Остальные чумаки разделись донага. С люльками в зубах, с табаком и огнивом, спрятанным в шапках, нахлобученных до бровей, лихо ринулись в лиман.

Эх, забурлила солнечная соленая вода, смывая пот и дорожную пыль с чумацких тел! Заходили вокруг пенистые волны, высоко полетели брызги! Развеселились хлопцы и стали в шутку топить высокого, как жердь, худого Семена Чухрая.

Однако шутка обернулась против них самих. У Чухрая, хоть и грудь впалая, да руки цепкие, как кузнечные клещи, и могучая, в бугристых мышцах, спина. Недаром в слободе рассказывали, что один он мог поднять воз с тяжелой кладью. Не поддался Чухрай, и четыре дюжих хлопца, что взялись было окунуть его в лимане, сами хлебнули соленой водицы.

– А ну, кто еще водички испить хочет, подходи! – смеялся Чухрай вдогонку убегающим казакам.

Но уже никто из молодых не решался больше напасть на него. Тогда обычно хмурый Чухрай разошелся вовсю и сам погнался за двумя чумаками. Настиг их на мелководье и, словно детей малых, ткнул головами в воду. Обидно стало Кондрату за такое посрамление своих товарищей-однолеток. Сверкнув чуть раскосыми глазами, он подошел к Семену:

– А ну давай попробуем!

И нашла коса на камень. Крепко схватились чумаки. На несколько минут, сжав друг друга в объятиях, застыли они в напряжении. Только узловатые бугры шевелились на широкой спине Семена да переливались набухшие мышцы на груди и руках Кондрата Хурделицы. Жилистые руки Чухрая, как клещи, сжали грудь молодого противника и, казалось, вот-вот раздавят ее.

Но случилось то, чего никто не ожидал. Кондрат тяжело вздохнул, набирая в грудь воздуха, крякнул, приподнял Чухрая и вдруг резким поворотом всего корпуса бросил его через плечо так сильно, что ноги Семена мелькнули в воздухе.

Взметнулись тысячи брызг, Чухрай шлепнулся в воду под дружный хохот чумаков.

Засмеялся и Кондрат, но вдруг смолк и поспешил к подымающемуся из воды Чухраю, который отряхивал намокшие усы. Подал ему руку.

– Не хотел я тебя так… Невзначай вышло.

Но Семен не обижался. Его длинное рябоватое лицо улыбалось.

– Не ведал я до сей поры, что ты, Кондратка, такой тяжелорукий. Не ведал, чертяка тебя возьми! – прохрипел он, выплевывая горько-соленую воду.

Хлопцев еще пуще развеселили эти слова. Они надрывались от смеха. Но Кондрат сердито глянул на них. Краска стыда залила его загорелое лицо. «Ведь не для того за сотни верст шли мы сюда, чтобы в озере шутки шутить. Хлопцы баловаться начали, а я, старшой, вместо сдержать их, сам баловству поддался, как недоумок какой», – мысленно корил себя Хурделица. Но ничего не сказал, только молча первый взялся за работу. Взглянув на него, перестали шутить и остальные чумаки. Дружно взялись за дело – стали брать соль. А она была под ногами, толстыми пластами залегала на мелководье лимана, на мягком, как черный жир, иле. Далее от берега, на глубине, этот окаменелый слой становился тоньше, пропадая совсем.

– Соль родится там, где солнце дно греет, – говорили опытные добытчики.

Поэтому обычно чумаки входили в воду по грудь и, наступив на пласт соли, лежащий под водой, ломали его на куски тяжестью своего тела. Затем вытаскивали эти куски на берег и складывали для просушки в кучи – бугры.

Соль, только что извлеченная со дна лимана, имела нежно-розовый оттенок. Полежав некоторое время в буграх, высохнув, она становилась беловато-синей.

За два дня дружного труда чумаков напротив табора выросло несколько больших бугров соли. Работа шла уже к концу. Еще немного, и соли будет столько, что ею можно нагрузить доверху все семь возов.

Этот день был удачным – чумаки нашли у самого берега богатую залежь. В полдень Кондрат нащупал на мелководье толстый пласт и, раздавив его, извлек из воды большой розоватый кусок. В лучах солнца он засверкал прозрачной радугой.

Семен Чухрай, работавший рядом с Кондратом, заметил, что все чумаки невольно засмотрелись на этот красивый соляной самоцвет.

– А знаете, хлопцы, отчего соль хаджибейская и трава солярка, что здесь растет, червоный цвет имеют? – обвел глазами товарищей Семен. – Не знаете? Так послушайте… Это быль стародавняя. Мне ее в молодых годах один странник сказывал. – Чухрай закурил трубку, взял из рук Кондрата цветной самоцвет и вышел с чумаками на берег. Хлопцы прилегли кружком возле присевшего на камень Чухрая. А тот продолжал:

– Было это еще до прихода сюда ордынцев и турок. Тогда тут прадеды прадедов наших землю пахали, стада пасли, ворогов никаких не опасаясь. Но вот из степей диких двинул сюда хан орду несметную. А султан морем на кораблях своих полки навез, и почали супостаты все вокруг пустошить. Беда пришла: с одной стороны орда ханская прет, с другой – султанские псы-янычары. Да не испугались их наши, и на горе вот этой, что меж двух лиманов легла, – Семен указал рукой на холм, – битва грянула. Три дня и три ночи без отдыха рубали наши силу поганую, много врагов побили, но и сами все до одного головы сложили – в полон ни один не сдался.

– По-казацки, значит, бились, – заметил Яшка Рудой.

– Тогда казачества еще не было, – махнул рукой Семен. – Но бились по-нашему. И кровь их, пропитав землицу родную, с горы, где битва была, в лиман этот рекой стекла. С тех пор багато[26] годов минуло, багато… Запустела сторонка эта от ханской и султанской неволи. А на месте, где битва была, трава червоная появилась, в лимане же соль рожевая расти начала. И стало людям ясно, что неспроста это. То землица наша родная кровью, за нее пролитой, нам знак дает от неволи султанской да ордынской вызволить ее. Вот отчего и соль рожевая, когда ее со дна лимана поднимешь, синей становится. Кровь-то из нее в место свое родное обратно уходит. И трава червоная тоже, как и соль рожевая: вырвешь ее – синеет или серой становится. Кто не верит – проверь! Сам я проверял. Вот, братчики мои, что тут было…

Чухрай закончил свой рассказ. Чумаки призадумались. Солнце начало клониться за полдень. Наступал час обеда. Кондрат хотел было повести казаков в табор на обед, как раздался грохот. То Корж выстрелил из пищали, призывая к себе.

Хлопцы быстро побежали в табор. Вмиг все были уже у возов. Чумаки быстро натянули одежду, разобрали и изготовили к бою оружие, опоясались саблями, зарядили ружья и пистолеты.

К табору медленно приближался небольшой конный отряд. Это были не ордынцы, а турки. Кондрат впервые в жизни увидел спахов, султанских кавалеристов. Сидели они на рослых, хорошо откормленных, пузатых конях. Одеты были пестро: белые широкие шаровары, синие и алые куртки. Голову каждого воина украшала искусно повязанная чалма. Вооружение спахов состояло из утолщенных книзу шашек и кривых длинных ножей – ятаганов, заткнутых за яркие кушаки. У некоторых были пистолеты и ружья.

Казаки с пищалями в руках встали на возы, которые образовывали небольшой замкнутый квадрат.

Хурделица, положив руку на привешенную к поясу в ножнах саблю, спокойно подошел к предводителю отряда, юзбаши[27], чернобородому турку, остановившему коня шагах в двадцати от чумаков.

– Кто вы, христианские псы, и почему воруете нашу соль? Разве вы не знаете, что воров наш паша не милует? – закричал на Кондрата вместо приветствия и замахнулся нагайкой.

Кондрата предупреждали и Бурило, и Лука о том, что турки при встрече стараются всегда запугать и унизить чумаков и что не следует их бояться в таких случаях.

Хурделица спокойно глянул в черные, блестящие от ярости глаза юзбаши. Во взгляде казака не было ни угрозы, ни страха. А страх-то и рассчитывал вызвать у молодого гяура турок – тогда можно было бы сначала безнаказанно отхлестать чумака, а потом и его товарищей, отнять у перепуганных неверных все, что есть. Но на лице казака султанец прочитал такую уверенную, мужественную силу, что невольно глянул на табор, где стояли с ружьями в руках остальные чумаки. Увидев с десяток направленных на него ружей, он сразу опустил занесенную нагайку. По опыту прошлой войны с русскими он, старый спаха, знал, что неверные, если стреляют из ружей, то редко дают промах. «Слава аллаху, что я вовремя удержался и не хлестнул нагайкой дерзкого гяура. Его товарищи сразу бы застрелили меня. Лучше с этими отчаянными собаками не иметь дела», – подумал турок.