Нора, как любая модель, боялась даже думать о беременности, ответственно пила таблетки, и ей в голову не приходило, откуда вдруг взялась тошнота по утрам, отекающие ноги и жажда соленого. Когда все прояснилось, бежать на аборт было поздно. Карьера Норы была загублена, контракты – разорваны, гардероб не сходился на животе, и Нора пребывала в глубокой депрессии. Шкипер посочувствовал, предложил денег, в ответ получил еще одну порцию непристойной брани и предложение немедленно убираться вон. Что он и сделал, поскольку помочь любовнице все равно ничем не мог.

В следующий раз, когда Пашка появился в Риме, Нора уже родила – крошечную недоношенную малышку со светлыми серыми глазами. Нора, набравшая во время беременности чуть не полцентнера лишних килограммов, никак не могла их сбросить, у нее начались проблемы с ногтями, зубами и волосами, на коже появились некрасивые пятна, она беспрерывно пила вино, курила больше, чем прежде, – Шкипер едва ее узнал. Он снова предложил ей денег, был снова послан ко всем чертям, но уже не так уверенно: источников дохода у Норы не осталось никаких, работы тоже не было, все ее влиятельные поклонники испарились еще до рождения девочки. Пашкины дела к тому времени складывались более чем удачно, и он мог позволить себе содержать любовницу и ее ребенка. Нора робко поинтересовалась, не согласится ли он признать отцовство. Шкипер подумал, что ничего при этом не потеряет. Таким образом, Бьянка Фаззини все же имела в свидетельстве о рождении запись о наличии отца.

Оставаться в Риме Шкипер подолгу не мог и заезжал к Норе три-четыре раза в год. В принципе, он мог этого не делать, поскольку открыл для Норы счет в одном из римских банков и систематически перечислял туда деньги. Но Нора стремительно катилась под откос. Неожиданная беременность, маленький, больной и крикливый ребенок, полная смена образа жизни, полная же зависимость от любовника, неопределенность дальнейшего существования, монотонность дней, похожих теперь один на другой, как капли воды, – все это было так не похоже на прежнюю жизнь топ-модели, путешествия, съемки, мужское внимание… Норе было всего двадцать шесть лет, она осталась одна, без опытных подруг, без матери, без мужа, – и сломалась. Когда Шкипер в очередной приезд понял, что любовница сидит на героине, было уже поздно что-то делать. У него самого не было ни времени, ни желания возиться с Норой, единственное, чем он мог помочь, – это оплатить курс лечения в клинике, но Нора напрочь отказывалась лечиться, уверенная, как все наркоманки, что сама бросит колоться, как только захочет. Бьянке едва исполнилось три года, когда ее мать умерла от передозировки в одной из больниц Рима. Малышку переправили в приют при монастыре Святой Франчески, там ее и нашел полгода спустя Шкипер. Из монастыря он забрал дочь без проблем, чему способствовало его официальное отцовство и итальянское гражданство, привез в Лидо и сдал на руки Лулу.

Все это Шкипер рассказал мне вечером, когда мы вдвоем сидели на опустевшем пляже и смотрели, как огромное солнце опускается в море. Вдоль побережья искрился разноцветными огнями курортный город, ветер иногда доносил оттуда обрывки веселой музыки. Волны, почти невидимые в сумерках, тихо шипели, набегая на гальку. Песок был еще теплым, и я просеивала его между пальцами, разглядывая остающиеся на ладони мелкие белые ракушки. Волосы у меня были еще мокрыми от морской воды: полдня я просидела в море, в теплой, ласковой воде, такой безобидной и смешной после омута в Крутичах – единственном месте, где мне доводилось купаться. Периодически на пляже появлялся Яшка Жамкин и орал, что я сгорю без привычки на солнце, «как швед под Полтавой». Но я точно знала, что ничего со мной не будет, и из моря не вылезала. К вечеру я устала так, что заснула прямо под пляжным зонтом, накрывшись мокрым полотенцем и не просушив волос. Уже в сумерках меня разбудил Шкипер. Вернее, я проснулась сама и увидела, что он сидит рядом на песке, курит и поглядывает на садящееся солнце. Рядом с ним сидела Бьянка и внимательно меня рассматривала.

– Пашка, позови ребенка! – нервно сказала я, вглядываясь в темную полосу моря. Бьянка ускакала туда час назад и до сих пор не показывалась. – Она утонет!

– Такие не тонут, – без капли иронии сказал Шкипер, но все же встал и пошел к воде. Вернулся он через минуту, с Бьянкой на руках, посадил ее на песок и завернул в полотенце.

– Сиди, недоразумение…

«Недоразумение» высунуло из полотенца коричневую рожицу, улыбнулось, сморщив нос, и Шкипер невольно усмехнулся.

– Зачем ты ее забрал из приюта? – спросила я. – Там за ней хоть смотрели, а здесь что?

– Моим врагам такие смотры, – проворчал он. – Самого в интернат сдавали в те же годы. Ты видишь, что она разговаривать не умеет? До трех лет любовалась, что маманя в доме устраивала! Норка чего только не вытворяла, всякую шушеру в дом водила, проходной двор был…

– Но… что ты с ней делать будешь?

– Не знаю.

Я умолкла. В душе зашевелилось подозрение, что я для того и была вывезена из Москвы, чтобы… Но Шкипер, словно угадав мои мысли, сказал:

– Ты не обязана. Скажи «нет» – будет нет. Я тебе обещал – будешь жить где хочешь и как хочешь.

– Зачем «нет», если «да»? – помолчав, сказала я.

– Можешь нянек ей набрать целый взвод. Я-то в этом, как свинья в апельсинах…

– Ладно… разрулим как-нибудь.

– Да, нам еще с тобой жениться нужно, – между делом заметил он. – Ну, что ты морщишься, так удобнее будет! Мне тебе еще документы на гражданство делать!

– Шкипер, а можно «нет»? – опять заныла я.

– Можно «нет», но лучше «да», – моей же фразой ответил он. – И вообще, пошли домой, дитё уже спит.

Бьянка действительно заснула в своем коконе из полотенца. Солнце давно опустилось в море, и вокруг быстро потемнело. Шкипер взял на руки ребенка и, увязая в песке, зашагал в сторону дома. Я собрала одежду и пошла за ним.

Среди ночи нас разбудил истошный детский плач. Я, сорвавшаяся спросонья с постели, не сразу сообразила, что я не дома, и, решив, что плачет один из Милкиных детей, привычно кинулась в дверь. Но двери в положенном месте не оказалось, и я с налета ударилась о невидимую стену. За спиной послышалось приглушенное ругательство Шкипера: он натягивал джинсы. Я сразу все вспомнила, дождалась, пока Шкипер закончит со штанами и вылетит за дверь, и побежала за ним.

Внизу, в холле, горел свет. Прямо под лампой стояла совершенно голая Лу с рыдающей Бьянкой на руках и вопила, как сумасшедшая, на своем языке. Рядом стоял Яшка, неловко завязывающий на бедрах простыню и жмурящийся от яркого света. Один Абрек выглядел так, будто вовсе и не спал, и, застыв в дверях, обозревал бесстрастными глазами шоколадную грудь Лулу.

– Что ты орешь, дура? – мрачно спросил Шкипер, беря у Лу ребенка.

Бьянка обхватила его за шею, несколько раз сдавленно всхлипнула и успокоилась было, но, когда Шкипер сделал попытку передать ее мне, заверещала с новой силой, перекрыв даже Лулу. Та, освободившись от девочки, заголосила еще громче и принялась размахивать руками, как ветряная мельница.

– Шкипер, скажи ей, чтобы запахнулась, мужиков полно… – вполголоса сказала я.

– Да чего они там не видали… – проворчал Шкипер и посмотрел на Яшку. – Уводи уже эту лярву, башка лопается. Недотрахались, что ли?

– Дотрахаешься тут с вами, – с досадой буркнул Яшка, схватил Лулу поперек талии, вскинул на плечо и понес наверх. Абрек молча развернулся и вышел за дверь: он, видимо, сидел где-то во дворе. Я успела увидеть в дверной щели черную ветвь дерева и огромную, рыжую луну.

– Я ее возьму… м-м… к нам?.. – Шкипер неуверенно посмотрел на меня.

– А как же?! – другого варианта, на мой взгляд, и быть не могло. – Давно это у нее?

– С самого начала.

– И как же ты…

– А что я?! – огрызнулся Шкипер. – Меня дома нет все время! Для чего, думаешь, я эту блядь жигановскую здесь держу?! А Лу тоже мало радости среди ночи вскакивать, у ней другие интересы…