы, но в любом случае это должно говорить о чистоте вашей совести.

— О, как мило, — не пытаясь скрыть резкости, отозвалась Адельхайда. — Я вижу, последние события благотворно сказались на остроте вашего ума, Ваше Величество; какие мудрые выводы.

— Вы дерзите королю, — с явной угрозой в голосе выговорил Рудольф, шагнув к ней почти вплотную; она не отступила, не отклонилась назад, поправив в том же тоне:

— Императору.

— Это, по вашему мнению, обстоятельство смягчающее, госпожа фон Рихтхофен?

— Это обстоятельство, о котором вы не должны забывать, Ваше Величество. Не увлекайтесь ролью короля Богемии.

— Мне начинает казаться, что я до сего дня позволял вам слишком многое.

— А с сегодняшнего дня — больше позволить и некому, — чуть сбавив тон, докончила Адельхайда, и Рудольф поджал губы, болезненно дернув углом рта. — Да, — продолжила она еще чуть мягче, — вот именно. Из всех ваших доверенных людей остались лишь я и Рупрехт.

— Призываете меня не настраивать против себя последних оставшихся в живых помощников? — невесело уточнил тот, скривив губы в неживом подобии усмешки; Адельхайда вздохнула:

— Призываю вас в свете этого быть втройне осторожным, Ваше Величество. И думать теперь трижды, четырежды, прежде чем поделиться с кем-либо какой-либо мыслью.

— И как всегда — кроме вас?

— Я и без того знаю ваши мысли, — передернула плечами Адельхайда и чуть отступила, уловив уже знакомое потепление взгляда напротив.

— Да, похоже на то, — согласился Рудольф, тоже сделав шаг назад, и, помедлив, развернулся и тяжело прошагал к скамейке у столика позади себя.

— Вы в растерянности, — продолжила Адельхайда, когда тот уселся, опершись о столешницу локтем. — И это понятно. Я тоже. Такого… такого еще не случалось никогда и нигде. Мне, по крайней мере, о таком ничего не известно, а я не самый скверный историк. Но надлежит взять себя в руки и рассудить здраво. Сейчас вы почти указали мне на тот факт, что я могла быть в числе заговорщиков, устроивших этот чудовищный actus, ибо я так вовремя покинула место грядущей трагедии. В этом была бы своя логика, если бы я была полной и беспросветной дурой, каковой я не являюсь. Во-первых, я положила на службу вам лучшие годы своей жизни не для того, чтобы завершить это вашим убийством.