— Ты так во мне уверен?

— Уверенность — это успех. Как ты считаешь? — обратился Виктор к Мазуру.

Никита нахмурился. На душе стало необъяснимо тревожно. Он почувствовал какую-то странную неуверенность в движениях, словно ему вдруг стала узка шинель. Праздничные краски аэродрома поблекли, и все предстало серым и будничным.

— Ты где, на другой орбите? — спросил Славка, заметив, что с приятелем происходит что-то неладное.

— А ты думаешь, приятно чувствовать себя все время вторым? — подлил масла в огонь Виктор. — Мужчина должен хотя бы на шаг идти впереди.

— Мужчина должен идти сбоку, — вставила Ирина.

— Сбоку водят только собак. — Алик хлопнул Мазура по плечу. — Верно?

— Мы тебя около буфета подождем, — сказал Никита, обращаясь к Тане. Он заставил себя улыбнуться. — Легкого воздуха!

Буфетом называлась грузовая машина с откинутым задним бортом. Ребята накупили бутербродов, лимонада и, разместившись прямо на подножке грузовика, принялись наблюдать за разворачивающимися в небе событиями.

— Какой у нее номер? — невнятно проговорил Алик, который уже успел набить рот колбасой.

— Третий. — Славка перевел взгляд на Мазура. — Старик, ты неважно выглядишь.

— Это заметно?

— На твоей физиономии — все муки ада.

«Может быть, я ее ревную? — спросил сам себя Никита. — Вот к этим дурацким «Якам»? Или к Виктору? Или вообще ко всему?..»

— Поехала. — Алик кивнул на выруливающий со стоянки «Як». — Катит, как по проспекту.

В начале взлетной полосы самолет остановился, замер, подрагивая крыльями. Затем натужно взревел и, набычившись, стремительно рванулся вперед. Оторвавшись от земли, он круто пошел в набор.

— Лихо, — одобрил Одинцов.

Алик подмигнул Славке и, дурачась, воскликнул:

— Слово нашему специальному корреспонденту Виктору Одинцову!

Одинцов, бросив на Мазура испытующий взгляд, мгновенно сориентировался:

— Итак, в воздухе мастер высшего пилотажа Татьяна Жихарева, — пробубнил он скороговоркой, подражая голосу известного футбольного комментатора Озерова. — Петля Нестерова… Переворот… Иммельман… Самолет стремительно набирает высоту. Бочка! Вторая! Третья!.. Великолепно! Жихарева всегда отличалась чистотой исполнения фигур высшего пилотажа, но сегодня она превзошла все наши ожидания. Она действительно лучшая из лучших! — Виктор снова бросил взгляд на Мазура, который с мрачным любопытством следил за кувыркающейся в небе серебристой машиной, и с еще большей издевкой продолжал: — Некоторым болельщикам виртуозное выступление Жихаревой явно не по душе. Им обидно, что они до сих пор летают с дядей, инструктором, обидно наблюдать за этим дерзновенным полетом с земли…

— Было бы неплохо, если бы ты заткнулся, — проворчал Алик, заметив, что Никита от злости сжимает кулаки.

Но Одинцов как ни в чем не бывало продолжал:

— Самолет снова набирает высоту и листом устремляется к земле. Безукоризненное скольжение!.. Да, чтобы так летать, надо было родиться с крыльями за пазухой… Это победа! Большая победа нашей спортсменки! И мы ее отметим…

— Только не здесь. — Славка шагнул навстречу Одинцову. — Ты меня понял?

— Не надо! — вскрикнула Ирина. Она до смерти боялась всяких драк и скандалов, а вид Славки мгновенно убедил ее, что потасовка не за горами.

Завидонов отступил.

— Извините меня, — сказал он, обращаясь к Ирине, — но ему лучше уйти.

— Мы с тобой в училище поговорим, — побледнев, ответил Одинцов. — По душам. — И, не сопротивляясь, ушел вслед за перепуганной Ириной.

Слава, проводив его взглядом, наклонился к Черепкову, они о чем-то пошептались, и Алик, кивнув, через мгновение исчез. Вернулся он с цветами. Слава положил букет перед Никитой.

— Надо поздравить, старик, — словно извиняясь, проговорил он. — Необходимо.

— Почему это должен сделать я? — Никита раздраженно повел губой.

— И мы поздравим, но букет преподнесешь ты, — настоял на своем Слава.

Спорить с ним было бесполезно. Никита это знал. Он взял цветы и нарочито медленным шагом пошел навстречу Татьяне. У кромки поля остановился.

Татьяна не могла вырваться из кольца поздравлявших ее подруг. Они подпрыгивали вокруг нее, словно мячики, обнимали, целовали, и радостный визг их разносился по всему аэродрому. Заметив Никиту, Таня помахала ему рукой. Девчонки рассыпались — на них рявкнул неизвестно откуда прибежавший Гаврила.

— Поздравляю, — сказал Никита, протягивая цветы.

— Спасибо. — Таня вопросительно посмотрела на него, ожидая, что он еще скажет ей о полете, что было так, а что — не очень. Но Никита, насупившись, продолжал молчать.

— А где твои друзья? — спросила Таня.

Никита обернулся. Алик со Славкой испарились. Их и след простыл. Ими даже не пахло.

— Вот черти! — Никита с раздражением посмотрел на щебетавших и сторонке девчат: «А эти не догадаются».

Таня коротко вздохнула и взяла его под руку.

— Пошли, — сказала она.

— А подруги? — возразил Никита.

— Пошли, — повторила Таня. — Они не обидятся, поймут.

В городском парке, около самой ограды, в тени деревьев стояла старая, неизвестно с каких времен запалившаяся набок скамейка. Никита открыл ее, когда поступал в училище. Он приходил сюда перед экзаменами — место было тихое, уединенное, и здесь хорошо читалось и думалось. Не забыл он ее и впоследствии и прибегал сюда всякий раз, когда особенно надоедал казарменный пчелиный гул, когда хотелось покоя и отдыха. У этой скамейки он впервые назначил Татьяне свидание и впервые поцеловал ее. Здесь он приобщил ее к своему детству, юности, ко всему, что в нем было и есть.

Он рассказал ей о древнем, как музейный мрамор, приволжском городе, в котором родился, о белостенных храмах на крутых берегах, о кольце крепостных стен, о дозорных башнях на кручах. Он рассказал о широких просторах лугов, бескрайних разливах, об облаках, плывущих по кругу над горизонтом, о зыби болот и зеркальном блеске озер, о всем, что мог запечатлеть его зоркий мальчишеский глаз.

Он рассказал ей о детстве, наполненном всеми чудесами Вселенной, о школе, любовь и грусть расставания с которой почему-то приходят только после ее окончания, как впервые пришел в авиамодельный кружок при городском Доме пионеров и с каким волнением запускал с крутого берега Волги планер собственной конструкции.

Он рассказал ей и о неудачах. О том, как бросил институт и работал шофером. О том, как одиноко бывало ему во время дальних рейсов по долгим ухабистым дорогам, как завидовал он иногда ветру, стремительно улетавшему туда, где над темным силуэтом далекого леса синела голубая кромка неба — неба, о котором он так мечтал. Как, закусив до крови потрескавшиеся от жары и напряжения губы, в бессильной ярости гнал он, словно самолет на взлет, свой задыхающийся «газик» к манящей голубой кромке на горизонте, вымещая на нем боль и обиду своей неудавшейся, по его представлению, жизни.

Он рассказал ей о своих планах на будущее, мечтах, поведал такое, что постеснялся бы выложить даже Славке.

Никита специально повел Татьяну парком, надеясь, что улетучится скверное настроение, возникшее на аэродроме, и что на душе снова станет легко и спокойно.

Они свернули в знакомую аллею и, изумленные, остановились. Скамейка стояла прямо. Ножки зеленели свежей краской, а на спинке, пришпиленная кнопкой, трепыхалась записка: «Осторожно! Окрашено».

— Весна, — задумчиво сказал Никита. — Пойдем в кино?

Татьяна согласилась.

Фильм заинтересовал обоих. В нем рассказывалось о загадочной истории, которая произошла с экипажем американского звездолета во время его пребывания на одной из планет неизвестной галактики. В первую же ночь астронавтов посетили души умерших, вернее, их точные копии, дубликаты, в чем, по всей вероятности, была заслуга инопланетян, умевших материализовать сны. Штурман встретил своего друга, не вернувшегося из далекого плавания, а командир — жену, которую очень любил и которая несколько лет назад погибла в автомобильной катастрофе. Поначалу земляне обрадовались воскресшим, но постепенно общение с ними превратилось в пытку, стало столь тягостным и невыносимым, что они в ужасе бежали. Командир находился на грани сумасшествия.