Однако поединок состоялся прежде приезда родственников обеих сторон. В день, назначенный для поединка, вся Варшава побежала за Маримонтскую заставу; жёны оставили своих мужей, мужья своих жён, родители своих детей и дети своих родителей, и наконец даже ученики самовольно оставили классы. Духовенство опасалось, что при этом дело дойдёт до общей схватки, и потому объявило, что не допустит в костёлы тех, кто пойдёт смотреть на поединок. Это однако не удержало любопытных, и на другой день после побоища костёлы наполнились множеством каявшихся грешников и в особенности грешниц, и обряд присоединения их к церкви был совершен по тому же самому уставу, по которому совершается этот обряд над отлучёнными от церкви за тяжкие грехи. Между тем наставники отпускали розги ученикам, не бывшим в классе в день поединка. Вследствие этого, был плач в костёлах и вопль в школах.
На этом поединке погиб Тарло, любимец Варшавы. Народная молва громко говорила, что он был убит своим противником вероломно; а это обстоятельство в Польше, где понятия о рыцарской чести на поединке были сильно развиты, — усилило ещё более общую нелюбовь к Понятовским.
Впрочем к той поре, когда Станислав Понятовский явился искателем польской короны, время уже изгладило до некоторой степени это печальное событие из памяти народной.
За несколько дней до избрания короля, шляхта расположилась под Варшавой, разделившись на воеводства и поветы; над каждой из таких стоянок веял особый значок с гербом воеводства и повета. В день избрания, примас королевства, архиепископ гнезненский, Лубенский, выехал из своего дворца в коляске, залитой золотом и обитой внутри пунцовым бархатом с золотым позументом. По старопольскому обычаю, в этом случае примас, несмотря на то, что он был духовное лицо, должен был въехать в поле верхом на коне, но Лубенский был слаб и ходил сгорбившись, а потому он отправился в экипаже, окружённый блестящими всадниками; золотая сбруя их коней ярко блистала на утреннем солнце.
При приближении примаса, сенаторы пошли к нему навстречу. Примас вышел из коляски и, стоя среди первых сановников королевства. пропел «Veni creator». После этого он сел снова в экипаж и поехал по воеводствам. Объезжая шляхту, разделённую на поветы и земли, примас говорил: «Приветствую вас, господа и братья, на этом поле, и спрашиваю вас, кого вы избираете в короли?»
Три раза опрашивал примас шляхту и три раза она повторяла имя Станислава Понятовского. Избрание нового короля было исполнено стародавним порядком.
Тогда примас, на другой день, объявил на поле государем Польши и Литвы Станислава Понятовского и, став на колени, запел под открытым небом: «Te Deum». Звук труб и гром литавр возвестили, что наступило новое царствование. Окружённый сенаторами и панами, примас поехал к Понятовскому известить его о высоком выпавшем для него жребии; после этого, примас в карете, а за ним король верхом на коне поехали в костёл святого Яна; густая толпа конных панов следовала за Станиславом. В дверях костёла примас приветствовал нового государя торжественной речью, и принял от него присягу в том, что новый избранник на престол будет в точности соблюдать предложенные ему обязательства так называвшиеся «Pacta conventa»[11].
Таким образом воцарился Понятовский.
В это время Польше грозили дух внутренних раздоров и замыслы соседей, и только государь, твёрдый характером и напоминавший собою тени Баториев и Собеских, мог отвратить опасность, предстоявшую Речи Посполитой. Но вновь избранный король был не таков; ему были милы роскошные чертоги, а не воинский шатёр; его пленяло не бранное поле и не звук оружия, но офранцуженное общество с его остроумной беседой. На его сердце более действовал шорох шёлкового платья хорошенькой женщины, нежели шум родных знамён, разорванных и расстрелянных в боях и запечатлённых кровью. Новый король не был воин, и хотел прославить своё царствование такими делами, которые не пахнут порохом. Притом он хотел пожить среди роскоши и неги.
Как частный человек, Станислав Август был замечательной личностью, не говоря уже о его обаятельной внешности и о том чарующем голосе, которому невольно поддавался каждый, кто проводил с ним в беседе хоть несколько минут. Надобно заметить, что он объяснялся по-французски, по-немецки, по-русски, по-турецки, по-английски, по-испански и по-итальянски, как на своём родном языке, а по игривости своего ума мог смело мериться с Вольтером, с которым и был постоянно в самой дружеской переписке. Корреспонденция его с разными дамами всех наций была обширна, и отличалась той утончённой любезностью и той изящностью, которые были необходимым условием в сердечных сношениях светского человека XVIII века с прекрасным полом.
Переписки этого рода занимали последнего короля польского гораздо более, нежели все дела государственные и судьбы того народа, главою которого его сделала слепая прихоть счастья.
Мы не будем говорить здесь о делах политических, но взглянем собственно на личность короля Станислава Августа. В этой личности было много странного и противоположного. Тотчас по вступлении своём на престол, король окружил себя последователями Вольтера; но часто, после долгой вечерней беседы, проведённой в их кругу, в которой он не жалел насмешек, его можно было видеть падавшим ниц перед Распятием, или иконой Богоматери. Каждую пятницу запирался он на два часа со своим духовником, каялся перед ним в своих грехах с сокрушённым сердцем и со слезами на глазах. Каждый великий четверг он исповедовался всенародно, падая на землю перед ксёндзом, сидевшим посреди костёла перед главным алтарём. Каждый праздник и каждое воскресенье он бывал у обедни. Но и после обеден, и после тайных и явных покаяний, он принимался опять за прежнее в кругу своих остроумных собеседников.
Тоже самое было и в управлении государством: и здесь была видна нетвёрдость и переменчивость его убеждений. Первый его взгляд на каждое дело был верен и находчив, но всё последующее было никуда не годно. При открытии какой-нибудь должности, он тотчас же выбирал на неё кандидатом такое лицо, на стороне которого было общественное мнение, но потом изменял своё намерение, без всякой видимой причины отдавая открывшуюся вакансию какому-нибудь своему любимому придворному или какому-нибудь ничтожному человеку, бывшему под покровительством молодой или знатной дамы. Дамы знали слабость короля к их полу и ежедневно осыпали его записочками и личными просьбами, а Станислав Август ни в чём не отказывал им.
Характер короля представлял те же противоположности. Станислав Август был чрезвычайно кроток и не мог без живого участия не только видеть чужие страдания, но даже и слушать рассказы о них; а между тем, в течение своего царствования, он допустил столько жестокостей, над которыми бы остановился в раздумье самый грозный властитель. Притом, жестокости эти были сделаны без всякой надобности и вдобавок некоторые из них над лицами, совершенно невинными.
Хотя король не был вовсе мстителен, — он был скорее забывчив на всё дурное, — однако он преследовал некоторых из провинившихся перед ним разными способами, недостойными его высокого сана. Так, например, если кто-нибудь обидел чем-либо короля и потом имел какое-нибудь частное тяжебное или судебное дело, то король секретными письмами склонял его судей на сторону его противников или же внушал им, чтобы они постановили над ним приговор без малейшего послабления. Этими поступками он потерял общее уважение. Преследуя одних до мелочности, Станислав Август в то же время осыпал иногда бесконечными милостями самых явных своих врагов.
В обращении короля проявлялись опять те же крайности: учтивый, любезный и снисходительный без меры, он иногда разгорячался до того, что давал пощёчины своей прислуге или бил своих лакеев палкой; но потом щедро награждал обиженных им и просил у них извинения.
Что касается женщин, то и в этом отношении у короля были свои особенные странности: часто он оставался совершенно равнодушным к такой очаровательной женщине, от которой сходили все с ума, и влюблялся до безумия в такую женщину, в которой не было ничего привлекательного. Одних из своих любовниц, с которыми он расходился не мирно, он награждал с непомерною щедростью; других же, которым он был как нельзя более предан; оставлял в нужде, очень близкой к нищете. Вообще, завоевание женских сердец было едва ли не главною деятельностью этого миролюбивого государя. У одних магнатов он соблазнял хорошеньких молодых жён, у других сманивал и увозил любовниц. Волокитство короля доставляло ему множество врагов, которые при каждом удобном случае обращались в его политических неприятелей и колебали твёрдость его трона. Так, например, Станислав Август за похищенную им коварно у гетмана Огинского молодую девушку нажил себе в гетмане, одном из сильнейших магнатов Польши и Литвы, непримиримого и опасного врага, долго беспокоившего короля своею непокорностью и своими происками.
