— Я на минуту, — Кадзи кивнул и толкнул дверь конторы.
Фуруя немедленно доложил ему о происшествии. Кадзи разглядывал его сонное лицо. Неужели он?
— Ну как, болит живот? — внезапно спросил Кадзи.
Фуруя, по-видимому, забыл, что ссылался вчера на боль в желудке. Он опешил, потом спохватился, торопливо поблагодарил за внимание и сказал, что немного полегчало.
— Китайские блюда надо выбирать с умом. Наверно, жирного вчера много съели.
— Вообще не ел.
— Вот как! Возможно, я обознался. Я заходил с женой в кафе, в соседней кабинке мне послышался ваш голос…
Сонливое лицо Фуруя по-прежнему ничего не выражало. Кадзи достал сигарету, угостил Фуруя.
— Ну ладно. Так кто же у нас переманил рабочих, как вы полагаете?
— Ума не приложу.
— Ну, если вы, старый работник, ума не приложите, то мне наверно, и браться за расследование не стоит. В этом деле замешан кто-то из наших сотрудников. Я попрошу вас присмотреться ко всем, кто внушает подозрения. Китаец это или японец — не важно.
— Слушаюсь.
У Фуруя было каменное лицо.
Вошел Чен и молча уселся за свой стол. Кадзи посмотрел на него и решил про себя, что он верит Фуруя не меньше, чем Чену.
На душе было тревожно. Он чувствовал, знал, что за спиной кто-то издевается над его усилиями, смеется, показывает язык. Знал и злился. И понимая, что злится впустую, впадал в ярость.
— Вот уж спецрабочие будут вам благодарны, господин Кадзи! Белой муки они, пожалуй, и на свободе в глаза не видели, — сказал Фуруя. Похоже было, что он просто издевается.
И снова возникла в памяти толпа серых призраков. Кадзи почувствовал почти физическую боль. Рядом, по соседству, на том же клочке земли, в нерасторжимой связи с ним существуют изъеденные лишаями, гноящиеся струпьями тела измученных узников и белое нежное тело Митико… Загнанные за колючую проволоку, отгороженные от мира, эти призраки будут благодарить за жалкую лепешку из белой муки…
Кадзи встал. Пожалуй, лучше будет пойти принять ванну и сбросить с себя эту хандру. Не так уж глуп Окидзима.
У двери его догнал Чен.
— У меня к вам большая просьба, — запинаясь, проговорил он. — Не скажете ли вы, чтобы мне дали немного пшеничной муки? Матушка очень болеет, а у нас одни жмыхи и гаолян.
Кадзи ни разу не видел матери Чена, хотя в воображении его уже давно сложился образ маленькой, рано состарившейся женщины с крохотными забинтованными ногами; у нее часто болит голова, она щиплет себе виски и лоб, и от этого у нее под глазами огромные фиолетовые синяки; брови у нее нахмурены, она вечно брюзжит и жалуется, она поехала вдогонку за женихом и мечтала найти свое горькое счастье в бездомной скитальческой жизни, а теперь молится об одном — съездить в Шаньдун и похвастаться перед родней: «Муженек мой разбогател и выстроил огромный дом, а сын окончил японское училище и стал важным начальником в Маньчжурии». Ее муж размозжил себе голову, свалившись в заброшенный шурф, а сын тянет лямку канцеляриста за полторы иены в день. Если будет стараться, лет через десять ему, пожалуй, будут платить две иены… Но покупать из-под полы муку для матери он не может…
— Мне очень хочется помочь тебе, — сказал Кадзи извиняющимся тоном, — но не могу же я делать для тебя исключение.
— Простите.
Да, на складе много муки, целые штабели мешков с мукой. Она предназначена для выдачи смехотворно маленькими порциями китайским рабочим — дважды в год, в новогодний праздник и в день поминовения предков. Такую же порцию дополнительно полагается выдавать особо отличившимся рабочим, не имеющим за год ни одного прогула. А честно говоря, эта мука предназначена для того, чтобы японцы растаскивали ее как крысы… Ему очень хотелось дать Чену муки. Это так просто — проявить ничтожную снисходительность. И люди о нем будут говорить хорошо, скажут: добрый, сочувствует… Но тут Кадзи представил себе злорадную ухмылку Мацуды: «Похоже, — скажет он, — и ты начал кое-что понимать. Давно бы так. Ну, теперь-то ты не станешь возвращать мою докладную?»
Кадзи окликнул Чена.
— Постой-ка, Чен. Весь этот месяц спецрабочие будут получать муку и пшено. Надзор за выдачей вечерней нормы возлагаю на тебя. Понял?
Чен, недоумевая, посмотрел на Кадзи. Потом лицо его осветилось широкой счастливой улыбкой.
25
На руднике только и разговоров было о том, как опростоволосился Кадзи — сколько рабочих увели у него из-под носа! Это событие стало темой номер один, тем более что жизнь молодой четы, недавно приехавшей на рудник, была в центре внимания местных дам.
— Зазнался, вот и перехватил через край…
— Известно, молодость — глупость.
— Тут люди стреляные, огонь и воду прошли. Не так просто их одолеть.
— А вы слышали, как он взятку обратно отправил? Благородство захотел показать!
— Вот и сел в лужу! Ха-ха-ха!..
— Ну зачем так! Нехорошо смеяться над человеком, неопытный еще.
— Эге, да ты к нему, видно, неравнодушна. Зря стараешься, у него жена красавица…
Обойдя единственную в поселке улицу, пересуды дошли до Митико.
Кадзи не сказал ей ни слова о своей неудаче. Не потому, что стыдился признаться в промахе. Он не считал это своей ошибкой. Что-то было неправильно, порочно, но где — он еще не разобрал и не видел необходимости попусту тревожить Митико.
А Митико поняла все по-другому: он не хочет делиться с ней своими мыслями и переживаниями.
— Ведь если б я знала все это заранее от тебя, я могла бы заставить сплетниц прикусить языки, — сетовала Митико. — А так что я могла им ответить?
— А ты ничего не отвечай, — посоветовал Кадзи. — Они привезли свои островные замашки, завидуют чужому успеху, радуются чужой неудаче. Ну и пусть себе болтают, меня это не трогает. Плохо другое — сам не могу никак разобраться…
— В чем?
— В том, как обращаться с людьми, которые не уважают собственного человеческого достоинства…
— А что, опять хотят переманить?
— Да пока не знаю. Но буду следить. Впрочем, как тут уследишь! Проберется какой-нибудь субъект, сунет им денег, наговорит сладких слов…
— Но ведь ты не можешь обещать им больше денег? Компания не согласится.
— В том-то и дело, — подтвердил Кадзи. — Компания не согласится.
— Тогда нечего и голову ломать. Может, им надо лекции читать или проповеди, мол, человек существо высшее, человеком нельзя торговать… Ну, вроде как в начальной школе…
И Митико сама же рассмеялась наивности своего предложения. Так по-детски светел был ее смех, что и Кадзи заулыбался.
Как это нелепо, как жестоко — поддерживать темноту, дремучее невежество людей и, пользуясь им, выжимать из них все соки, все, что они могут отдать. В этом квинтэссенция колониализма. И Кадзи вздохнул. Митико своим ребяческим смехом, сама того не подозревая, открыла ему глаза: яркий луч высветил из окружающей мглы грозный риф, на который Кадзи сам, по доброй воле направил свой утлый челн! На «морской карте», приведшей его сюда, на рудник, этот риф не был обозначен… Он не знал о нем, когда писал о «проблемах управления колониальной рабочей силой». А если бы знал и написал?..
— Тогда было бы так! — сказал он вслух и ударил ребром ладони себе по затылку.
— Та-ак?! — Митико погладила его шею. — Зачем ты, не надо… Что ты собираешься делать?
— Если б знал, сам бы написал, как выразился почтеннейший Окидзима.
Откинувшись на спину, Кадзи уставился на яркую лампочку. Митико наклонилась и заглянула ему в лицо. Он даже не улыбнулся.
— И ничего, ничего нельзя сделать? — тихо спросила Митико.
— Как сняться с камней и не пойти ко дну?.. — проговорил Кадзи, не глядя на Митико.
Она почувствовала, что мысли мужа ушли куда-то далеко-далеко.
— Вот иной раз хочу оторваться мыслями от войны, — повернулся к ней Кадзи, — а ничего не выходит. Жизнь снова тащит назад. Впрочем, это у всех так, наверно…
Митико не поняла. Только сердцем любящей женщины ощутила, как бьется муж, пытаясь вырваться из какой-то огромной злой паутины, опутавшей его. И не могла, не знала, как спасти его.
