После вручения наград все руководящие работники собрались в кабинете директора. Вдруг позвонили из главной конторы Звонил начальник отдела. Поговорив с Куроки, он попросил к телефону Кадзи.

— Начальник отдела с тобой хочет поговорить, — сказал директор.

Кадзи взял трубку. Откуда-то издалека раздался знакомый голос.

— Как самочувствие? — в трубке послышался довольный смех. Но Кадзи показалось, что в смехе начальника сквозит ирония. — Я очень рад за тебя. Я был убежден, что ты одолеешь трудности. И Куроки доволен тобой! Молодец! Поздравляю!

— Благодарю вас, — тихо ответил Кадзи.

В душе пусто, совсем не на что опереться. Его поздравляют. Какие же еще идейные умозаключения нужны? И уж если он сам поблагодарил («благодарю вас»), дальше идти некуда, позолота сошла, все оказалось грубой подделкой.

Дома его нетерпеливо поджидала Митико. У нее на душе тоже было неспокойно. Награждению Кадзи радоваться-то не стоило, и все же одно было приятно — ее Кадзи признали, хотя за глаза болтали всякое. Что же сказать мужу? Он пришел такой потерянный…

Кадзи бросил наградной лист на стол.

— Как ты думаешь, если его разорвать, ничего не изменится? Ведь я его принял при всех.

Митико совсем растерялась. Жалкая улыбка искривила ее лицо. Оказывается, не так-то легко делить горе вместе, как это говорила Ясуко.

— И какая ирония — вместе с Окадзаки! Правда? — Она сказала эти слова, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Кадзи усмехнулся.

— Это уж Куроки подстроил. Захотелось контрастов. Окадзаки открытый убийца, а я под маской доброй кисочки. Если бы был такой же, еще куда ни шло. А то так, мразь какая-то. Когда принимал наградной лист, мне аплодировали. Казалось, что все, и мужчины и женщины, едят меня глазами, казалось, ты где-то, спрятавшись, с восторгом смотришь на меня. И было приятно, чуть не задохнулся от радости. А ведь как горячо всегда проклинал войну! И ты знаешь, если бы в ту минуту ты сказала, что моя радость тебе непонятна, я, наверно, остался бы недоволен. И все же ты должна была так сказать.

— Но такие вещи…

— Что, не можешь? Пусть это будет каприз, но я хочу, чтобы ты или обрадовалась, или осудила меня.

Стиснув зубы, Кадзи уставился на блюдо с изображением целующихся влюбленных. Если бы не это награждение, он сейчас тоже обнимал бы свою Митико, как вот там. И она этого хотела. Но теперь…

— А может, забудем, улыбнемся и поцелуемся? — сказал Кадзи равнодушно.

Митико смотрела на мужа, не зная, серьезно он говорит это или нет. И все же ждала, что он ее поцелует. Это было бы лучше, чем вот так смотреть друг на друга. Но Кадзи не целовал. Он молча поднялся и вышел во двор. Митико хотела было пойти за ним, но осталась. Кажется, сейчас ему надо побыть одному.

Вскоре из темноты раздался голос Кадзи:

— Митико, знаешь, сожги его! Пожалуйста.

Митико высунула голову из двери. Кадзи сидел возле курятника.

— Противно, если останется это свидетельство позора. Хотя сам факт все равно уже не сожжешь.

Кивнув, Митико исчезла. По правде говоря, ей не хотелось уничтожать эту бумагу — ведь это было доказательство способностей и стараний любимого человека. Она подумала, что и Кадзи, наверно, так считает и именно этого и боится.

И она бросила бумагу в печь с таким чувством, будто бросала в огонь пачку денег.

25

В общежитии холостяков директор устроил банкет. Собрались руководители всех производственных участков. Двадцатипроцентное повышение производительности перекрыто, теперь ставится цель увеличить добычу на тридцать процентов. Но для этого прежде всего надо вдохнуть уверенность в руководителей, а заодно и угостить их за труды. Куроки считал, что чем жестче обращаться с рабочими, тем больше они будут добывать. И что там тридцать процентов! В ближайшем будущем он собирается добиться невиданного увеличения — повысь производительность на пятьдесят процентов! Вот тогда и его, Куроки, признают и оцепят по заслугам.

Закуска была на славу. Тут были и китайские блюда и японские, их готовили жены руководящих работников, они специально пришли сюда, чтобы показать свое искусство. Прислуживать прислали девушек из общего отдела, начальник которого решил, что это придаст банкету особую пикантность и что его находчивость будет оценена по достоинству. Директор был в отличном настроении. Оглядев подчиненных, он поднял бокал:

— Такого приятного вечера давно у нас не было. Я приношу всем глубокую благодарность! Вы с честью выдержали трудный поход, беспрерывные штурмы, и работа ваша увенчалась замечательными результатами.

Присутствующие встали и высоко подняли бокалы.

Затем все пошло так, как обычно происходит у японцев на таких вечерах. Один предлагал выпить соседу из своей рюмки, тот пил и возвращал рюмку уже налитую. Этим подчеркивалась особая близость, которой не было, выказывались возвышенные чувства, которых не существовало, и все сопровождалось потоком громких слов, которые шли не от сердца.

Постепенно начинался кавардак. Причем считалось, что если все сойдет чинно, то будет неинтересно. Кто-то совершенно безголосый затянул нудную песню и требовал, чтобы все слушали внимательно. Кое у кого уже похотливо разгорелись глазки. Начались перебранки.

Вот начальник первого участка Сэкигути затянул «Ноэбуси», за ним фальцетом запел начальник второго участка, но его перебил механик, пожелавший имитировать женское пение. Окидзима шлепнул одну девицу по спине и пьяно прохрипел:

— Ты мне нравишься, пышка!

Девушка, преувеличенно ахнув, попыталась убежать, но ее облапил бригадир проходчиков.

— Как не стыдно!

Вот и весь ответ, хотя девушка старалась показать, что она рассердилась. Директор с довольной улыбкой на покрасневшем лице удовлетворенно оглядел всех — банкет, кажется, удался на славу.

Окидзима много ел, но много и пил. На висках у него набухли вены, а выпуклые глазища мрачно сверкали. Кадзи казалось, что он уже не прочь затеять скандал.

Кадзи пить не хотелось, возле него накопилось много полных рюмок. Сидевший в отдалении Окадзаки крикнул:

— Эй, Кадзи! Пришли-ка сюда из своего запаса, а то получается, что поздравляют одного тебя.

— Что-то не идет у меня сегодня.

Слова Кадзи заглушил громкий голос контролера Кавадзимы:

Корабль на море режет волны,

А я желаньем плотским полон.

Эй, эй!

— Вот это да!

Кавадзима взял две бутылочки сакэ и подошел к Кадзи.

— Господин Кадзи, прошу любить и жаловать. — И, притворившись пьяным, учтиво поклонился. — Ты еще молод, но уже велик. Да, да, велик! В первый день, когда ты появился здесь, в марте, кажется, в снежный день…

— Нет, тогда был просто ветер.

— Да, да! Ужасный ветер. Ты заспорил с нами в кабинете директора. Я подумал тогда: разве этому юнцу справиться здесь? Да и мы его не потерпим.

Сидевший рядом Окидзима осклабился в улыбке.

— А получилось здорово! Все, вышло, как ты говорил. Молодец! Правда, Окадзаки тоже получил премию, но он, ведь уже десять лет здесь трубит. A ты работаешь всего полгода. Молодец! Мне и во сне такое не снилось. Но вот я смотрю, ты совсем не пьешь. И на физиономии будто наткано: «Я не такой, как вы, я другой». Это нехорошо. Верно, верно. Человек должен быть открытым. Вот давай в открытую поспорим, кто больше выпьет! Вроде как на состязании. Может, тогда мы совсем подружимся. Идет?

— Куда мне до тебя… — попробовал отступиться Кадзи.

— Боишься проиграть? А ведь я только здесь могу тебя обскакать.

— Ну и считай, что уже обскакал.

— Так неинтересно. Еще не пили, а ты уже сдаешься. Нет, давай потягаемся, а вы все глядите! — крикнул Кавадзима присутствующим. — Я, ничтожный Кавадзима, контролер производства, вызываю на состязание начальника отдела рабсилы Кадзи.

Кадзи только теперь догадался, что его собираются подпоить, чтобы он допустил какой-нибудь промах.

— Я сдаюсь, куда мне с вами тягаться.