Кадзи снова двинулся вперед.

«Я очень хотел бы посмотреть, Ван, что бы ты стал делать на моем месте».

Когда Кадзи вышел на дорогу, он обернулся. Ван стоял на прежнем месте и смотрел ему вслед.

34

По засохшему полю гулял холодный ветер. Огромное багровое солнце опускалось за горизонт. Местом казни выбрали это засохшее поле, отрезанное от поселка высокой сопкой.

Старания Окидзимы ни к чему не привели. И просьба Кадзи о помиловании осужденных, адресованная на имя капитана Кавано, была отвергнута. Коль скоро решение принимает армия, оно не может быть отменено, сказал он. Дать делу обратный ход, поскольку обвиняемых приговорили без достаточных оснований, было бы равносильно признанию в чинимом ею произволе.

К месту казни Кадзи пошел через поле один. Все, что произошло вчера, нет, все, что произошло в последние несколько месяцев, не дает ему покоя. Резкий ветер словно рвет в клочья его душу.

Сюда он приехал с честолюбивыми надеждами посвятить себя служению гуманным идеалам. И вот он идет к месту казни, он будет свидетелем чудовищной расправы над людьми. Да он и сам уже не человек, а какой-то клубок низких страстей и желаний, подлец, способный продать душу, лишь бы сохранить свое благополучие. Его решимость оказалась мнимой — она сгорела, как солома в огне. Вчера она обратилась в пепел, не устояв перед пылкими порывами Митико.

Да, это было вчера. Кадзи совершенно безвольный сидел за столом, обхватив руками голову. Митико смотрела на мужа, испытывая двоякое чувство: успокоенности и жалости.

Она подошла к Кадзи и, положив руки ему на колени, сказала:

— Ты сердишься, что я тебе помешала?

Кадзи не ответил, ему хотелось заплакать. Нет, ему никто не помешал, просто они еще раз заключили между собой договор на счастье. Но как одно сердце может вместить и благодарность к Митико и извинения перед теми, осужденными. Вот что сейчас мучило Кадзи.

— Тем семерым ты поможешь, — говорила Митико, — а тебя я лишусь. И мне лишь останется утешать себя, что у меня был достойный муж!

Кадзи мучило сознание полной безысходности. Митико смотрела в глаза мужа, и ей казалось, что Кадзи все-таки винит ее.

— Я причинила тебе страдания, да?

— Нет, нет, что ты! — ответил Кадзи, до боли сжав плечо жены. — Я ведь сам хотел этого. Я и сейчас, видимо, доволен, что мне удалось избежать опасности. Но мне стыдно. А тебя почему-то это радует. Но скажи, ради бога, почему? Хочешь хоть на день продлить наше счастье? А там будь что будет? Так, что ли?

Митико чувствует, как сильные руки мужа трясут ее. Что ж, пусть так. Сейчас ей было все равно. В конце концов, их жизнь принадлежит только им. И пусть ненадолго, пусть мгновение они будут счастливы, а там и в самом деле — будь что будет!

Еще минута, и они бросились в объятия друг друга. Сейчас они хотели одного — забыться, уйти из этого мира. Погрузившись в сладостное забвение, они молили небо, чтобы это забвение длилось без конца.

— Вот так до самой смерти быть с тобой! — со стоном прошептала Митико. — О-о, почему так… Не отпущу!

Этот голос и сейчас звучит в ушах Кадзи…

Да, это идет не человек. Это движется животное. И нечего больше рядиться в тогу гуманиста. Сейчас ты будешь присутствовать при казни людей, потом вернешься домой и, чтобы забыть жестокую картину, примешься снова ласкать женское тело. Замечательно! Что еще нужно для счастья? Было бы набито брюхо и удовлетворена плоть, а человек — черт с ним, пусть гибнет.

Заходящее солнце кроваво-красным пятном висит над краем поля. Засохшая трава звонко шелестит, пригибаясь от холодного ветра.

Кадзи даже не заметил, как к его ногам, словно брошенная порывом ветра, упала женщина.

— Господин Кадзи! Ради неба! Спасите его! Век не забуду! — завопила Чунь-лань. — Не убивайте его! — Она билась лбом о землю.

— Я ничего не могу сделать, — упавшим голосом проговорил Кадзи. — Встань, пожалуйста, встань. Не проси меня… Я малодушный человек. Трус я, вот кто. Ведь ты знаешь, я испугался.

Кадзи пытался обойти женщину, но Чунь-лань не пускала его. Всякий раз, когда он хотел сделать хоть один шаг, она молнией бросала свое тело на его пути и билась головой о землю. Ее мертвенно-бледное лицо выражало одну безумную мольбу. Кадзи некуда было отступать. Разве что побежать, иначе от нее не уйти. Кадзи начинал сердиться — в мольбах женщины уже звучала угроза. И в то же время он готов был броситься сам перед ней на колени и крикнуть: «Не мучай меня! Спаси!»

«А сам я и мучиться не перестал, и не спас никого». Он это сказал мысленно, вспомнив Ван Тин-ли. Вот я какой, Ван, понял? А ты уж готов был признать меня человеком!

Кадзи помог Чунь-лань подняться.

— Сестра, не надейся на меня, забудь. Я не способен ничего сделать. Можешь сколько угодно ругать меня. У меня нет мужества. Не проси меня ни о чем.

Чунь-лань схватила Кадзи за руки.

— Если убьете его, убивайте и меня!

Руки женщины были холодны, как руки мертвеца. Казалось, их и оторвать нельзя. Кадзи рванулся. Женщина упала и, царапая землю, зарыдала. Подгоняемый этим надрывным плачем, Кадзи побежал.

35

На месте казни вырыта глубокая яма. Вынутая глина была еще свежей и влажной. Рядом стояла бочка, наполненная водой. Все сделали, как приказали жандармы. Людей пока не было.

Кадзи встал у края ямы. Из ямы пахнуло холодом. Красное закатное солнце на краю степи странно заколыхалось, по небу мчались белые клочковатые облака.

Но вот из-за сопки показалось несколько грузовиков со спецрабочими. Их усадили на землю на некотором отдалении от ямы. Они будут присутствовать при «казни в назидание другим». Человек пятнадцать стражников, вооруженных винтовками, стали сзади рабочих.

На бешеной скорости подъехал мотоцикл с коляской и грузовик. С мотоциклета сошли Ватараи и жандарм, с грузовика — отделение вооруженных солдат и один полицейский с мечом. Солдаты рассыпались длинной редкой цепью перед спецрабочими.

В сопровождении полицейского Ватараи подошел к яме. Глянув на стоявшего в оцепенении Кадзи, он ухмыльнулся.

— Если смочить меч водой, он хорошо рубит. Потому что; жир не пристает, — сказал Ватараи полицейскому. — А позицию вот какую надо принимать. — Ватараи расставил ноги на ширину плеч. — Ты бамбуковым мечом здорово рубишь, но настоящим-то оно труднее.

— Это верно, — сказал полицейский, насильно раздвигая в улыбке свое побелевшее лицо.

— Что, понятым будешь? Молодец!

Эти слова Ватараи сказал Кадзи, но тот даже не повернулся, он смотрел на кровавый диск заходящего солнца.

Наконец из-за сопки появился еще один грузовик. На нем под охраной четырех служащих из отдела рабсилы и двух полицейских прибыли семеро осужденных. Руки у них были связаны за спиной.

Их усадили на землю у ямы. Лица у всех были землисто-серого цвета.

Посмотрев на дно ямы, Ватараи вызывающе улыбнулся.

— Теперь все в сборе. Можно начинать!

Выхватив меч из ножен, он смочил его в воде и сделал несколько рубящих взмахов.

— Такое и за деньги нигде не посмотришь, — сказал он, глянув на Кадзи, а затем, обратившись к солдатам, приказал: — Ефрейтор Танака, веди первого.

Ефрейтор Танака стал завязывать глаза первому осужденному. И тут все осужденные в один голос закричали, что они не виноваты:

— Мы не бежали! Мы не хотим умирать!

Первая жертва билась в судорогах. Один из полицейских помог ефрейтору подтащить китайца к яме. Вдвоем они поставили его на колени. Китаец мотал головой, что-то крича. Он звал мать, бессмысленно кланялся, взывая к милости, словно сейчас чья-то милость могла спасти его.

Но вот Ватараи, примериваясь, коснулся голубоватым лезвием шеи осужденного. Человек вздрогнул и застыл в ожидании.

Ватараи спокойно расставил ноги и встал в позицию. Кадзи будто окаменел. Только глаза его торопливо бегали по рядам рабочих. Кадзи искал Ван Тин-ли. Но то ли Ван сидел слишком далеко, то ли зрение у Кадзи стало сдавать, только Вана он не увидел.