Провожая Окидзиму до грузовика, Кадзи говорил:

— Может, и это бесполезно, но все-таки попробуй убедить начальника отдела, чтобы он договорился с жандармерией перевести спецрабочих на общее положение.

Окидзима молчал. Кадзи смущенно опустил голову.

— Да, я и забыл, ведь я сам тебя просил отойти в сторону. Тогда не надо, я сам попытаюсь.

— Ерунда, поговорю, конечно, — Окидзима сдержал улыбку. Когда подошли к грузовику, он сказал: — Почему ничего не говоришь о драке?

— Какой смысл? Вот ты говорил, что я запутался в противоречиях. А сам? Кулаками зарабатываешь право жить приживальщиком у хозяев! Когда-то мы много спорили, как нам лучше жить, что-то пытались делать, а теперь…

— Говоришь, приживальщик, — перебил Окидзима. Он глубоко вздохнул, но тут же его лицо приняло обычное упрямое выражение. — Может быть, и так, но не совсем. Я действительно, если хозяин соизволит попасться навстречу, скажу «пожалуйста» и уступлю ему дорогу, но это не значит, что я пойду за ним. Нет, тут уж оставьте меня в покое, я иду своей дорожкой типичного обывателя.

— Хорошо, что ты умеешь так жить.

— А ты, как и прежде, стараешься доказать, что человек, совершивший преступление, может быть честным — стоит только постараться.

— Ничего я не хочу доказывать…

Садясь на грузовик, Окидзима протянул Кадзи свою сильную руку.

— Вот видишь, — сказал он, — я доволен и этим старьем, а ты тешишь себя тем, что когда-нибудь усядешься в личную машину гуманизма. Не буду тебя удерживать, это бесполезно. Ведь ты готов за это заплатить любой ценой.

Они пожали друг другу руки и обменялись улыбками. Давно уже они не улыбались друг другу.

Спустя час, уже на шоссе, Окидзима увидел мчавшийся навстречу мотоцикл с коляской. Проводив его взглядом, он сплюнул. За рулем сидел унтер-офицер Ватараи, а в коляске — капитан Кавано. Мотоцикл вскоре исчез в облаке пыли, но почему-то эта встреча не выходила из головы Окидзимы всю дорогу. Недоброе предчувствие сжимало ему грудь.

27

Увидя знакомый мотоцикл перед зданием конторы, Кадзи вздрогнул. Неужели жандармы пронюхали о побеге тех восемнадцати человек? Если так, то тут дело не обошлось без Фуруя, и добра теперь не жди. Но Кадзи решил не сдаваться, он сам пойдет в наступление. В самом деле, это черт знает что такое! Раз это военнопленные, пусть их стережет армия.

Кадзи твердым шагом вошел в кабинет директора. Жандармы сидели на тех же местах и почти в тех же позах, что и в первый раз.

— Вот что, Кадзи, — обратился к нему директор, — нам предлагают еще пятьсот пленных… Как ты считаешь, брать их нам или нет?

У Кадзи отлегло от сердца. Он готов был рассмеяться. Еще пятьсот? А почему не миллион?

— Нам их просто некуда принять.

— Некуда? Скажите, что умишка не хватает! — сказал Ватараи, держа саблю торчком между ног.

— Возможно.

— А если вам взять еще одного руководителя? — спросил Кавано, обращаясь к директору. Ведь польза от этих пленных все-таки есть?

— Разумеется, об этом никто не спорит! — Директор угодливо улыбнулся. — Благодаря вам наш рудник превысил план добычи, мы делом ответили армии.

— Это хорошо!

— Недавно мы наградили особо отличившихся, два наших служащих получили благодарственные грамоты и премии от правления, в том числе и Кадзи, который стоит перед вами.

Кадзи опустил глаза. «Ватараи, наверно, сейчас ухмыльнулся», — подумал он, и краска стыда залила его лицо.

Директор решил угостить жандармов — все равно они не уйдут без этого, а раз так, надо позвать и Окадзаки, вдвоем с Кадзи они сумеют лучше обрисовать все трудности, какие встречаются в работе, и этим подчеркнуть их успехи. Правда, опять напьются, но не станет же Окадзаки и тут, у него в кабинете, сводить счеты с Кадзи. И он позвонил Окадзаки по телефону.

Пока директор говорил по телефону, Ватараи шепнул капитану:

— Учтите, господин капитан, что нам этих пятьсот держать у себя больше невозможно…

— Отстань, — безразличным тоном ответил Кавано. — Пусть об этом думают в штабе.

Кадзи мысленно представил себе этих новых «пленных». Наверно, не люди, а скелеты, голодные, больные… Где-то кто-то с сигаретой в зубах перебирает их дела, стараясь куда-нибудь сбыть «товар». И кто знает, сколько придется им мучиться там, в лагере? Может быть, лучше все-таки их принять? Однако он только что от них уже отказался. Опять противоречие? Но что делать, если эти мысли лезут в голову. Желание помочь новым узникам стало расти. Ведь он хоть немного сможет улучшить их жизнь, а у Ватараи они все перемрут. И все-таки какой это дешевый героизм!

Открылась дверь, девушки-конторщицы внесли еду. Кадзи посмотрел на жандармов: сидят с каменными лицами, застыв в ожидании. Разговаривать с ними не хотелось.

28

Окадзаки вышел из конторки и оглядел рудный двор. Состояние двора оставляло желать много лучшего. «Разболтались здесь», — подумал Окадзаки.

Рудный двор — это, собственно, склад руды. Здесь он был в виде широкой пологой насыпи. По склону лениво ползут в разных направлениях вагонетки, но тут работают и люди — это спецрабочие, они с корзинками на коромыслах снуют вверх и вниз, как муравьи.

Окадзаки издали заметил, что на насыпи сидят несколько рабочих. Японские надсмотрщики стояли в разных местах, но они, по-видимому, не видели отдыхающих.

Окадзаки ударил себя по крагам хлыстом и направился к рабочим.

Гао шел вниз по склону, таща с напарником корзину с рудой. Он все время думал о Чунь-лань. Ненависть к японцам бурлила в нем, как вода в котле. В течение двух лет, как он стал «пленным», он только и поддерживал себя этой ненавистью, жил ею. Он ничего не забыл. Да и как можно забыть расстрелянных японцами родителей, сгоревший дом, изнасилованную сестренку, которую потом увезли в публичный дом для обслуживания японских солдат. Он мечтал о мести. О, когда-нибудь он ворвется в японский город и сделает то же самое в какой-нибудь японской семье. Как-то он сказал об этом Ван Тин-ли. Тот рассмеялся:

— Оказывается, ты такой же, как и они!

— Как такой же? — Гао ухватил Вана за плечо. — А ты предлагаешь поплакать и успокоиться?

— Еще чего не хватало! — сказал Ван с улыбкой. — Ты зол, ты их ненавидишь, это хорошо, это огромная сила. Но послушай, что получится, если эту силу использовать неправильно. Предположим, ты организуешь небольшую группу и начнешь действовать, как велит тебе твое сердце. Что вас ожидает? Вы и сделать-то ничего не успеете. С вами одним пулеметом расправятся. А почему? Да потому, что вы будете действовать ради желания отомстить и только, а не ради общих интересов. Вас никто не поддержит. Как ты думаешь, если, например, я буду вести себя так, как мне в голову взбредет, — грабить, насиловать, в общем так, как мне захочется, ты поддержишь меня, да еще при этом рискуя жизнью? Вряд ли.

Гао опустил голову. Слова Вана, по-видимому, дошли до его сознания.

— А нас пятьсот миллионов. И все, так же как ты или я, мучаются. И все ненавидят японскую армию. Подумай, если эту силу объединить для решения общей задачи, неужели мы ее не решим?

— А как ты всех объединишь?

— Нужна организация с одной твердой волей.

— Сказки! — сказал Гао. — Для этого и ста лет не хватит! Тогда меня давным-давно в живых не будет. А я своими глазами хочу увидеть, как они на дно пойдут.

— И увидишь. Потому что эта организация уже есть и с каждым днем она увеличивается, крепнет, набирается сил.

— Болтать-то можно сколько угодно. Почему же тогда мы терпим такое?

Ван задумался, потом спокойно ответил:

— Тебе сказать — ты же все равно не поверишь. Поэтому давай лучше поговорим о более понятном. Ну хотя бы о нас. Ведь мы тут своего рода маленький Китай. Представь, что каждый из нас будет думать только о себе. Все разбредутся кто куда. А этого только и надо японцам. Почему? Да потому, что мы будем разъединены и, значит, ни на что не способны. Вот тогда они из каждого все соки выжмут, пока не доведут до смерти. А раз так, нам победы не видать, да и на родину не сумеем вернуться.