— Ладно, хватит наставлений. — Выражение лица Окидзимы стало меняться; глаза еще сверкали злобой, но губы уже тронула кривая усмешка. — Выходит, нужно им сказать: действуйте, как вам заблагорассудится, господа хорошие.

— Нет, это уж слишком, не поймут. Но кое-что все же следует сказать. Ведь говорят же в народе, что советоваться нужно даже со своими коленями. — И Кадзи, взглянув в сторону бараков, добавил: — Попробовать надо, во всяком случае…

6

На втором этаже маленькой китайской харчевни вокруг грязного столика сидели два японца и пять китайцев.

— Я буду говорить с вами откровенно. Я собрал вас здесь, чтобы просить вас прекратить побеги. — Кадзи начал разговор на китайском языке. — Почему я не хочу, чтобы вы бежали? Понимайте, как хотите, это ваше дело. Кое-кто из вас решит, что я боюсь начальства, боюсь неприятных для себя последствий, подумает, что я страшусь жандармерии. Кто-нибудь, возможно, усмехнется — дескать, подкупить хочет. Может, во всем этом и есть доля истины. И все же главная причина кроется в другом. Я представитель враждебного вам государства, но лично я отношусь к вам более дружелюбно, чем другие, да и по должности своей, как лицо, ведающее рабочей силой, не питаю к вам враждебности. Разумеется, многого я не могу сделать для вас, но все же с уверенностью заявляю, что о ваших интересах забочусь больше, чем кто-либо другой. Кстати, я не думаю, чтобы мои методы управления были настолько несправедливы, чтобы заставляли вас бежать отсюда с риском для жизни. А если вдуматься поглубже… вы пытаетесь бежать от человека, который стремится преодолеть противоречия воюющих сторон и облегчить ваше положение. Неужели люди разных наций не могут понять друг друга? Вот почему я решил откровенно поговорить с вами.

— Непонятно, отвлеченно как-то вы говорите, — сказал Ван Тин-ли по-японски. Это был первый случай, когда он заговорил на этом языке.

— Неужели? — Кадзи добродушно рассмеялся. — Ну ладно, буду говорить конкретнее.

— Не стесняйтесь, лопайте! — вмешался в беседу Окидзима, предлагая собеседникам китайскую водку и сало. — Будем ужинать и беседовать по-свойски.

— Конечно, вы мне не доверяете, и для этого у вас есть основания. Когда один из ваших товарищей был убит, я не принял необходимых мер, чтобы защитить вас, — продолжал Кадзи, глядя только на Ван Тин-ли. — Я заявляю, что пекусь о ваших интересах, а сам посылаю вас на работу, требующую больших физических сил, чем у вас есть. Я говорю, что не питаю к вам никакой вражды, а кормлю вас тем, чем кормят лошадей. Я стараюсь уверить вас, что я хороший, а факты вас убеждают в обратном. Все это так. Но представьте себе, что было бы, если бы вместо меня и Окидзимы в отделе рабсилы и на производстве были одни Окадзаки. Или жандармы.

Кадзи говорил и чувствовал, что слова его не достигают цели. Да, звезды руками не схватишь… Чего он, одинокий, слабый человек, может добиться? Ведь тут столкнулись сложные и противоречивые интересы двух народов, и сколько бы он ни пыжился, ничего у него не выйдет, все лопается, как мыльный пузырь.

— Чем больше говоришь, тем все нелепее получается, — повернувшись к Окидзиме, горестно признался Кадзи и тут же снова горячо заговорил: — Я искренно сожалею о всех ошибках, совершенных мною до сих пор, и постараюсь их исправить…

Кадзи умолк, ему показалось, что Ван Тин-ли смеется над ним: «Ну вот, господин Кадзи уже начинает развивать в себе добрые начала. Но этого еще мало. Пока это ненастоящее. Постарайтесь-ка еще чуть-чуть. И не забывайте, что за словами должны следовать дела».

Но Ван молчал, спокойно и серьезно глядя на Кадзи. И Кадзи решил продолжать.

— …Постараюсь доказать делом, что я вам друг, а не враг. И докажу. Но для этого нужно время. Поэтому прошу хотя бы не ждать от меня зла, если уж вы не можете мне поверить полностью. Ведь поймите, раз вы будете меня в чем-то подозревать, все мои поступки покажутся вам подозрительными. Я кончил. Я больше ничего не скажу, не то мои самые искренние намерения могут показаться бахвальством.

Хуан, усердно поглощавший сало и почти не слушавший Кадзи, вдруг удивленно посмотрел на него, раскрыв рот. Гао почти не ел, он тянул водку, не отрывая от Кадзи покрасневших глаз. Ван Тин-ли был спокоен и тих, как тень. А Хоу и Сун, продолжая слушать, смотрели поочередно то на Кадзи, то на Окидзиму. К еде они еще не притрагивались и, вертя в руках палочки, словно раздумывали, есть им или не есть.

— Теперь я скажу пару слов, — вступил в разговор Окидзима, — как я думаю. Кадзи ведь теоретик, а я практик. Но сначала о моем друге Кадзи. С тех пор как теоретик Кадзи появился у нас на руднике, положение рабочих, в том числе и ваше, намного улучшилось по сравнению с тем временем, когда был здесь только я, реалист. Это факт. Теперь о вас. Опыт, приобретенный мною на фронте, подсказывает мне, что жандармерия пойдет на все самое худшее, если вы и в дальнейшем будете продолжать эти побеги. Вчера я чуть было не полез с ними в драку. Еще один побег — и жандармы попытаются расправиться и с нами. Просто обвинят в пособничестве. Не знаю, как Кадзи, но я не намерен из-за вас терять свою башку. Следовательно, у меня останется лишь один способ ее защитить — вернуть вас туда, откуда вы к нам пришли. Гуманность, о которой говорил Кадзи, мы можем проявлять только до известного предела. Понимаете?

Окидзима наколол на палочку кусочек жирной свинины и, улыбнувшись своими выпуклыми глазами, продолжал:

— Помните, когда вы сюда прибыли, я сказал, что не люблю жареной человечины. Но если побеги будут продолжаться, мне придется изменить свои вкусы. Вы, кажется, считаете, что придумали способ убегать, ничем не рискуя? Напрасно, мне известен ваш фокус. Да я за сутки могу заставить вас выложить все, это совсем нетрудно, но тогда запахнет жареным. Я уже хотел это сделать вчера. Но меня остановил Кадзи. Кадзи считает, что это противоречит человеческой природе, ее доброте. Но если вы будете грубо попирать эту доброту, то и я перестану признавать необходимость ее проявлять. И сюда я пришел, чтобы все это сказать. Пусть это будет последним предупреждением.

Окидзима сунул в рот мясо и зачавкал. Хуан, приветливо улыбаясь, налил ему водки в чашечку.

— Да разве мы хотим рисковать жизнью? — сказал Хуан. С его губ капал жир. — Но вспомнишь жену, детей — и не сидится на месте. Если бы можно было жить здесь вместе с женой и детьми, никто из семейных и не подумал бы о побеге…

— Да и холостяки, — перебил Хоу товарища, — не побегут, если будут чувствовать себя в безопасности. А сейчас никто не уверен, что доживет до завтра. Ведь верно, ребята?

— Верно, — сказал Сун. — Перевели бы нас на положение обычных рабочих! Если все будут уверены, что их жизнь в безопасности, если будут сидеть не за проволокой и получать плату за работу, о побеге никто и думать не будет. Кому охота получить пулю?

— Можете гарантировать нам жизнь? — спросил Хоу.

— А семьи выпишите? — опросил Хуан.

Кадзи молчал, ему было тяжело, а тут еще эти ясные глаза Ван Тин-ли, наблюдавшие за ним. Но и молчать дальше нельзя.

— Честно говоря, я не могу ничего сказать определенно, — оглядев китайцев, сказал Кадзи. — Но этот день недалек. Сейчас мы выписываем семьи обычных рабочих — по их желанию, конечно. Но вы не отчаивайтесь, потерпите немного. Для удовлетворения вашего желания нужно преодолеть много препятствий. Ведь я только этим и занимаюсь все время. Не знаю, но мне кажется, что я кое-чего уже добился. Поэтому, прошу немного подождать, я вам это серьезно говорю.

— А ведь они не врут, — сказал Хуан, поглядывая на Хоу. У него было хорошее настроение от обилия еды, стоявшей на столе. — Если откровенно поговорить, обо всем можно договориться.

Ван Тин-ли по-прежнему молчал, тыкая палочкой в утиное яйцо.

— А доцент ничего не скажет? — спросил Кадзи, обеспокоенный его молчанием.

— Здесь не университет, — ответил Ван Тин-ли и улыбнулся.