— Не один, — кивнула Адельхайда, — однако вопрос не в наличии доверенных лиц, Ваше Величество. Вопрос в подборе таковых. Дайте предположу. Старик Витезслав в числе тех, кому было известно о вашем деде?

— Еще от отца, — отозвался он едко. — Посему здесь вы дали промашку: пожурить меня не удастся. Он глава стражи Карлштейна…

— …и потому должен быть в курсе бабушкиных секретов.

— Как я уже сказал, не моя в том вина.

— Боюсь, узнав от вас, кто еще входил в число осведомленных об этом людей, — вздохнула Адельхайда сокрушенно, — я выскажу вам еще много нелестного, Ваше Величество. Надеюсь, ваш сын не переймет от вас вашей самой дурной привычки — верить друзьям. Поймет, что друзей у Императора быть не должно.

— И это я слышу от человека, вхожего во все мои тайны? Порицающего меня всякий раз, когда я пытаюсь скрыть хоть что-то?

— Мне верить можно, — кивнула она, и Рудольф скривился:

— И как же доказывается сие спорное утверждение, госпожа фон Рихтхофен?

— Никак, — передернула плечами Адельхайда. — Это вы должны вывести сами. Сами должны уметь различить, кто достоин доверия, а кто — плахи. Теперь же мы это выясним лишь после моего расследования… Так стало быть, Ваше Величество, предварительный итог таков. Да, полагаю, не следует сообщать конгрегатам о происшествии, пока оно не будет разрешено. Мне же надо знать имена всех (всех, без умолчания), кто знал о вашем тайном страже. И, разумеется, мне хотелось бы на него взглянуть.

— Для чего? — нахмурился Рудольф; она пожала плечами:

— Хоть бы и любопытства ради. И, безусловно, я хочу въяве видеть столь редкостный артефакт древнего культа, который к тому же еще и не является обманкой для простого люда, а вполне даже работоспособен.

— Хорошо, — вздохнул Император, помедлив, и подступил к двери, бросив взгляд в пустую полутемную оконечность коридора. — Я открою вам.

— А вот этого пока не надо, — остановила его Адельхайда. — Кто-то вскрыл эти замки, ведь так? Кто-то сумел это сделать. Я полагаю собственные умения не самыми скверными, и теперь я хочу проверить, ошибаюсь ли я. Я хочу испытать свои силы и заодно узнать, сколько же времени требуется на то, чтобы разобраться со всеми четырьмя дверями.

— Мне не придется менять замки после ваших изысканий? — уточнил Рудольф с сомнением, и она фыркнула, снова присев перед дверью:

— Это уже просто оскорбительно, Ваше Величество.

— Я смотрю, вы серьезно подходите к делу, — заметил Император, когда она развернула на полу чехол с отмычками, любовно разложенными по кармашкам.

— Иначе я не была бы лучшим, что у вас есть, — вскользь улыбнулась Адельхайда, склоняясь к замку. — In optimo[70], конечно, мне бы осмотреть и саму сокровищницу в том виде, как ее оставил наш таинственный грабитель… Ведь, насколько я поняла, сам факт проникновения вам стал известен лишь по тому, что вещи в ней были подвинуты со своих мест?

— Не просто подвинуты, — отозвался Рудольф, с интересом наблюдая за ее движениями. — Кое-какие валялись на полу, они явно были отброшены… Не знаю, я не специалист в таких делах, однако мне казалось, что, проникая в чужое жилище и пытаясь шарить в чужих вещах, надо стараться не оставить следов.

— Два трупа в коридоре вами как след не рассматриваются? — усмехнулась она, осторожно повернув отмычку в сторону. — Он уже напакостил, какой был смысл таиться. Хотя, полагаю, такой беспорядок он оставил не потому, что рассуждал, подобно мне. Судя по всему, придя за вещью, которая должна была ждать его в этой комнате и которую он не обнаружил, наш вор стал терять терпение и сорвался. Это, по крайней мере, значит, что нехитрые человеческие эмоции ему присущи. Вообразите себе, Ваше Величество, как он метался по сокровищнице, бранясь и выходя из себя, и вам несколько полегчает.

— Полагаете? — с нескрываемым скепсисом уточнил Рудольф, встав у нее за спиной и даже склонившись к замку, пытаясь рассмотреть лучше; Адельхайда дернула плечом:

— Не стойте над душой, вы мне мешаете. Лучше просветите меня, пока я предаюсь мукам творчества, на тему осведомленных о вашей тайне людей. Фантазия у искусников вашего батюшки, как я вижу, была неуемная, посему времени у нас много.

Большинство за́мков походят на муравейники. С наступлением рассвета и до поздней ночи в каменном нутре копошится жизнь, не видимая снаружи, царит праздничная сумбурная суматоха или обыденная монотонная возня, что-то куда-то перемещается и кто-то куда-то идет, бежит или, бывает, крадется. Однако поместья вроде Карлштейна более напоминают ульи: господствующая в нем суета вырывается за пределы стен, и кроме рабочих пчелок, корпящих внутри, порою во внешний мир вылетают пчелы-солдаты, сборщики меда, пчелы-гонцы и разведчики, или же из внешнего мира прилетают пчелы-соседи, а то и, что чаще, назойливые и бесцеремонные шершни.

Рассчитывая на то, что замешанный в ночной истории осведомитель встревожится внезапным возобновлением расследования и, если повезет, совершит какую-нибудь глупость, могущую выдать его если не явно, то косвенно, Адельхайда вместе с тем раздражалась как никогда на окружающую суету, в каковой вычленить того единственного, на кого надлежало бы обратить внимание, было просто невозможно. Дело усложнялось тем, что уже всполошились в том числе и люди, не имеющие к истории с картой никакого отношения, — Адельхайда, как, собственно, и сам престолодержец, была уверена в том, что более половины обитателей Карлштейна имеет за душой какой-никакой грешок, от простой кражи сломанного подсвечника из кладовой до продажи информации о планах Императора его политическим оппонентам. И сейчас нервозно оглядываться на своего сеньора вполне могли не только те, кто так осрамился две недели назад.

Две недели… С одной стороны, слишком давний срок для проведения дознания, однако с другой — как уже было высказано Рудольфу, настало самое время для второй попытки. Сообщение о том, что прошлая попытка была успешной, должна подвигнуть на активные действия обоих — и информатора, который будет путаться в догадках относительно собственной роли в происходящем и причин, по которым от него скрыли успех операции, и исполнителя, чьи эмоции вообще можно вообразить с некоторым трудом. Особенно если повезет, и заказчик тоже где-то неподалеку, что, конечно, уже находится в области голубых мечтаний: организатор может пребывать как на соседнем этаже, так и в соседнем городе или даже государстве, куда сведения о случившемся дойдут, лишь когда все закончится. Сейчас же надежда была в первую очередь на то, что себя выдаст именно осведомитель из числа доверенных лиц Императора.

Уже не раз высказанное помощнице сожаление о собственном незначительном официальном status’е, препятствовавшем должному ведению расследования, одолевало сейчас еще более. Опрос стражей прошел довольно удачно, однако с названными Рудольфом приближенными все оказалось несколько сложней — по многим причинам. Первая из них, и не самая последняя по значимости, заключалась если не в весьма благородном происхождении, то уж точно гораздо более высоком de facto положении каждого из них.

Призванные для беседы все в ту же темную комнату, господа приближенные косились на темную фигуру за императорским плечом, явно порываясь поинтересоваться личностью этого неведомого советчика. Правда, разумности каждого из них хватило на то, чтобы рассудить вполне логично, что, желай король представить им его, он бы так и сделал, а стало быть, вопросы излишни и, возможно, даже опасны…

Теперь допрошенные перемещались по Карлштейну молча, при встрече со своим Императором глядя с настороженностью и, по словам Рудольфа, с некоторой обидой.

Второй же проблемой, не позволяющей отработать всех, внесенных в список «Осведомленные», были обстоятельства банальные, в общем типические, но от того не более преодолимые: не каждый из них в эти дни пребывал в пределах досягаемости…