— Двадцать процентов! — твердо повторил директор, подняв волосатую руку. — Признаюсь, я хотел было назначить тридцать. Поступила директива правления. Со следующей неделя на всех предприятиях нашей компании начинается штурмовой месячник. Лаохулину приказано начать штурм завтра. Если другие кое-как еще справляются с планом, то мы ведь его еще ни разу не выполнили. Пора положить этому конец.

— Двадцать процентов нам не поднять, директор, — сказал начальник участка Коикэ. — Мы уже и сейчас почти на пределе.

— Ты случайно не забыл, что мы воюем? — ядовито спросил директор. Он с размаху хлопнул ладонью по газете на столе. — Вы читали, что сегодня пишут? «Оборонять зону совместного процветания хотя бы ценою жизни!.. — вот что здесь написано! «Противник переходит в контрнаступление». Вот что здесь написано! «Противник пытается сорвать наши созидательные планы…» Это не шутки! «Напряженное положение на важнейшем участке фронта — в юго-западной части Тихого океана…» Понятно? С душонкой поденщика на войне победы не добьешься! Вы что, не знаете «Памятку солдату в бою»?.. В самые критические минуты боя, когда схватка с противником достигает наивысшего напряжения, солдат не должен терять самообладания и обязан спокойно продолжать выполнение задачи, изыскивая наилучшие… — вот что там написано! Сравним производственную мощность нашего рудника с силой, скажем, дивизии. Что, по-вашему, должна делать дивизия, если противник выставит против нее две дивизии? Крикнуть, что мы, мол, и так уже работаем на полную мощность, и спасаться бегством? Как вы можете так рассуждать! Вы воины, стоящие во главе самых важных участков самого важного для войны производства! — В такт своим словам директор колотил по столу свернутой газетой. — До меня дошли сведения, что на заседании правления компании будто бы стоял даже вопрос о полной замене руководящего персонала нашего рудника, если мы не добьемся прироста добычи. Но я полон решимости продолжать штурм и два, и три месяца, пока намеченный прирост будет не только достигнут, но и превзойден. Кто не согласен, прошу высказаться здесь, сейчас. В дальнейшем, господа, руководствуясь высокой целью победного завершения войны, я никаких ваших оправданий принимать не буду!

Все молчали. За окнами трещали цикады. Припекало беспощадное полуденное солнце. Директор отирал пот, струившийся по его щекам и стекавший каплями с подбородка.

Тягостную паузу нарушил Окадзаки.

— Господин Сэкигути, доложите директору: наш участок берется выполнить задачу. Я, Окадзаки, даю слово мужчины, что добьюсь прироста добычи на двадцать процентов.

Взаимное понимание пронизало в это мгновение души директора и Окадзаки.

— Но хочу предупредить, директор, что раз уж беру на себя такое дело, то в средствах стесняться не буду. — И Окадзаки скользнул взглядом по Кадзи.

28

Окадзаки уже видел на своей груди награду, а в руках личную благодарность командующего Квантунской армией. И кто знает, ликовал он, вполне возможно, что скоро на всю страну прогремит его имя, имя лучшего воина промышленного фронта Японии!

Собрав у входа в штольню надзирателей, он произнес перед ними речь:

— Слушать меня внимательно! Завтра начинается месячник штурма. Приказано увеличить добычу на двадцать процентов. Я решил к этим двадцати добавить еще двадцать. На меньшем не остановлюсь. Понятно? Гоняйте их, не давайте им вздохнуть — и задача будет выполнена! Тому, кто перевыполнит задание, обещаю выдрать у директора денежную премию, а потом сам отвезу его в город и такую добуду красотку, какая вам, голодранцам, и во сне не снилась! Вы тоже читали, наверно, эту… памятку солдату… Знаете, как там сказано? Во время боя… гм… когда схватка… Как там дальше? Изыскивать наилучшее… В общем ясно! Вы солдаты! Мы все участвуем в войне! С душонкой поденщика… э-э… победу не заграбастаешь. Понятно? — Для большей убедительности Окадзаки несколько раз хлестнул по крагам… — А ну, у кого пороха не хватает на это дело, шаг вперед!

Никто не пошевелился.

— А раз все ясно, так по местам!

29

Хотя с появлением на руднике спецрабочих отдел рабочей силы переключил все свое внимание на них, вольнонаемные рабочие день ото дня стали давать все большую выработку.

Вероятно, это явилось просто несколько запоздалым следствием исправления подрядной системы и улучшения условий труда, но на руднике злословили, что «вольные» стали лучше работать, когда Кадзи перестал вмешиваться. И как нарочно, будто в подтверждение, спецрабочие, которым Кадзи отдавал теперь все свое время, работали из рук вон плохо.

Директор заподозрил, что Кадзи церемонится с ними, дает им поблажку — дескать, подневольные люди… Подобная сентиментальность в грозную годину войны была, по мнению директора, нетерпима. Шестьсот человек, если их заставить как следует работать, большая сила.

Невзирая на палящую жару, директор отправился в отдел рабочей силы, решив преподать Кадзи урок, так сказать, на его рабочем месте.

Кадзи сидел за своим столом и не заметил, как тот вошел. Фуруя вскочил и, по-солдатски вытянувшись, окликнул Кадзи.

Директор оглядывал унылую серую комнату.

— Почему нет лозунгов штурмового месячника?

Кадзи не отвечал: работают ведь не лозунги, а люди.

— Значит, трудитесь без лишних слов, так надо понимать?

— Да.

— А результаты молчаливого труда не особенно важные. Спецрабочие твои ленятся. Не бойся, копаться в твоих делах не стану, я не затем. Проводи-ка меня в бараки.

По дороге директор спросил, где Окидзима.

— Проверяет бараки вольнонаемных, — ответил Кадзи.

— Что, вдвоем пойдем?

Кадзи понял и улыбнулся.

— Ручаться нельзя. Я тоже не знаю, что у них на уме.

Между бараками бродили или валялись в тени свободные от работы люди. У многих еще розовели рубцы от кожных болезней, но в общем теперь они мало чем отличались от вольнонаемных.

— Отъелись. Выглядят прекрасно, — констатировал директор, мысленно похвалив себя за то, что досрочно прервал отдых пленных.

Впереди у стены барака стоял Ван Тин-ли. У его ног на корточках сидели четверо. Казалось, они о чем-то советуются между собой. Метнув холодный взгляд на приближающихся японцев, Ван едва заметно шевельнул ногой. Они замолчали и застыли с безразличным выражением на лицах.

Директор и Кадзи прошли мимо.

— В бега собираются? — директор многозначительно кивнул через плечо.

Поди узнай, собираются или нет. Чен уверяет, что убегут. А он, Кадзи, хочет создать им такие условия, чтобы они поняли — нигде на свете им не будет так спокойно, как здесь, под его начальством. Излишняя самонадеянность. Кадзи и сам это понимал, но без нее он, пожалуй, не смог бы командовать этими людьми.

— В бега собираются?

— Не думаю, — сдержанно ответил Кадзи.

— Гм…

— Готовлю соображения о рациональной оплате труда спецрабочих, — доложил Кадзи.

— Опла-те? — насмешливо протянул директор. — Да ты что? Миллионер, благотворитель? Где же это видано, чтобы в разгар войны пленным устанавливали зарплату? Такого еще в истории не было, я не читал.

Кадзи усмехнулся. Куроки — историк! Эта мысль показалась ему нелепой.

— Ну что ж, в таком случае я войду в историю.

— Честолюбие — неплохая вещь, но только в сочетании со здравым смыслом, господин Кадзи. Куда они будут девать твои деньги, ты подумал? Нет, потому что зелен. Вот скажи, например, чего им сейчас больше всего хочется?

Кадзи оглянулся. Китайцев у барака уже не было, но ему показалось, что он чувствует на себе спокойный и холодный взгляд Вана.

— Свободы, — ответил он.

— Свобо-оды? Эх, ты, поэт! — язвительно процедил директор. — Философ!

Кадзи стиснул зубы. Увы, не поэт и не философ. И даже не клерк. Он просто сторожевой пес.

— О чем может мечтать человек, попавший за решетку?

— О свободе, — упрямо повторил Кадзи.

— Чудак, — рассмеялся директор. — О бабе, вот о чем! Конечно, если за решеткой сидит мужчина, — уточнил директор.