— Все это очень благородно, но почему ты этого не сказал жандармам? У меня, конечно, есть своя точка зрения на этот счет, но из правления на мой запрос ответили, что в это дело лучше не вмешиваться, пусть решает военная жандармерия.

— Почему?

— Видимо, на то есть причина.

— Но поймите, вы собираетесь без всяких оснований рубить человеческие головы!

Директор молчал. Его всегда красное лицо стало постепенно бледнеть. Не надо было награждать этого самоуверенного молодого человека.

— Я простой служащий, — тихо сказал Кадзи. — У меня нет сильной руки, в правлении. Поэтому я прошу вас… Если вы будете настаивать перед жандармами от имени фирмы…

— Просишь? Что-то на тебя это не похоже, — сказал директор, спрятав недовольство за натянутой улыбкой. — Видишь ли, ты в общем говоришь справедливые вещи, но все-таки рассуждаешь однобоко. Пойми, что в военное время нельзя мыслить категориями мирного времени.

— Откуда вы это взяли? Это какое-то недоразумение.

— Хорошо! — холодно сказал директор. — Пусть недоразумение, и все же у нас с тобой разные точки зрения. Но оставим споры, к чему переливать из пустого в порожнее! Тебе не нравится позиция правления. Что ж, попробуй изменить ее.

— И попробую!

Кадзи уже выходил из комнаты, когда Куроки добавил:

— Учти и другое: ни у правления, ни у меня нет времени заниматься твоими пленными столько времени, сколько ты требуешь. Постарайся не повредить своему положению, докладывая об этом вопросе.

Нет времени! Да разве в этом дело? Им всем просто наплевать на этих людей, а тут еще надо идти против всесильной жандармерии. Впрочем, они и к японскому народу так же относятся. Если уж и японский народ приносится в жертву, что же тут говорить о пленных китайцах!

Кадзи не смог дозвониться начальнику даже по прямому проводу. Ему сказали, что тот находится на совещании. Но вдруг в трубке послышался голос Окидзимы. Кадзи попросил его обязательно встретиться с начальником отдела и попросить его вмешаться в дело семерых заключенных. Маленькая надежда еще тлела где-то в груди Кадзи.

Комнаты опустели. Обычно после работы задерживался в отделе вместе с Кадзи только Чен, а его уже не было в живых. Нет пока звонка и от Окидзимы. Кадзи в раздражении ходил по комнате.

Наступил вечер, везде уже зажглись огни, время шло быстро, а звонка от Окидзимы все не было. Кадзи сердился на себя. Почему у него не хватило смелости поспорить с жандармами? Что толку горячиться перед директором? Директор струсил, но струсил и Кадзи. У того были на то свои причины, у Кадзи — свои.

А не посоветоваться ли с Ваном? Может, он что-нибудь придумает? Нет, не стоит, тут и Ван со своей светлой головой не в силах ничего сделать. Только посмеется над Кадзи, это лучшем случае, а то и оскорбит еще. А как хочется получить умный совет, найти друга, который бы понял, помог. Один! Чувство одиночества клещами щемило грудь. Надо идти домой, к Митико. А телефон все молчит. Кадзи стал ходить по комнате быстрее. Под столом он увидел брошенную газету. Кто-то, наверно, приносил в ней завтрак. Он ее поднял. Сквозь масляное пятно ясно виднелись слова:

«Министр иностранных дел г-н Сигэмицу разъясняет: основа построения Великой Восточной Азии — это дух равенства и взаимной выгоды азиатских держав. Агрессивные замыслы Америки и Англии в отношении колоний в Азии разбиты вдребезги». А руководствуется ли сам министр этим духом? Убедиться, пожалуй, случая не представится. Взаимная выгода? Какое лицемерие! Япония только берет, и если надо — силой. И ей в этом помогает и он, Кадзи.

Кадзи взял подшивку газет. Вот сегодняшняя, что в ней? Снова то же.

«В Нанкине подписан договор о дружбе и взаимопомощи между Японией и Китаем. Заложена основа мира и процветания этих стран на вечные времена. Империя продолжает освобождение Азии».

Кадзи бросил подшивку на пол. Из груди рвался стон. Для освобождения Азии азиаты-японцы завтра отрубят головы семерым азиатам-китайцам. Вот она основа мира и процветания на вечные времена, доказательство дружбы и взаимной выгоды! А Сигэмицу и Ван Чжоу-мин обмениваются рукопожатиями и пьют шампанское. Прав, видно, директор. В военное время обычная логика не подходит. В ближайшие дни, по-видимому, в Токио откроется конференция стран Восточной Азии. Япония, Китай, Таиланд, Маньчжоу-Го, Филиппины, Бирма сделают совместное заявление. И повсюду такие японцы, как Кадзи, будут прикрывать лицемерие японских правителей. Кадзи быстро шагает по комнате. Почему-то ужасно громко стучат ботинки. А время идет и идет, и Кадзи кажется, что казнь ожидает его самого. Да это и в самом деле так. После того как без всякой причины — нет, с определенной целью, в назидание другим — отрубят головы семерым, разве Кадзи не будет духовно мертв? Вся его прошлая жизнь полетела к чертям. Ведь то, что он сделал до сих, значительно хуже проповедей бонзы-ханжи.

Стоять на одном месте было невыносимо, но и ходьба взад-вперед не приносила облегчения.

Ван говорил, что тому, кто находится за колючей проволокой, не о чем говорить с теми, кто находится на свободе, ведь свободный человек всегда счастливее. Ты ошибаешься, Ван. Тебе сейчас неизмеримо легче, чем мне. Ты счастливее меня.

Кадзи смотрел на стенные часы почти каждую минуту. Стрелка, перейдя за девять, казалось, застряла на месте. Что делает Окидзима? Может, он обо всем забыл? Что ему до мук Кадзи? Может, пьет где-нибудь в ресторане?

За стеклянной дверью мелькнула и застыла тень. Кадзи остановился. Тень шевельнулась. Кадзи подбежал к двери и распахнул ее. У двери, словно призрак, стояла Чунь-лань.

— Что с ним будет? — спросила женщина, глядя на Кадзи застывшим взглядом.

— Я сам хотел бы это знать, — ответил Кадзи по-японски, будто самому себе.

— Когда он оттуда выйдет?

Голос женщины дрожал. Казалось, она вот-вот зарыдает. Кадзи хотел сказать, что завтра вечером… и запнулся.

— Его не убьют?

Кадзи покачал головой.

— Только не надо врать! Не убьют? Да? Это правда?

Тревожно зазвонил телефон. Кадзи бросился к аппарату.

Он был зол, ему ни с кем не хотелось говорить. Только услышать одно слово — да или нет.

— Ну что? — бросил он в трубку.

— Да ты не спеши, слушай! — голос Окидзимы был спокоен. — На начальника отдела надежды нет. Трус. Жди до завтра. Собираюсь поговорить с директором-распорядителем…

Голос Окидзимы доносился до Кадзи как бы с другого полушария. Итак, Окидзима до сих пор сидел у начальника отдела на квартире, а теперь, вернувшись, звонит из правления. Начальник отдела сказал, что ни права, ни желания возражать жандармам у него нет. Решение жандармерии, видимо, необходимо с государственной точки зрения, и фирма от этого ничего не теряет. Поэтому, как бы ни было это прискорбно, общие интересы прежде всего. Вот и весь ответ. Окидзима собирается уговорить директора. Конечно, он влиятельнее, но еще более суров. Он спит и видит себя членом военного кабинета. Вряд ли он проявит больше жалости к жизни нескольких пленных.

Кадзи положил трубку, он понял, что никто ему не поможет надо надеяться только на себя…

— Уйди, пожалуйста, — сказал он Чунь-лань. — Оставь меня одного.

— Спасите его… — умоляющим голосом сказала женщина. — Спасите!

Да, надо спасти. Ведь этим он спасет и себя. Кадзи молча кивнул. Нет, он не был убежден, что это ему удастся. Это был знак отчаяния, который говорил, что Кадзи объявляет войну самому себе.

32

Что-то стряслось. Митико это чувствовала всем существом, глядя на лежавшего ничком Кадзи.

— Спи, не беспокойся, — сказал Кадзи. Его лицо было похоже на маску. «Я ничего не сделаю. Это не в моих силах», — было написано на нем.

Митико ладонью коснулась лба мужа. Голова горячая, так вся и пылает.

— Ты уже достаточно намучился, — сказала она. — Тебя никто не упрекнет.

А я? А Ван? А те пятьсот человек? Да и все, кто смел сердцем и справедлив, но кого он еще не видел и не знает. Кадзи не мог пошевельнуться, как будто все эти люди навалились на него.